Страница 2 из 31
В заключение поясним, кто такой маркиз де Норпуа. Он был нашим полномочным представителем до войны и послом в эпоху «16 мая»[5], и, несмотря на это, к вящему удивлению многих, ему потом не раз поручалось представлять Францию в миссиях чрезвычайной важности, – даже в качестве контролера по уплате долгов в Египте[6], где он благодаря своим большим финансовым способностям оказал важные услуги, – поручалось радикальными правительствами, на службу к которым не пошел бы простой реакционно настроенный буржуа и у которых маркиз из-за своего прошлого, из-за своих связей, из-за своих взглядов, казалось бы, должен был быть на подозрении. Но, видимо, передовые министры отдавали себе отчет, что подобный выбор свидетельствует о том, на какую широту способны они, когда речь идет о насущных интересах Франции; они показывали этим, что они незаурядные политические деятели, – даже такая газета, как «Деба»[7], удостаивала их звания государственных умов, – и, ко всему прочему, извлекали выгоду из аристократической фамилии маркиза, а также из интереса, какой вызывает, подобно непредвиденной развязке, неожиданное назначение. И еще они знали, что, выдвинув маркиза де Норпуа, они могут пользоваться этими преимуществами, будучи уверены в его политической лояльности, за каковую ручалось – а вовсе не настораживало – его происхождение. И тут правительство Французской республики не ошибалось. Прежде всего потому, что иные аристократы, с детства воспитанные на уважении к своей фамилии как к некоему духовному преимуществу, которое никто не властен у них отнять (и ценность которого достаточно хорошо известна не только их ровням, но и лицам еще более высокого происхождения), понимали, что они вольны не тратить усилий, какие без ощутимых результатов прилагают многие буржуа, произнося благонамеренные речи и знаясь с благомыслящими людьми. В то же время, стремясь возвыситься в глазах принцев и герцогов, стоявших непосредственно над ними, эти аристократы отдавали себе отчет, что могут достичь цели, прибавив к своей фамилии то, чего прежде она в себе не заключала и что поднимет их над теми, кто до сих пор был им равен: влияние в политических кругах, известность в литературе или художественном мире, крупное состояние. И, воздерживаясь от заигрывания с дворянчиком, который им не пригодится и вокруг которого увивается буржуазия, воздерживаясь от бесполезной с ним дружбы, потому что ни один из принцев их за это не поблагодарит, они дорожили хорошими отношениями с политическими деятелями, даже с франкмасонами, так как благодаря политическим деятелям перед ними могут открыться двери посольств, так как политические деятели могут поддержать их на выборах, хорошими отношениями с художниками и учеными, ибо эти могут помочь «пролезть» в ту область, где они задают тон, наконец, со всеми, кто имеет возможность пожаловать новый знак отличия или женить на богатой.
Что же касается маркиза де Норпуа, то он еще вдобавок за свою долгую дипломатическую службу пропитался духом отрицания, рутинерства, консерватизма, «правительственным духом», названным так потому, что это действительно дух всех правительств и, в частности, при всех правительствах, дух канцелярий. На своем поприще он проникся неприязнью, страхом и презрением к более или менее революционным или хотя бы некорректным выступлениям, то есть к выступлениям оппозиции. Если не считать каких-нибудь невежд из простонародья и из высшего общества, для которых разница во вкусах ничего не значит, людей сближает не общность воззрений, а сродство душ. Академик типа Легуве[8], приверженец классицизма, скорее аплодировал бы речи в честь Виктора Гюго, произнесенной Максимом Дюканом[9] или Мезьером[10], нежели речи в честь Буало, произнесенной Клоделем[11]. Единства националистических взглядов достаточно, чтобы сблизить Барреса[12] с его избирателями, которым должно быть в общем безразлично: что он, что Жорж Берри[13], но не с его коллегами по Академии, потому что, разделяя политические его убеждения, но обладая иным душевным строем, они предпочтут ему даже таких противников, как Рибо[14] и Дешанель[15], к которым правоверные монархисты стоят гораздо ближе, чем к Моррасу или Леону Доде, хотя Моррас[16] и Доде[17] тоже мечтают о возвращении короля. Маркиза де Норпуа приучила к неразговорчивости его профессия, требовавшая осторожности и сдержанности, но не только профессия, а еще и сознание, что слова повышаются в цене и приобретают больше оттенков в глазах людей, чьи многолетние усилия, направленные к сближению двух стран, подытоживаются, выражаются – в речи, в протоколе – простым прилагательным, с виду банальным, однако таким, в котором им виден весь мир, и маркиза считали человеком очень сухим в той комиссии, где заседали он и мой отец и где все поздравляли моего отца с тем, что бывший посол явно к нему расположен. Моего отца это расположение удивляло больше, чем кого бы то ни было. Дело в том, что мой отец вообще не отличался особой приветливостью и не любил заводить новые знакомства, в чем он откровенно и признавался. Он понимал, что благорасположение дипломата есть следствие индивидуальной точки зрения, на которую становится каждый из нас, чтобы определить свои симпатии, и с которой человек скучный и надоедливый, при всем его уме и доброте, может меньше понравиться, чем другой, откровенный и веселый, многим кажущийся пустым, легкомысленным и ничтожным. «Де Норпуа опять пригласил меня на обед; поразительно; в комиссии все ошеломлены – там он ни с кем не близок. Я уверен, что он мне еще расскажет что-нибудь потрясающее о войне семидесятого года». Моему отцу было известно, что, кажется, только маркиз де Норпуа предупреждал императора, что силы Пруссии растут и что она готовится к войне, и еще ему было известно, что Бисмарк высокого мнения об уме маркиза. Совсем недавно газеты писали, что в Опере, на торжественном спектакле в честь короля Феодосия[18], государь имел с маркизом де Норпуа продолжительную беседу. «Надо бы разузнать, так ли уж важен приезд короля, – сказал мой отец, живо интересовавшийся иностранной политикой. – Старик Норпуа обычно застегнут на все пуговицы, ну, а со мной он – в виде особой любезности – нараспашку».
Что касается моей матери, то посол, пожалуй, не мог особенно ее привлекать складом своего ума. Должен заметить, что речь де Норпуа являла собой полный набор устаревших оборотов, свойственных людям определенного рода занятий, определенного класса и времени, – времени, которое для этого рода занятий и для этого класса, вернее всего, еще не совсем прошло, – и порой мне становится жаль, что я не запомнил слово в слово всего, что он говорил. Тогда бы я удержал впечатление старомодности так же легко и таким же способом, как артист из Пале-Рояля, который на вопрос, где он отыскивает такие изумительные шляпы, ответил: «Я не отыскиваю шляпы. Я их храню». Короче говоря, мне кажется, что моя мать находила маркиза де Норпуа отчасти «старозаветным», и когда эта старозаветность проявлялась в его манерах, то это ей даже нравилось, а вот старозаветность не мыслей, – мысли у маркиза де Норпуа были вполне современные, – но выражений не доставляла ей особого удовольствия. Однако она чувствовала, что восхищение дипломатом – это тонкая лесть ее мужу, к которому он особенно благоволит. Она полагала, что, укрепляя в моем отце хорошее мнение о маркизе де Норпуа и благодаря этому поднимая его в собственных глазах, она исполняет свой долг – делать жизнь приятней для своего мужа, так же как она исполняла свой долг, следя за тем, чтобы у нас в доме вкусно готовили и чтобы прислуга ходила по струнке. И так как она была неспособна лгать моему отцу, то, чтобы искренне хвалить посла, она убеждала себя, что очарована им. Впрочем, он в самом деле обвораживал ее своим добродушным видом, несовременной учтивостью (настолько церемонной, что когда он шел, вытянувшись во весь свой высокий рост, и вдруг видел, что навстречу ему едет в экипаже моя мать, то, прежде чем поклониться, швырял только что начатую сигару), плавной речью, старанием как можно реже упоминать о себе и говорить приятное своему собеседнику, необычайной аккуратностью в переписке, из-за которой у моего отца, только что отправившего ему письмо и узнавшего почерк маркиза на конверте, всякий раз мелькала мысль, что вследствие досадной случайности их письма разошлись; можно было подумать, что на почте для маркиза существуют особые, дополнительные выемки. Мою мать удивило, что маркиз так точен, несмотря на то, что так занят, и так внимателен, несмотря на то, что он всегда нарасхват: ей не приходило в голову, что эти «несмотря на» суть не что иное, как непонятые ею «потому что»; ей не приходило в голову, что (так же как старики поразительно сохраняются для своих лет, короли держат себя на редкость просто, а провинциалам бывают известны самые последние новости) маркиз де Норпуа в силу одной и той же привычки может при всей своей занятости быть столь исправным в переписке, может быть очаровательным в обществе и любезным с нами. Ошибка моей матери объяснялась еще тем, что моя мать, как все чересчур скромные люди, принижала то, что относилось к ней, и, следовательно, отделяла себя от других. Она особенно ценила в приятеле моего отца то, что он так скоро нам отвечает, хотя ему каждый день приходится писать столько писем, – ценила потому, что выделяла из большого количества писем его ответ нам, а между тем его ответ нам был всего лишь одним из его ответов; точно так же она не рассматривала то, что маркиз де Норпуа сегодня обедает у нас, как одно из бесчисленных проявлений его общественной жизни: она забывала о том, что посол за время своей дипломатической службы привык смотреть на званый обед как на одну из своих обязанностей, что он привык проявлять на таких обедах укоренившуюся в нем обходительность, которую ему трудно было бы побороть в исключительном случае, когда он обедал у нас.
5
…16 мая… – 16 мая 1877 г. президент республики маршал Патрис де Мак-Магон (1808–1893), будучи по убеждению сторонником Реставрации, попытался навязать свою волю Палате депутатов, которая после выборов 20 февраля 1876 г. получила значительное республиканское большинство, и сформировал новый кабинет министров под председательством герцога де Бройя. Палата не утвердила кабинет и была распущена с одобрения Сената, в котором монархисты составляли большинство. Последующая предвыборная кампания проходила под знаком знаменитого обращения к президенту республиканского политического деятеля Леона-Мишеля Гамбетта (1838–1882), в котором он предложил Мак-Магону «подчиниться или уйти в отставку». Мак-Магон подчинился. Этот правительственный кризис, который консолидировал республиканский режим, повлек за собой значительное обновление в составе политических и дипломатических институций. Тот факт, что в романе Пруста маркиз де Норпуа играет значительную роль в политической жизни и до и после этой даты, дает представление о глубине его таланта или же о масштабах его оппортунизма.
6
…долгов в Египте… – Речь идет о совместном государственном долге Египта Франции и Англии за строительство Суэцкого канала; работы начаты в 1859 г. и окончены в 1869 г.
7
«Деба» («Журналь де Деба») – парижская газета (основана в 1789 г.) либерального духа в эпоху Реставрации и Второй Империи и откровенно республиканская в первые годы Третьей Республики. Приводится в романе как пример серьезной, умеренной и независимой газеты.
8
Легуве, Эрнест (1807–1903) – французский писатель и драматург, в 1854 г. был избран во Французскую Академию. В России особую известность получило его сочинение «Женщина во Франции в XIX веке».
9
Дюкан, Максим (1822–1894) – французский поэт, автор путевых заметок и романов, друг Флобера. В 1880 г. при избрании во Французскую Академию произнес похвальное слово Виктору Гюго.
10
Мезьер, Альфред (1826–1915) – французский критик, профессор Сорбонны, писал о Гёте, Данте, Петрарке, Шекспире и др., с 1874 г. – член Французской Академии.
11
Клодель, Поль (1868–1955) – французский поэт и драматург. В марте 1911 г., отвечая на вопросы анкеты журнала «Ле Геп», написал похвальное слово Никола Буало (1636–1711), автору «Поэтического искусства».
12
Баррес, Морис (1862–1923) – французский писатель и политический деятель, признанный глава интеллектуально-националистического движения во Франции, член Французской Академии. С 1906 г. и до самой смерти был депутатом от I округа Парижа. Во времена Пруста Баррес – знаменитый писатель; был прозван «Принцем молодости». Пруст восхищается музыкальным строем барресовской прозы и разделяет многие его идеи, хотя, конечно, совершенно чужд стремлению Барреса соединить романтический порыв с «культом корней».
13
Берри, Жорж (1855–1915) – французский политический деятель, как и Баррес, депутат парламента от Парижа, ярый монархист и антидрейфусар.
14
Рибо, Александр (1842–1923) – французский политик, один из лидеров партии умеренных республиканцев, министр иностранных дел (1890–1893); много сил положил на организацию франко-русского союза. Член Французской Академии (с 1906 г.).
15
Дешанель, Поль (1855–1922) – французский политический деятель, глава прогрессистской партии в 90-е г. XIX века, председатель Палаты депутатов (1898–1902, 1912–1920), президент Французской республики в течение нескольких месяцев 1920 г.
16
Моррас, Шарль (1868–1952) – французский писатель и политический деятель, монархист и основатель «Аксьон Франсэз», ежедневной газеты и одноименной интеллектуально-политической организации интегрально-националистического толка.
17
Доде, Леон (1867–1942) – французский писатель, публицист и политический деятель, совместно с Ш. Моррасом основал газету «Аксьон Франсэз». Один из самых близких друзей Пруста, который посвятил ему работу «Рёскин в Амьенском соборе» и роман «У Германтов».
18
Король Феодосий – вымышленный персонаж, суверен восточно-европейского государства, находящийся с официальным визитом в Париже в момент начала «Поисков утраченного времени». По мнению французских прустоведов, моделью этого персонажа был русский царь Николай II, который действительно находился с официальным визитом в Париже в октябре 1896 г.