Страница 4 из 11
Я бы хотел лишь описать, как люди приходили со своими проблемами. После перечисления симптомов начинался анализ. В то время проф. Менегетти давал нам немного времени, чтобы мы сориентировались в отношении диагноза, но из-за недостатка наших компетенций эти усилия были скорее бесполезны, потому что было сложно выявить и описать специфическую причину с обычными академическими знаниями. Потом Менегетти принимал решение о вмешательстве и в присутствии группы обозначал пациенту диагноз и инициировал изменение личности больного, основанной на неполноценности и страхе. Все это с большой простотой, так что в дальнейшем лечение казалось даже банальным, предрешенным, но этого было достаточно, чтобы показать нашу слепоту в способе действия.
Во время работы со случаем проф. Менегетти одновременно проводил для нас дидактическое обучение, и я должен сказать, что и все пациенты пользовались этим моментом майевтики, потому что с ними обращались как с умными людьми.
Слушая его объяснения, я не отдавал себе отчета, что рождается онтопсихологическая теория в клинической области. Когда впоследствии я решил изучать онтопсихологию, я вновь переосмыслил эти сцены и действия того, столь важного периода обучения. Описать те случаи сейчас практически невозможно, потому что это потребовало бы много времени и невероятных усилий с моей стороны, но вкратце могу сказать, что интервенция проф. Менегетти всегда была терапевтически результативна: после «терапевтической хирургии» человек менялся, выздоравливал, у него исчезал симптом, и потом уже нашей задачей было продолжить, поддерживая это изменение и препятствуя неизбежным моментам регресса, возвращению старых привычек и сопротивлению клиента.
Каждому через точное действие демонстрировалась собственная точка внутреннего отклонения, которая была бессознательной, но в отношении нее проговаривание исторической ситуации оказывало глубокий терапевтический эффект. Кроме того проф. Менегетти давал некоторые очень практические и простые советы в отношении стиля жизни пациента, и мы, ассистенты, должны были лишь содействовать их реализации.
Постепенно я заметил, что в то время как происходили позитивные изменения в тех, кому я помогал, что-то менялось внутри меня: менялся я сам. Я заметил, что этот человек мог придать функциональную способность другому, восстановить осознание реального положения вещей и возможность реализовать свои инстинкты упорядоченным образом.
Больной человек за короткое время (две недели) был способен начать ухаживать за собой и действительно осознавать реальное положение вещей, совершать действия, которые приносили удовольствие и удовлетворение: то есть восстанавливался порядок природы, поэтому пациент становился продуктивным в отношении себя и других, и благодаря этой способности получал вознаграждение. Единственным огорчением становилось видеть, как семья реагировала на эти изменения, благодаря которым человек приходил к здоровью, реализму, независимости, способности действовать.
Иногда родственники оказывались раздавленными всем этим, а порой утверждали, что предпочли бы, чтобы тот оставался больным, нежели свободным. Эта независимость на самом деле означала для родственников потерю «власти» над субъектом.
Я помню случай тяжелой шизофрении: женщина 35 лет, замужем, мать двоих детей, которая не ела, не пила, не мылась, не ухаживала за собой и слышала внутренние навязчивые голоса. Мой коллега из Бразилии и я ухаживали за ней на протяжении двух недель, давая есть с ложки, моя ее, оставаясь с ней рядом даже ночью, не смотря на то что она постоянно кричала и сопротивлялась нашему уходу. Через несколько дней, во время которых проф. Менегетти общался с ней на групповой терапии, она выразила готовность к сотрудничеству, стала выходить с нами, ухаживая за собой, кушая, ухаживая за своим телом. Она даже говорила с нами «нормальным языком». Потом во время одной консультации профессор Менегетти поставил ее перед выбором «или-или» и описал ей возможность и необходимость изменения, но она отказалась, отвечая в ясном сознании, что она не может начать жить сначала, поскольку уже обременена семьей и детьми. Она не ощущала в себе сил взять эту ответственность: по сути ее безумие решало проблему жизни, которую она вынуждена была создать сама. С нами ей было хорошо, но затем она должна была вернуться в страшную ежедневную рутину. Тогда по дороге домой в машине воцарилась тишина, нагруженная эмоциями, когда мы все поняли, что она не была больной, более того она была умной, но уже бессильной изменить то, что она осуществила к тому моменту: она не могла больше изменить свой экзистенциальный театр. Это был один из редких очень болезненных моментов, которые однако подчеркивают важность психотерапевтической работы, когда профессионально и с человеческой позиции было сделано все возможное, был решен случай и индивид ставился перед выбором в отношении своей жизни, как это делают все.
Я мог бы вспомнить работу в те дни, но не думаю что это уместно, потому что через какое-то время методология получила свое развитие, стала более сжатой как при постановке диагноза, так и при проведении терапии. Восстановление пациента, возможно, требует все так же много времени до тех пор, пока индивид получит возможность освоить новый стиль жизни и приспособится к новизне хорошего самочувствия.
Действительно, пациент после интервенции проф. Менегетти сопровождался онтопсихологом: такова была практика, оформившаяся уже в 1973 г.
Онтопсихолог настаивает на придании ответственности и «устранении» всех попыток пациента вернуться к «безумию» и сопротивлению, которые в случае его победы постепенно будут способствовать тому, чтобы он искал новые практические и умственные решения на свои потребности, пытаясь преодолеть страх к изменениям и встрече с собой.
Так уже в 1973 г. проф. Менегетти учил, как и сегодня, учеников психологов и врачей, как осуществлять вмешательство и лечить психические заболевания.
Сегодня, я и другие коллеги во всем мире способны взаимодействовать с такими больными, ставить им диагноз, лечить с определенной простотой, но с большой точностью, которая появляется в результате изучения и применения этой методологии.
Эту методологию нужно изучать не только через книги или теоретически, но ее необходимо применять, анализируя себя как инструмент постановки диагноза. Это означает, что психотерапевт должен быть точен, хорошо себя чувствовать, всегда должен быть центрирован на самом себе с тем, чтобы гарантировать точное использование методологии, иначе если в нем каким-то образом будет поддерживаться личная раздвоенность, он не сможет в сжатые сроки объективно помочь пациенту.
Я очень часто наблюдал, что коллеги и психиатры боялись шизофрении, не находя в себе сил оказать интервенцию или даже вступить в контакт. Это означает, что хотя заболевание анализируется извне, то же самое раздвоение каждый может испытывать в своем внутреннем глубинном психическом мире. «Врач, излечи самого себя» – говорили древние. Только обладая собственным здоровьем можно вылечить болезнь другого, но все это должно быть осмыслено и организовано в виде методологии, чтобы быть наукой, то есть онтопсихологией.
Я помню случаи анорексии молодых людей, которые спустя неделю резиденса и ежедневной психотерапии – как групповой, так и индивидуальной – очень просто менялись, как будто и не были никогда больны. Они обретали здоровье, но также радость и хорошую социализацию. Проблема заключалась в возвращении в семью, где позитивное изменение не совсем хорошо принималось, потому что к больному уже привыкли, в том числе привыкли вымещать на больном все фрустрации и проблемы других членов семьи. Обычно, родственники, когда у них забирают «мусорное ведро», оказываются не очень довольны и скорее способствуют возвращению адаптивного поведения к болезни.
В любом случае вылеченные пациенты не только избавились от симптома и интегрировались в общество, но некоторые заинтересовались и начали учиться, прошли психотерапию аутентификации, которая подразумевает постоянную смелость в росте, развитии ума и своей истории, показывая, что индивид может достичь в своем существовании.