Государево дело

– Всё ли ладно в столице? – спрашиваю я у Романова, который помимо всего прочего руководит ещё и Земским приказом[13]. Причем, именно руководит, а не служит судьей, как большинство его коллег.

– Покуда всё спокойно, – осторожно отвечает боярин. – Правда…

– Что «правда»?

– Кое-где волнуется народишко. Не нравится людям, что государыня веру православную принимать не хочет…

– Просто волнуются, или ропщут?

– И такое есть, – не стал скрывать Романов.

– Имать, и на съезжую! – хмурится Вельяминов, – другие, я чаю, поостерегутся.

– Эко у тебя всё просто, – хмыкает в ответ Иван Никитич. – На дыбу человека подвесить – дело нехитрое. Только надо, чтобы от этого толк был. А ежели без толку всех подряд хватать, то только злобиться начнут. Так и до бунта недалеко.

Из уст главы Земского приказа, каждый день присутствующего по долгу службы на допросах с пристрастием, подобное мягкосердечие кажется невероятным. На самом деле, Романов может, не моргнув глазом, отправить любого в застенок и там познакомить с богатейшим арсеналом заплечных дел мастеров. Но ещё он прекрасно понимает, как опасно перегибать палку.

– Этого следовало ожидать, – прерываю я не начавшийся спор. – Крестим Дмитрия – страсти поутихнут.

– Если патриарх не подгадит, – ухмыляется в бороду Пушкарёв.

– Ты о чем?

– В таком деле, как народишко волновать, разве без него обойдется? – вопросом на вопрос отвечает стрелецкий голова.

– Пусть попробует, – мрачнеет Романов.

– Ты лучше, Анисим Савич, скажи, что в стрелецких слободах думают?

– По всякому, государь. Тех, кто с тобой под Кальмаром бились, да острожек у Чертопольских ворот от поляков обороняли, пустыми посулами с пути истинного не собьёшь. Хотя, конечно, лучше было бы, коли Катарина Карловна веру нашу приняла.

– Сколько их осталось, – грустно качаю я головой.

– Это верно, зато почитай все они теперь начальные люди. И всем известно, что они выбились, оттого что тебе верно служили. А потому, что бы ни случилось, стрельцы за тебя будут!

– Опять же, случись бунт или ещё какая напасть, их же лавки, да мастерские первыми и разграбят, – веско добавляет Романов.

– И это верно, – не отпирается Пушкарев, у которого несколько лавок по всей Москве и не только в ней.

– А ты что скажешь, Корнилий? – оборачиваюсь я к своему телохранителю.

Михальский, как обычно, держится в сторонке с безучастным видом, однако безразличие это напускное. Он всё и всегда видит, знает и всегда оказывается в самой гуще событий.

– Я уверен, что патриарх что-то замышляет, но пока не могу сказать что именно, – отвечает литвин.

– Почему так думаешь?

– За последнюю неделю он встречался со всеми сколько-нибудь знатными людьми в Москве. К кому-то ездил, но большинство сами навестили его подворье. По городу постоянно снуют его посыльные.

– Я понял. Продолжай в том же духе. Если случиться что-то важное, дай мне знать.

– Об этом, Ваше Величество, могли бы мне не напоминать, – скупо улыбается телохранитель.

– А может он и к лучшему? – неожиданно спрашивает Вельяминов.

– Ты про что?

– Да как сказать, – задумывается окольничий. – Помнишь, когда в прошлый раз бунтовали, так всех воров разом и похватали! Телятевского, чтоб ему ни дна, ни покрышки, сколь годов искали без толку? А тут сам объявился…

Едва договорив, Никита спохватывается, что в тот раз, помимо прочих, погибли мой воспитатель и Лизхен и сконфужено замолкает. Но слово не воробей и уже вылетело, так что все ждут моей реакции на его слова.

– Может и так, – делаю я непроницаемое лицо.

Мне и на самом деле, не слишком приятны эти воспоминания. Особенно гибель старого Фрица. Это была настоящая потеря. Да и Лизку тоже жаль, хотя она и сама виновата. Кой чёрт дернул её покинуть хорошо охраняемый Кукуй и мотаться в карете по Москве? Но то, что сказал Вельяминов, тоже имеет смысл. Дать врагам проявить себя, а затем растоптать без всякой жалости… хотя, нет, лучше до такого не доводить. Пока я размышляю над всем этим, окольничий несколько раз то бледнеет, то краснеет, но как загладить неловкость не знает и Пушкарев приходит старому приятелю на помощь.

– Государь, что с турецким послом удумал? – как бы невзначай спрашивает он.

– А сам как считаешь?

– Да как тебе сказать, надежа. Агаряне хоть и враги христианскому миру, однако, для нас и ляхи ничуть не милее чёрта! Надо бы помочь султану. В том смысле, пока он и хан крымский будут с поляками ратиться, можно будет Литву пощипать.

– А «Вечный мир» как же?

– Не он первый, не он последний. К тому же они наши границы не раз уже потревожили нападениями своими. Так что поводов для драки у нас, как скоморохов на ярмарке.

– Так это же казаки нападали?

– А нам-то что с того? Польского круля подданные, вот пусть и отвечает! И вообще, ты когда Саарему на шпагу брал, тебя не больно-то заботило, что Кристиан Датский о делах Юленшерны ни сном, ни духом.

– Погоди, Анисим, – возразил стрелецкому голове Рюмин, – Дания от нас за морем, и королю ихнему до Руси не дотянуться. А по Мекленбургу ударить ему соседи не дадут. Ляхи же народ пакостный и не в пример ближе. А что черкасы[14] озоруют, так а воеводы наши на что? Слышно же, что не раз сии воры биты были за свои разбои.

– Погодите-ка, господа хорошие, – прерываю я их спор, – скажите лучше, как думаете, если султан пойдет с ляхами воевать, крымского хана с собой возьмет?

– Известное дело, – изумился дьяк. – Конечно, возьмет, как не взять!

– Стало быть, у нас на рубежах поспокойнее станет?

– Ненадолго, но станет.

Пока собравшиеся с удивлением ждут от меня продолжения, я расстилаю на столе карту и внимательно рассматриваю так называемое Дикое поле – никем незанятое пространство между Россией и владениями крымцев.

– Али удумал что, государь? – первым не выдерживает Пушкарев.

– Пока они там бодаться будут друг с другом, надо оборонительную черту передвинуть.

– Ишь ты, – озадачено хмыкает Романов. – Дело это, конечно, богоугодное, да только уж больно дорогое!

– Зато смотри, сколько земли прирежем, и какой земли, не то что московские суглинки!

– Это да, – мечтательно замирает боярин. – Где людей только брать на эдакое дело?

– Ну, мало ли, – пожимаю я плечами. – Ты мне расскажешь, кому из дворян в одном месте из-за веры моей жены свербит. Анисим тоже самое про стрельцов. Так, глядишь, и наберем людей. А там житье веселое, глупостями заниматься некогда будет.

– Умно придумано, – ухмыляется Пушкарев. – И дело сделаем, и горлопанов уймем.

– А ты что скажешь, генерал? – поворачиваюсь я к отмалчивающемуся сегодня фон Гершову.

– Надо будет много солдат, мой кайзер, – рассудительно отвечает Лёлик. – Много пушек, оружия, материалов для постройки укреплений, много людей. Всего много. И много крестьян, которые будут обрабатывать землю, и кормить ваших ратников. Где вы их возьмете?

– Делов то, – пренебрежительно отмахивается Вельяминов. – Мало ли гулящих? Кликнем, сами отовсюду сбегутся!

– Это верно, люди найдутся, – с легкой усмешкой отвечаю я. – Тебе, кстати, братец давно не писал, что там в Империи делается?

Крытые возки один за другим заезжали в Кремль и по очереди останавливались перед Золотыми сенями. Расторопные холопы тут же откидывали полог и помогали хозяевам выбираться на свет божий. Лучшие люди государства со своими домочадцами, отдуваясь, поднимались по лестнице, где их встречал Никита Вельяминов и приглашал пройти внутрь. Ему сегодня выпала честь быть распорядителем и он, как всегда, ревностно приступил к своим обязанностям.

Изумленно прислушиваясь к звукам музыки, бояре в долгополых шубах и горлатных шапках проходили в палату, недоверчиво косясь по сторонам. Жены и дочери испуганно жались рядом с ними. Последние, впрочем, то и дело бросали любопытные взгляды на убранство, а так же пригожих стольников, подносивших гостям на серебряных подносах горячий сбитень.

13

Приказ. – Орган управления в Русском государстве. С определенной натяжкой его можно сравнить с департаментом или министерством. Управляли ими на самом деле дьяки, а бояре или окольничие осуществляли от имени царя судебную власть.

14

Черкасы – одно из названий казаков.