Государево дело

– Царицу поблагодари, это она тебя с дочерями увидеть пожелала.

– Дай Бог доброго здоровья… государыне, – лёгкая запинка выдаёт его отношение.

– Я вот что тебе сказать хотел, князь, – перевожу сразу к делу. – Посмотри на моего Никиту. Вот вроде бы всем взял, разумен, собой не дурен, силой не обижен, в бою завсегда из первых…

– Наслышан об сем.

– Одно не хорошо.

– Это что же, – слабо улыбается Владимир Тимофеевич, – неужто, недужен?

– Тьфу-тьфу, – сплевываю я через левое плечо. – Здоров как бык! А беда в том, что нет у него хозяйки.

Никита от неожиданности закашливается, княжна Марья заливается краской, а её младшие сестры скрещивают взоры на моём окольничем. Долгоруков испытующе смотрит на потенциального зятя и с сомнением качает головой.

– Так зачем же дело стало? Мало в Москве девиц красных?

– Краше твоих дочерей не нашли покуда, – развожу я руками.

На лицо князя набегает тень. Его старшей и любимой дочери уже двадцать один год. По нынешним понятиям она – девка-перестарок! А что поделаешь, за время Смуты много молодых людей хороших родов сгинуло, так что, образовался некоторый переизбыток невест. И если дочку не сбыть срочно с рук, придется Марьюшке в монастырь отправляться. И Вельяминов, как ни крути, не самая плохая партия. Сам парень хоть куда и роду честного да старого. Всем хорош, кроме одного. Он – мой сторонник.

– Это да, – качает головой Владимир Тимофеевич и с сомнением оглядывается на дочерей, – курносые да рябые маленько, кривоватые опять же, но в остальном, ничего – девки справные! Вам которую?

– Какую пожалуете! – снова развожу я руками. – Мы – люди не гордые!

Никита за моей спиной, кажется, вот-вот упадет в обморок. Он давно положил глаз на княжну Марью и даже пытался ухаживать, в смысле, ошивался возле долгоруковской усадьбы, стараясь привлечь внимание своей зазнобы. Причем, старался делать это в тайне, наивный. Корнилий давно его выследил и мне всё доложил. Я, кстати, не раз уже собирался сосватать невесту своему ближнику, но всё как-то руки не доходили. К тому же, тот, всякий раз, как заходила об этом речь, делал вид, что не понимает о чём я и, вообще, не до глупостей ему! Ну да ничего, будет знать, как от царя шифроваться…

Потенциальная невеста тоже стоит – ни жива, ни мертва, но на ногах покуда держится. Женщины они вообще крепче мужиков. Зря их слабым полом величают.

– Машенька, – ласково обращаюсь я к ней, – посмотри на моего братца названного. Нравится ли он тебе?

– Нравится, – тонким голоском отвечает она мне и ещё больше заливается краской, хотя, казалось бы, больше уже некуда.

– Ну так что, Владимир Тимофеевич, – поворачиваюсь я к Долгорукову, – сладимся, или как?

– Свадьба – дело хорошее, – усмехается тот. – Отчего же не сладиться.

– Вот и славно! Да, вот ещё что. Супружница моя богоданная – Катарина свет Карловна, никогда ещё на русской свадьбе не была. Очень любопытствует. Что скажешь, если мы с ней у молодых посаженными родителями будем?

– Честь-то какая, – падает на колени совершенно ошарашенная княгиня Марфа, привлекая к нашему междусобойчику всеобщее внимание.

– На всё твоя царская воля, государь, – быстро соглашается князь, с досадой глядя на жену.

– Тогда затягивать не будем. Сам, поди, знаешь, как оно на царской службе. Ни на что времени не хватает.

– Где мне, – скорбно пожимает плечами боярин. – Уж позабыть обо всем успел.

– Вот станешь судьей в приказе, вспомнишь, – с шутливой угрозой отвечаю я ему. – Ещё взвоешь!

После такого посула не выдерживает уже и сам Долгоруков и, повалившись на колени, хватает меня за руку, стараясь её поцеловать. Я в ответ велю ему подняться и, похлопав по плечу, отхожу.

– Что у вас случилось? – интересуется Катарина, когда я возвращаюсь к ней и мы ненадолго остаемся одни.

– Да так, – неопределенно пожимаю я плечами. – Сосватал невесту для одного из своих людей.

– У фюрста Долгорукова?

– Да, у него три дочери на выданье и все красавицы.

– А отчего он упал на колени?

– Испугался, что Вы – моя дорогая, пожелаете и его дочерей одеть в европейское платье.

– Неужели эта перспектива столь ужасна?

– Для кого как. Кстати, что Вы хотели этим добиться?

– Ну, надо же с чего-то начинать. К тому же мне показалось, Ваше Величество, что Вам будет приятно увидеть Алёну в таком наряде. Как мне кажется, ей очень идёт.

Я в некотором недоумении смотрю в глаза Катарины, пытаясь уяснить для себя, что она только что сказала. И понимаю, что в них плещется боль, застарелая обида и ещё что-то, чему я пока не могу найти названия.

– Сударыня, мне почудилось, или вы меня искушаете?

– Я всего лишь, как верная жена, стараюсь быть Вам другом…

– Тогда вам не следует путать меня с Генрихом IV. Москва не Париж.

– Прекратите. Я прекрасно осведомлена о ваших визитах в дом Вельяминовых. Видит Бог, я даже не осуждаю Вас. Верность не самая главная добродетель для мужчины, особенно в разлуке. Все что я хочу, чтобы были обеспечены права моих детей, а с остальным я смогу смириться. Это был прекрасный вечер Иоганн, но он, слава Создателю, подошел к концу. Я устала.

– Не смею задерживать Вас, сударыня.

Прием кончился, гости разъехались, а я, скинув кафтан, сижу на одном из двух кресел, послужившим нам сегодня с Катариной в качестве тронов.

– Что столпились? – обращаю, наконец, внимание на стоящих в почтительном отдалении ближников. – Тащите скамьи, да садитесь. Потолковать надобно.

– О Никитином сватовстве? – немного дурашливо спрашивает Анисим. Вельяминов, находясь в полном смятении чувств, вызвался проводить будущего тестя до дому, так что Пушкарев может безнаказанно поязвить на счет старого приятеля.

– И о нём тоже, – отрезаю я.

– Думаешь, князя Долгорукова от братца моего отколоть? – не скрывая скептического выражения на лице, спрашивает Иван Никитич Романов. – Не получится. Предан ему аки пёс!

– Пусть его, – отмахиваюсь я. – Главное, что Филарет узнает, что Катарину всюду царицей кличут и без его благословения и если он не поторопится, то может и опоздать.

– Федьку этим не проймешь, – качает головой боярин.

– Посмотрим.

Глава 3

Славна златоглавая Москва своими колоколами. Сказывают, нигде во всем свете нет больше таких сладкоголосых и звонких, как на святой Руси. На колокольне каждого, даже самого захудалого храма есть хотя бы один, а к большим соборам пристроены целые звонницы и в праздничные дни благовест звучит на всю округу. Но сегодня над столицей тревожно бьет набат. И взбудораженные люди с испугом выглядывают из домов, пытаясь понять, какая ещё напасть свалилась на головы православным?

Отчего происходят бунты? Нет, отчего – понятно. От голода, бедствий, злоупотреблений властьпредержащих, несправедливости и прочих бед. Но что становится последней каплей, от которой тихая ещё вчера речка выходит из берегов? Кто высекает искру, от которой разгорается пожар? Иногда это случается от совершеннейшего пустяка.

Стоял на паперти перед храмом местный дурачок – Фролка. Безобидный, в сущности, парень с некрасивым лицом, заросшим редкой бороденкой. Сердобольные люди подавали ему, кто что может, тем он и жил. Некоторые считали его юродивым, но вериг он не носил, покаяться грешников не призывал, и вообще был тихим. Подаст ему добрый человек кусок хлеба, да попросит помолиться за него – многогрешного, а тот и рад. И вот поди же ты…

– На-ка вот тебе Фролушка, – подала дурачку медную монетку, дородная купчиха.

– Благодарствую, – тихо отвечал тот, принимая милостыню.

– Не зябко тебе, бедненький? – обратила она внимание, что юродивый стоит босиком на снегу.

– Мне Богородица замерзнуть не дает!

– Святость какая, – умилилась баба. – Помолись за меня, Божий человек!

– А сама что же не молишься?

– Молюсь, как же не молиться! Хотела вот поклониться чудотворной иконе в Новодевичьей обители, да не дошла.