Эпитафия

Мечтаю о поколении, для которого слово «человек» будет оскорбительным.

Мы были едва знакомы, и она предложила мне себя. Но после её рассказов о своих проблемах я невольно принял роль проповедника. Стоит ли говорить, что до её предложения дело так и не дошло: невозможно выйти из храма и завернуть в бордель.

Чем больше хожу в театры, тем сильнее презираю театральную публику. Воздух так насыщается снобизмом и самодовольством, что становится невозможно дышать.

Самоубийство – непозволительная роскошь для меня. Мне ещё нужно оплакать слишком многое.

Семя мудрости взрастает только на засоленной земле. К тому же это единственное семя, способное на ней взойти, и единственная почва, из которой оно всходит.

Молодость – пора ошибок, старость – пора сожаления. Молодой, полный сожаления, стареет раньше, чем старый, но готовый для новых ошибок человек.

Писать для меня – все равно что выташнивать мысли. Это не удовольствие, это прямое следствие недомогания.

Все мы носим траур по несбывшимся мечтам и надеждам. Для нас они куда реальнее других людей, потому что было время, и мы ими жили, утешались ими так, как не смог бы утешить нас ни один другой человек. Мы долго их консервировали, солили и перчили по вкусу, но оказалось, что это всё было зря. В конце концов так можно сказать про что угодно, от возникновения вселенной до выбора носков: «зря».

Слишком многое в жизни опирается на чудовищную предпосылку, что людям вообще хотелось бы жить. Имей они возможность оценить другие перспективы, я уверен, они бы удивились, что кто-то вообще может сознательно предпочесть рождение.

Никому не повезло не родиться. Грустно и смешно.

Моё мировоззрение – сундук с бесконечным двойным дном. Сначала я верил в Бога, потом отрёкся – следующее дно. Я верил в гуманизм, искусство, всю прочую чепуху – следующее дно. Перестал в это верить, потерял веру в ценность жизни как таковой – следующее дно. Нашёл в жизни эстетический смысл и своеобразную глубину – следующее дно. Снова перестал доверять жизни и ударился в пессимизм – следующее. Последние две фазы у меня зациклены, они дополняют друг друга, как инь-ян. К этому можно и свести всю жизнь – постоянное пробивание дна.

Больше всего в Камю меня удивляет то, что его абсурд не чёрного цвета безысходного отчаяния, а золотистого цвета алжирского солнца. И всё же его оптимизм этим же солнцем и ослеплён.

В привязанности к жизни есть что-то от мазохистской привязанности лакея к господину – он благодарен даже за розги, в первую очередь за розги.

Меня не столько раздражают религиозные фундаменталисты, сколько атеисты, не желающие разглядеть в религии ту глубину, которая ей присуща. Насмехаться над потерей Бога может кто угодно, но оплакать Его решаются жалкие единицы.

Существовать исключительно мыслями, лишь изредка позволяя себе отвлечься на жизнь.

Моя тень куда реальнее, чем я сам. Иногда мне кажется, что это она меня отбрасывает, а не наоборот.

Перед входом в квартиру чувствую физическое напряжение. Мне здесь не место: ни в квартире, ни где-либо ещё.

Я не верю тому, кто гордится своей национальностью. Ватники в России, реднеки в США, другие ура-патриоты не поняли суть своей принадлежности к тому или иному народу. Национальность – не предмет для гордости. С национальностью можно только смириться и нести её, как крест.

Водка только потому и стала русским национальным напитком, что она непременно толкает на исповедь.

Знаю о ненаучности психоанализа, но меня все равно к нему тянет. Меня покорила концепция Танатоса как противоположности Эроса. По прочтении об этом всё тут же встало на свои места: «Так вот оно что».

Не могу не предпочесть Есенина Маяковскому, но по двум не имеющим отношения к творчеству причинам. Во-первых, мы носим одно имя. Во-вторых, петля мне ближе, чем пистолет.

Я происхожу из своей природы в той же степени, что она происходит из меня. Мы зависимы друг от друга, мы ссоримся и миримся, как супруги. Этому внутреннему разладу я обязан всем своим творчеством, попыткой загладить вину перед самим собой.

Как можно понять другого человека? Как можно вычленить из всего внутреннего космоса пару галактик и сказать, что понимаешь?

Она была огнём. Неудивительно, что после неё остались только тлеющие угли.

Отец процитировал мне какого-то известного актёра: «Жизнь – дорога, только у кого-то это кругосветное путешествие, а у кого-то путь до булочной». Гоголь скучал в Назарете также, как и на обычной почтовой станции в России. Дело не в расстояниях и видах, а в содержании путешественника. Для иного путь до булочной выйдет более впечатлительным и содержательным, чем для другого кругосветное путешествие.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.