Страница 4 из 7
Писательница Хасэгава Сигурэ росла неподалеку от района Кодэмматё, где привычными были звуки кузниц, запахи жареных морских моллюсков и масла камелии с маслобоен20. В своих мемуарах она писала, что тюрьма считалась грязной, но ей это казалось несправедливым, ведь «там ни в чем не повинные люди были заперты наряду с виновными». Когда в 1875 году тюрьма была закрыта, а здания снесены, отцу Хасэгавы была предложена часть квартала, на землях которого они стояли, однако он наотрез отказался: Категорически нет. Ya da kara, na. Он не был слабым человеком, писала Хасэгава. Как самурай, он носил длинный меч и охранял Замок Эдо еще несколько месяцев после того, как его покинул сёгун, а новая столица императора считалась едва ли не противозаконной. Но никакие выгоды не заставили его преодолеть отвращение к этому месту.
Мать Хасэгавы уговаривала его пересмотреть решение – ведь с этими землями мы станем богаты! – Но он оставался непреклонным: «Я слышал крики людей, которых здесь пытали. Их пытали без всякой вины. А люди, которых ждала казнь! Одного, я видел, волокли к месту казни за волосы. И он продолжал вырываться. Даже когда ему отрубили голову, руки оставались связанными за спиной, а тело продолжало дергаться. – Мне не нужно ни клочка этой земли».
– Вы пришли, потому что вы христианка? – спросил Накаяма, здешний священник. – Я всегда отличаю христиан, впервые пришедших сюда. Они приносят белые лилии в честь иезуита, которого пытали и казнили в этой тюрьме.
– Я ищу колокола времени.
– Вот как? – Священник оглянулся на башню с колоколом. – Он был в замке Эдо. Но его перенесли в тюрьму, так как звон раздражал сёгуна. Теперь мы звоним в этот колокол накануне Нового года. У него не самый лучший тон. Хотя чем чаще звонишь в колокол, тем лучше он звучит.
Священнику – Накаяма Хироюки – около восьмидесяти лет. В Даи-Анракудзи он живет с тех пор, как ему минуло четырнадцать. Его семья переехала тогда из Киото.
Внутренний двор храма Даи-Анракудзи – водоем, заполняемый приливом; в нем множество предметов, принесенных из других храмов, других мест и других эпох.
Отполированная каменная глыба считалась священной у айнов, коренного населения Японии. Внутри находятся окаменелые останки змеи. Приходящие в храм больные проводят ладонями по ромбовидной голове змеи и по ее чешуе, молясь об исцелении. Окаменелость извилистой формы похожа на плеть. Или же на букву какого-то неизвестного алфавита.
Деревянное изваяние богини литературы и музыки, восьмирукой Бэндзайтэн. У нее эмалевые глаза и лицо, потемневшее от дыма; в конце XIX века ее привезли в Даи-Анракудзи во время реставрации Мэйдзи, когда по всей Японии буддийские храмы подвергались разорению и уничтожались.
– Этой Бэндзайтэн тысяча лет. Она была изготовлена для воинственной жены сёгуна. – Накаяма улыбнулся. – Четыре руки богини недавно отреставрированы, это обошлось в двенадцать миллионов иен за каждую! А когда мастера приступили к работе, голова статуи качнулась. Резчик ее снял и нашел миниатюрную копию «Сутры золотистого света». Когда свиток развернули, он оказался 25-метровой длины. И еще девять сутр обнаружилось внутри Бэндзайтэн. Накаяма поднял большой палец: «Вот такой свиток».
Священная cутра золотистого света названа так по Десятой главе, в которой бодхисатва мечтает о золотом барабане, который «освещает небо подобно диску солнца»21. Святой человек появляется, чтобы ударить в барабан, который призывает всех, кто его слышит, покаяться. Правитель, который сделал бы копию этой сутры, мог быть уверен, что он будет процветать, его царство станет богатым и мирным; что не будет ни болезней, ни бедствий в его царствование. В средневековой Японии копии сутры Золотистого света хранились в тайниках под потолком для защиты дома от молнии или иных бедствий.
Изображение Бэндзайтэн имело собственное небольшое, красное с золотом святилище совсем неподалеку от храма Даи-Анракудзи, напротив места, где казнили осужденных. Оно имело форму лунных ворот; такое святилище – только портал, самого здания как такового нет. Внутри, в темноте, мигали электрические свечи, освещая золотой лист на туфельке богини, её усыпанные блестками одеяния, глаза дракона на ее нагруднике, плод в одной из ее восьми рук. Глаза богини сияют, отражая весь свет, что вокруг нее.
– Цвет почвы рядом с колодцем был другим, – заметил Накаяма. – Темнее. В этом месте палачи обмывали отрубленные головы, прежде чем вывесить их на пиках у южных и северных ворот города. Колодец использовался до 1964 года.
Накаяма сам наблюдал, как наглухо перекрывали воды источника и камни над ними.
Мы сидели на полу в одной из задних комнат храма и пили чай из Киото. Накаяма предлагал приготовить кофе, однако чтобы «обжарить зерно, понадобился бы час времени». Он очень сожалел.
Комната была пуста, если не считать низкого, красного, лакированного столика, свитка и доски для игры го из светлого дерева. Бумажные экраны рассеивали свет.
– В 1875 году один священнослужитель проезжал мимо старой тюрьмы Токугавы в Кодэмматё. Заключенных к тому времени только что перевели в Ёцую, а старое здание стало использоваться как продовольственный склад.
На том самом месте, где осужденным рубили головы, священнослужитель увидел воспаряющий фосфор.
– Фосфор? – переспросила я.
– Существует поверье, что фосфор воспаряет там, где есть души умерших.
Накаяма спокоен, словно изображение Кобо Дайси в главном зале. Это тот самый монах, что основал буддистскую секту Сингон. Кажется, Накаяма не испытывает никаких затруднений, сидя в положении сэйдза, поджав под себя ноги. Я тем временем стараюсь не ерзать, но получается плохо: колени онемели, голени и щиколотки нестерпимо болят. Ведь мы сидим уже свыше двух часов.
– А не был кто-нибудь из семьи этого священнослужителя заключен в Кодэмматё? Его ничего не связывало с этим местом?
– Он был просто священником – из храма, расположенного близ Адзабу и Роппонги. Он случайно проходил мимо и заметил странное свечение, о котором я вам рассказывал. Нет, у него не было родных среди тех, кого казнили.
Я спросила у Накаямы, не думает ли он, что увиденное священнослужителем было отражением его шока – оттого, что старый порядок после 250 лет поменялся; или кто-то вдруг заговорил о том, что происходило в стенах тюрьмы.
Накаяма помедлил.
– Знаете, сейчас люди даже не понимают, что значит «горение фосфора». Видеть это – особый дар, как и умение читать по ладони. Хотя многие понимают, что означают линии на руке, очень, очень немногие еще умеют их читать. Сто пятьдесят лет тому назад, в последние годы перед появлением электрических лампочек, Токио ночами погружался в черноту. Это в XXI веке – яркий свет автомобильных фар, уличное освещение, светодиодные экраны, неоновые вывески, галогенные лампы. Начни фосфор от асфальта подниматься – никто и не заметит.
Так вот, священнослужитель направился к ближайшему ресторану и обратился к двоим мужчинам с просьбой о пожертвовании на строительство храма. – Накаяма улыбнулся. – Один был Окура Кихатиро. Другой – Ясуда Дзэндзиро.
Окура и Ясуда создали бизнес-империи, которые оказались среди первых японских дзайбацу, влиятельных конгломератов фирм, лидеров японской промышленности перед Второй мировой войной. Основатель храма Даи-Анракудзи был необычайно удачлив или очень практичен, а может быть, и то, и другое.
– Так вы считаете, что первый священник этого храма на самом деле что-то видел?
Накаяма поиграл четками, обернутыми вокруг запястья:
– Меня там не было. Ничего не могу сказать.
– Школа напротив скоро закроется, – сообщил Накаяма. – В районе не хватает детей, чтобы заполнить классы. На этом месте построят дом престарелых.
В ходе реновации бригада строителей обнаружила фундамент старой тюрьмы. Накаяма хотел, чтобы эти камни были занесены в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.