Страница 8 из 56
Войтыла, однако, жил в регионе, где ощутимым нацменьшинством были только евреи. Поэтому в его воспоминаниях о детстве и молодости нет ничего об украинцах, белорусах или немцах. Зато есть много о евреях. Баламут, Клюгер, Бээр, Вебер – все эти люди окружали его с раннего детства. В таких условиях он мог стать либо завзятым антисемитом, либо, наоборот, другом евреев. Войтыла выбрал второе. Не случайно именно ему выпадет на долю совершить акт исторического примирения Святого престола с народом Торы.
Призвание
Когда краковский митрополит Адам Сапега, посещая Вадовице в мае 1937 года, услышал обращенную к нему речь шестнадцатилетнего председателя отделения Конгрегации Марии Кароля Войтылы, то в восхищении спросил у тамошнего законоучителя, не собирается ли этот молодой человек поступать в семинарию. «У этого юнца в голове только театр», – ответил преподаватель. «Жаль, жаль», – огорчился митрополит50.
Действительно, в тот момент все помыслы Войтылы были связаны с театром и литературой. Сам Иоанн Павел II позднее утверждал, что его мать хотела видеть сыновей врачом и священником51. Можно только гадать, не подвела ли понтифика память (едва ли Войтыла помнил беседы с ней), но вот с отцом, которого он запомнил куда лучше, они никогда не обсуждали духовное поприще как жизненный выбор.
Так получилось, что в маленьких Вадовицах кипела театральная жизнь. В школах, в Католическом доме при городском соборе и в спортивном обществе «Сокол» действовали драмкружки. Существовала также любительская труппа, организованная работником суда Стефаном Котлярчиком. Один из его сыновей, Мечислав, подвизавшийся учителем в женской гимназии, проявил себя как режиссер и в дальнейшем стал одним из реформаторов польского театра.
Войтыла с головой ушел в актерскую игру, участвуя сразу в двух драмкружках – при Католическом доме и при гимназии (не он один, впрочем). Опекаемые преподавателем польского языка Казимиром Форысем, гимназисты ставили в основном романтический репертуар (Юлиуша Словацкого, Зыгмунта Красиньского), но иногда обращались и к творчеству местных, галицийских драматургов – Александра Фредро, Станислава Выспяньского, Кароля Хуберта Ростворовского52.
Романтизм, как никакое другое направление искусства, оставил след в польской душе. Этим она, среди прочего, отличается от русской, которая тяготеет к реализму. Оно и понятно: самые выдающиеся произведения классической литературы были созданы в период, когда поляки находились под чужой властью, а потому жили тоской по минувшему блеску и мечтой о грядущей свободе – самая благодатная почва для расцвета романтизма. Не стоит также забывать, что польская классическая литература куда старше русской и испытала на себе влияние Ренессанса и барокко с их мистическими порывами и историческими мифами. Главной звездой поэзии польского Возрождения был Ян Кохановский (1530–1584). Именно ему подражал Войтыла в своих студенческих творениях. Знаменитый актер Даниэль Ольбрыхский заметил однажды, что русские никогда не поймут поляков, так как у них не было Кохановского. Преувеличение? Возможно. Но все же отметим: когда в Речи Посполитой процветала светская поэзия, вдохновляемая античными шедеврами, в России литература целиком пребывала в тенетах Средневековья, питаемая церковно-византийскими, а отнюдь не ренессансными образцами. Главный «писатель» современной Кохановскому России – Иван Грозный, человек, тоже не чуждый античной культуры, но оставивший после себя сочинения совсем иного рода.
«Третьему Риму» поляки противопоставили идею «бастиона христианства», то есть крепости против сарацин (к которым затем добавились «схизматики» – православные и протестанты). Рожденная в XV веке53, идея получила распространение столетием позже, воспетая, в частности, Николаем Семп-Шажиньским – столпом поэзии польского барокко. Очень ярко она отражена в произведениях Веспасиана Коховского (1633–1700) – почетного историографа короля Яна II Казимира, при котором страна едва не погибла под ударами восставших казаков, Москвы и Швеции.
Сарматизм – концепция вполне ренессансная, происходившая из убеждения в глубокой древности польского народа, якобы порожденного вольнолюбивыми сарматами (которых отождествляли с древними славянами). В то время каждый народ в Европе искал себе предков в Античности. Нашли и поляки. Укорененный за полтора барочных века, сарматизм потерпел политический крах после исчезновения Речи Посполитой с карты Европы. Внезапную катастрофу требовалось осмыслить54.
Нобелевский лауреат Чеслав Милош как-то написал, что исторический проигрыш русским, этим презренным «москалям», был непостижим для шляхты так же, как, например, разгром от татар55. Оно и неудивительно: весь XVII век Речь Посполитая служила культурным ориентиром для Москвы. Первым русским поэтом был выходец из Великого княжества Литовского Симеон Полоцкий (1629–1680). Первой реформой одежды было введение польской моды царем Федором Алексеевичем, женившимся на шляхтинке Грушецкой. Первые гусары появились в русской армии под впечатлением от побед крылатых гусар Речи Посполитой. Русское дворянство с конца XVII века гордо именовало себя шляхтой. Образцом для Соборного уложения 1649 года стал Литовский статут 1588 года. Знакомство со светской и духовной литературой Европы в большинстве случаев происходило опять же через польско-литовское посредство – бояре и монастыри держали у себя десятки «польских» книг (в основном – переводов на польский, но и сочиненных непосредственно в Речи Посполитой).
Поляки же, осознавая свое цивилизационное превосходство, вдвойне презирали «москалей» за тупую покорность царскому деспотизму, немыслимую в шляхетской республике. По сей день в Польше известно выражение: «Должен – это на Руси, а у нас кто как хочет» (по-польски оно звучит в рифму).
И вот эта «рабская бескультурная» страна внезапно взяла верх над кичливыми «сарматами».
Этот ставший в Польше афоризмом едкий стишок Константы Ильдефонса Галчиньского, написанный в середине 1950‐х годов, емко выразил отношение к рухнувшему сарматскому мифу.
На смену идее величия в силе пришла идея величия в страдании – польское мессианство. Сдобренная польской кровью, пролитой в восстании 1830–1831 годов, она нашла выражение в самом известном творении величайшего из польских поэтов – в «Дзядах» Адама Мицкевича. Польша – это Христос народов, заявил Мицкевич. И как Христос искупил первородный грех человека своей кровью, так распятая Польша искупит грехи Европы.
50
Szczypka J. Op. cit. S. 29.
51
Jan Paweł II. Nie łękajcie się!.. S. 12.
52
Szczypka J. Op. cit. S. 22–24.
53
Wojciechowska A. Antemurale christianitatis – Przedmurze chrześcijaństwa // Сайт Музея короля Яна III в Вилянове. https://www.wilanow-palac.pl/antemurale_christianitatis_przedmurze_chrzescijanstwa.html (дата обращения: 09.10.2019); Tazbir J. Czy Polska była przedmórzem chsześcijaństwa? // Портал научных работ по истории Польши. twojahistoria.pl https://twojahistoria.pl/2017/11/16/czy-polska-byla-przedmurzem-chrzescijanstwa/#3 (дата обращения: 09.10.2019).
54
Следует оговориться, что к моменту создания Речи Посполитой (1569) сарматами стали почитать только дворян, а низшие сословия относили к потомкам якобы завоеванного неславянского населения (см.: Лескинен М. В. Мифы и образы сарматизма. Истоки национальной идеологии Речи Посполитой. М., 2002. С. 50–54). Однако во второй половине XVIII века под натиском идей Просвещения сарматизм «вернулся к истокам» и вновь был усвоен образованными слоями городского общества, как это было до его превращения в дворянскую идеологию. Поэтому в культурном плане он благополучно пережил разделы государства и продолжал существовать в XIX веке.
55
Милош Ч. Родная Европа. М., 2011. С. 121.
56
Перевод мой. – В. Волобуев.
57
Мицкевич А. Дзяды (ч. III, сцена V). Перевод В. Левика.