Тёмный путь

– Я клялась твоей матери, что ни ты (именно ты), ни твой отец никогда не услышат от меня этой истории…

XXVI

Усталые от всех дневных тревог, мы довольно рано разошлись по нашим спальням.

Шум и возня, однако, долго не смолкали в доме. В особенности не давало мне заснуть заколачивание каких-то ящиков (по крайней мере, так казалось мне), которое раздавалось чуть не по всем комнатам. Но так как ко всякому стуку и шуму можно, говорят, привыкнуть и наконец заснуть под него, то и этот стук не помешал развиться тому спокойному состоянию нервов, которое всегда предшествует сну.

Помню, когда накрыла меня эта внутренняя тишина, то вдруг посреди ее я отчетливо услыхал те же заколачивающее стуки, в углу моей комнаты. Затем, немного погодя, они раздались, хотя более слабые, около меня, казалось мне, в полу; затем эти стуки ясно простучали за стеной, над моим ухом, так что я невольно вскочил с постели и закричал: кто тут?

Ответа не было, и самые стуки после этого почти замолкли. Я подумал, что это просто было следствие утомления, чрезвычайного возбуждения слуховых нервов, которое сказывалось теперь такими, крайне несложными, странными галлюцинациями. Наконец, я готов был их приписать просто каким-нибудь акустическим особенностям, случайностям.

Я вспомнил при этом, что еще в детстве в Magasin des familles я читал рассказ о стуках, которые раздавались в конюшне, а слышались каждую ночь в самом доме, в одной из зал. Акустический обман был обнаружен одной дамой, которая отправилась в конюшню с большой палкой и простучала ею три раза в пол. Тотчас же эти три стука раздались и в той зале, в которой обыкновенно раздавались подобные стуки.

Я вспомнил даже иллюстрацию, которая была приложена к рассказу.

И на этом воспоминании я зевнул и заснул.

XXVII

Не знаю, что меня разбудило, какое-то неопределенное внутреннее беспокойство. Я широко открыл глаза, и прямо перед этими глазами в темном углу комнаты, до которого слабо достигал свет лампадки, стояла белая фигура.

Помню, в моем мозгу мелькнуло соображение, что это лучи лунного света (тогда было полнолунье), которые упали сквозь щель в шторе прямо на стену. Но это соображенье мгновенно проскользнуло. Фигура была так явственна, она тихо волновалась, и я с ужасом закрыл глаза.

Сердце мое страшно заколыхалось.

Я пролежал несколько мгновений и снова открыл глаза. Фигура стояла посреди комнаты, шагах в трех от меня. Она была закутана белым покровом и протягивала ко мне руки. Страшная рана чернела на ее груди.

Я узнал мою мать.

Закричал я неистово, дико и не помня себя, не одетый, кинулся прямо в спальню к моей тетке.

В одно мгновение, не помню как я перебежал коридор, перескочил через спавшую на полу девочку и прямо вбежал в спальню к тетке.

Она спала при тусклом свете маленькой лампочки.

Я постоял несколько минут, опомнился, устыдился своих ночных страхов и снова вернулся к себе.

И опять, мало-помалу, на меня нашло мое мистическое настроение. Я, как говорят, «умилился духом» и горячо со слезами помолился за мою мать.

XXVIII

Когда мы приступили на другой день к обсуждению планов действия, то тетка моя поневоле должна была приподнять уголок таинственной завесы.

Я услыхал снова имя, которое слыхал когда-то в детстве от моей няни, слыхал в таинственных рассказах, полушепотом, среди зимних долгих вечеров.

Что было в этих рассказах – я тогда не мог припомнить, но с ними сливалось воспоминание о чем-то ужасном, отчего ребенок невольно вздрагивает во сне.

Имя это было – князья Бархаевы[1].

Их было трое братьев, из которых я как сквозь сон помню только одного, брюнета, довольно высокого роста, с черными быстрыми глазами, небольшими усами и бакенами, пущенными по-военному к углам рта узенькими полосками. Помню еще, что его большая голова с несколько оттопыренными ушами была покрыта шапкой густых курчавых волос.

Это воспоминание помогла мне воскресить моя тетка. Я вспомнил при этом, как один раз на закате солнца в нашем большом саду в О-ском имении, в дальней густой аллее из старых лип я застал мою мать вместе с этим князем Бархаевым. Они сидели на заброшенной дерновой скамье.

Помню как сквозь сон, что они о чем-то говорили горячо, что «черный господин» (так я назвал Бархаева в моем детском представлении) размахивал руками и говорил полушепотом, близко наклонясь к моей матери.

Увидав меня, она с испугом вскочила и закричала на меня:

– Зачем ты сюда пришел? Что тебе нужно? Ступай, ступай, я сейчас приду!

Я пошел, но на полдороге оглянулся.

Бархаев и мать стояли позади скамейки. Он махнул рукой и быстро исчез в боковой аллее.

XXIX

Затем я видел его еще раза два-три у соседей. И все это я припомнил только теперь, в разговоре с моей теткой, припомнил как давнишний смутный сон и даже удивился, как я мог все это вспомнить, потому что мне было тогда лет 5–6, не более.

– Ma tante, – спросил я, – скажите мне, пожалуйста, только одно… Моя мать любила Бархаева?

– Тебе это вовсе не нужно знать, – сказала строго и сердито тетка. – Если я тебе указала на Бархаевых, это потому только, что это дело их рук, и я не могу скрыть от тебя их фамилии. Я… я клянусь тебе, – и она взглянула на образ и перекрестилась, – что мать твоя была чиста и невинна… как святая. А ты мне поклянись, что не будешь разузнавать ничего, что прямо не относится к делу. Я требую от тебя этой клятвы!

– Я, ma tante, никогда не клялся и не буду клясться и всякую клятву считаю грехом, но охотно даю вам честное слово, что тайна моей матери будет свято сохранена мною и ее имя, что бы я ни узнал о ней, будет для меня дорого и свято.

И я протянул ей руку.

– У Бархаевых есть здесь недалеко небольшое имение или выселок, – сказала тетка полушепотом, – в глухом углу, в лесах, в Е-ском уезде; а их большое имение, село Кулимово, у нас в Б-ском уезде. Ты, верно, слыхал о нем?

Я утвердительно кивнул головой.

Она наклонилась ко мне и продолжала еще тише.

XXX

Но я не буду здесь передавать того, что рассказывала мне моя тетка, потому что все это было только небольшая часть из той ужасной истории, о которой я узнал впоследствии и что я расскажу потом, в том самом порядке, в котором судьба раскрывала нам это страшное дело.

– Ты видишь, стало быть, – так закончила моя тетка свой рассказ, – что необходимо навести следователей на этот глухой выселок, на это поганое татарское гнездо Карабузиль.

Я вполне согласился с ней, и на другой же день мы отправились вместе в город к нашему губернскому прокурору. Но прокурор принял нас более чем сухо и странно.

Он сомневался во всем и даже чуть не усомнился в том, что выселок действительно существует.

Когда же тетка, раздраженная всеми его сомнениями и увертками, резко заметила:

– Да помилуйте! Ведь всем здесь известно в околотке, что этот выселок действительно существует. Спросите любого мальчишку, и всякий вам укажет.

– Сударыня, – сказал прокурор с едва заметной улыбкой, – я сам знаю, что он существует, но я не обязан этого знать. Официально для нас он не существует, а есть только лесная дача князей Бархаевых, которая даже не нанесена – заметьте это, не нанесена ни на какие планы.

– Хороша дача! – вскричала тетка. – Целая усадьба! Говорят, громадный, старинный дом, – пояснила она, смотря уже прямо на меня.

Уехав от прокурора ни с чем, мы решились ждать ответа от отца, к которому тетка писала еще из П-ской деревни.

Этот ответ пришел через пять дней.

«Нужно время! – писал отец. – Теперь ничего не поделаешь. Князь Ю… более силен, чем когда-либо, а вы вероятно знаете, что Ю… двоюродный дядя Б-ых. Дело вопиющее; но выжидаю и слежу».

1

Имя вымышленное.