Эпоха перемен

Чтобы отвлечься от удручающей обстановки в городе, я переключился на мировые новости. Лучше бы не переключал. Шестьсот сорок четыре миллиона с лишним заражённых, летальных исходов восемьсот тысяч с копейками. И это без учёта стран, с которыми потеряна связь. А связь потеряна ещё с восемью государствами. Евросоюз распался, и сейчас каждая страна возводит по своим границам непроходимые кордоны. Похоже, весь мир летит в тартарары. Но, всё равно, не верится, что это полный конец. Просто, не может такого быть. Скоро лето. Уже сейчас за окном распустились деревья, зазеленела трава на гозонах, а воздух наполнен пьянящими весенними ароматами. И на фоне этой красоты – смерть, словно косой, одним взмахом выкашивающая тысячи человек.

Я часто сижу у окна, ощущая, как буйная весно нагоняет на меня тоску. Сейчас бы на природу, на шашлыки с друзьями. Мы всегда по весне выбираемся за город. Лето у нас жаркое, и вся зелень выгорает, делая плэнэры не очень приятными. Так что, по весне выезды на природу – самое то. Оторваться по полной программе. Отдохнуть, выпить, повеселиться. Но, не судьба. Проклятый «Тай» сломал все планы. А впереди – летний отпуск, который мы с женой планировали провести в Черногории. Похоже, плакал наш отдых.

Пошла вторая неделя карантина. Вроде, и радоваться надо, скоро свобода, а радости и нет. Где эта свобода? Город заполнен патрулями, людей хватают прямо во дворах и тут же учиняют допрос с пристрастием: кто такой, зачем тут и куда идёшь. Рядовой выход за булкой хлеба или килограммом картошки может обернуться ночью в обезьяннике ближайшего РОВД. Зато по телевизору круглосуточно крутят комедии и другие жизнеутверждающие фильмы. Видимо, по замыслу руководства, всё это должно поднимать нам настроение. Но выходит по-другому. Шутки, в большинстве своём, кажутся плоскими, сценки – натянутыми, а свободные гуляния героев на свежем воздухе без масок и постоянного риска нарваться на патруль вызывали вообще, зубовный скрежет. Они там по парку гуляют, а тут на улицу не выйдешь.

Зато чаще стал звонить сын. У них там тоже тревожно, конечно, но до нас им далеко. Ввели масочный режим, оборудовали санитарные зоны, усилили бдительность и чаще стали мыть руки. По области у них тоже появилось несколько очагов, но места там всё больше дикие, населённые пункты находятся друг от друга на приличном расстоянии, так что, локализовать отдельный очаг труда не составляет. Тем более страшно ему было узнавать то, что у нас творится. Обычно, разговор начинался с очередного выговора за то, что мы в своё время отказались приехать к нему, пока была такая возможность.

Я отшучивался, а временами, вообще, огрызался. Ну, чего уже, ворошить старое? Кто же знал, как всё обернётся? И, кто мог предвидеть, что мы все лишимся работы и, что естественно, заработка? Тогда, самое главное для нас, была работа. Не хотелось садиться на шею сыну, у которого давно своя семья. Мне и сейчас этого не хочется, но, с высоты сегодняшнего положения, я понимаю, что и там можно было подыскать себе что-нибудь. Но вслух я, естественно, свою ошибку не признавал, и старался держаться бодрячком.

Смерть прочно обосновалась в городе. Из окна видно, как по городу снуют армейские машины с брезентовыми тентами, закрывающими кузов. Тенты зашнурованы наглухо, так что понять, что перевозится внутри, невозможно. Друг по телефону сказал, что это труповозки с армейскими похоронными командами. Напротив, в соседнем доме, в нескольких окнах круглые сутки горит свет. Не хотелось бы думать о плохом, но, пожалуй, там уже нет ничего хорошего.

Постучалась соседка и сказала, что полицейского поста возле подъезда нет. Первый этаж уже успел с оглядкой, осторожно, прогуляться по двору. Я вышел на лестницу и спустился нижнюю площадку первого этажа, где уже собиралось импровизированное собрание недоумевающих жильцов. Странно. Ведь до снятия с нас карантина ещё три дня. Что вообще творится? Ситуация постарался прояснить сосед со второго этажа.

– Да чё тут думать? В армии повальное дизертирство, менты пачками на стол начальству рапорта об увольнении кладут. Им сейчас, тупо, не до нас.

– Хватит нам лапшу на уши вешать! – взвизгнула тётя Тая, крайне потёртая женщина с первого, которую я видел всегда в одном и том же застиранном халате.

– Не вешаю я никакую лапшу! Точно вам говорю!

– Ага. Все предприятия закрыты, люди без средств к существованию остались, а менты добровольно от работы отказываются? А за дизертирство, вообще, расстрел!

– Нет никакого расстрела сейчас, – авторитетно заверил Витёк, бывший прапорщик, проживающий на пятом этаже. – Срок – да, есть. А расстрела нет.

– А менты… – опять этот знаток со второго этажа. – Сутками по улицам в любую погоду лазить, не зная, что в этот момент с семьёй происходит, желающих всё меньше и меньше. Да и процент заражённых среди ментов большой.

– А откуда ты знаешь это? – подозрительно прищурился дядя Гриша, в котором я давно подозревал сексота, только ещё не определился, на какую службу он, всё-таки, работает.

– Свояк звонил, рассказывал, – пояснил сосед. – Он во вневедомственной охране работает. Их тоже к карантину привлекают в последнее время. Так, он всё это своими глазами видел.

– Похоже на правду, – это уже тот самый сосед с четвёртого, который, то ли Васька, то ли Женька. – Патрулей меньше стало.

– Тебе-то откуда знать? – вызверилась на него тётя Тая, хронически недолюбливающая то ли Ваську, то ли Женьку. – Ты же на четвёртом, почти на самой верхотуре живёшь.

– Так оттуда дальше видно. И деревья не мешают.

Интересно. И как это понимать? Что дальше делать? Нам можно выходить на улицу, или всё станет ещё строже? Хотя бы во дворе можно гулять? Я бросился домой и включил телевизор. И тут облом. Местный канал отозвался пустотой. Просто тёмный экран с логотипом в верхнем правом углу. Похоже, местное телевидение накрылось. Я пробежался по другим каналам, мельком отмечая появляющиеся на экранах дымы от горящих шин и автомобилей, разбитые витрины, безобразные, искажённые ненавистью орущие лица и закованные в латы, словно древнеримские (или древнегреческие? Не помню) гоплиты, полицейские, машущие своими дубинками направо и налево.

Вчера умер то ли Васька, то ли Женька. Солдаты в противогазах, закутанные в ОЗК, чертыхаясь волокли его тяжеленную тушу на армейских носилках по узкой неудобной лестнице, а следом под конвоем вели его тощую заплаканную жену и ничего не понимающих сына и дочку. Я как раз открывал дверь, чтобы выйти, но сразу опять закрыл её и наблюдал всю картину через глазок в двери. Было немного стыдно за своё малодушие. Испугался, как пацан, забился в свою норку и подглядываю исподтишка. Правда, я очень быстро себя успокоил тем, что мы никогда не дружили с покойным, и проводить его в последний путь, рискуя подхватить «Тай», а потом ещё передать Ирке, было бы глупо.

Но, всё же, сосед с четвёртого этажа напоследок успел подгадить. Пришлось ждать. Сначала, пока специальная команда дезинфекторов обработает всю лестничную клетку, потом, пока вся эта дезинфекционная гадость не выветрится. Потерял часа три. Вонь проникала, даже, сквозь плотно закрытую дверь, поэтому пришлось открыть все окна и с женой пить чай на балконе.

– Может, не надо сегодня мусор выносить? – попыталась отговорить меня от выхода на улицу Ирина.

– А хлеб? Нам же нужно ещё хлеб купить.

– Лепёшки напечём.

– Лепёшек наедимся ещё, когда последние магазины закроются. А пока, я хочу нормального хлеба поесть.

– Может, мне с тобой сходить?

– Думаю, не стоит. Мне спокойнее будет.

– А мне каково, когда ты там шарахаться будешь? Ты об этом подумал?

– Ничего со мной не случится.

– Ага. Сидеть и гадать, пристрелили тебя там, или загребли при очередной облаве я не хочу.

В последнее время, действительно, военные регулярно проводят облавы, сгребая всех, кого увидят. Вадика с третьего этажа тоже загребли. Рассказывал, что их привезли в железнодорожное депо, загнали в какой-то ангар и по одному вытаскивали оттуда на экспресс-тесты. Потом, правда, развезли по домам, но просидел он в этом ангаре почти сутки без еды. Только воду давали. По пластиковой полторашке на человкека. А стрельба стала уже привычным явлением. Автоматные очереди даже днём не редкость.