Затворница

– Мальчик! – окликнул его Тимофей. – Я тебе автограф дам. Ты попозже заходи. Я подпишу открытку с нашей афишей и Пелагее Васильевне оставлю… Пелагея Васильевна, вы же не против?

Пелагея засмеялась и покачала головой. Марина благодарно посмотрела на Тимофея. А Федя ликующе взвизгнул и вприпрыжку помчался за дедом. Старик сердито оглянулся, дождался мальчика, подтолкнул в спину и проворчал:

– Поменьше скачи, молодой джейран! Всю землянику потопчешь и изомнёшь.

Пелагея посмотрела им вслед, посмеялась ласково и обернулась к гостям:

– Тимофей, а как Федюшка-то вас назвал? Тиф? За что это он так?

– Это мой псевдоним… – объяснил Тимофей.

Пелагея перестала улыбаться, взгляд её стал серьёзным.

– Тиф, значит… А вы имеете представление, что это такое?

– Да, по-моему, болезнь какая-то…

Теперь Пелагея смотрела на гостя уже не серьёзно, а грустно-грустно.

– Маришенька, – ласково попросила она внучку. – Ты бы рассказала Тимофею, что за болезнь-то. Или я давай расскажу. И не как врач, а как человек, который видел, как от тифа умирают. А то имя такое красивое в заразу переделали…

Пелагея подхватила одну из сумок и пошла по тропинке к дому. Марина с Тимофеем за её спиной переглянулись. Марине было стыдно. Могла ведь подумать, что бабушке, у которой тиф убил мать и которая сама заразилась и выжила чудом, будет больно. А с другой стороны, кто же мог подумать, что здесь, в лесу, они встретят мальчика, который узнает Тимофея? Она вздохнула и поторопилась за бабушкой.

Глава 12

1941 год

В старом доме ещё не спали, когда раздался стук в окно. Пелагея испуганно замерла, стоя лицом к красному углу: они с бабушкой только что спустились с чердака, где теперь перед храмовыми иконами читали утренние и вечерние молитвы, и хотели перекреститься перед их старыми простыми образами.

Бабушка поднесла палец к губам, быстро глянула в маленькое окно и осторожно приоткрыла дверь. Тут же внутрь хлынул холодный ночной воздух, а между косяком и дверью показалось старческое сморщенное лицо.

– Здравствуй, Прасковья, – чуть поклонилась старуха.

Бабушка распахнула дверь шире и посторонилась.

– Здравствуй, Фроловна. Ты что в ночи-то пришла? Случилось чего?

Старуха нерешительно потопталась на пороге, глянула на замершую Пелагею и попросила:

– Пойдём на двор.

Бабушка накинула шаль и вышла. Пелагея быстро оделась и выскользнула следом. Бабушка заметила внучку, но знака уйти не сделала, и девочка, поняв это как разрешение присутствовать при разговоре, осталась на крыльце.

Фроловна уже сидела на завалинке. Спина её была согнута, руки нервно сжимали и разжимали бедную тёмную ткань юбки. До Пелагеи доносился слабый старческий голос:

– С просьбой я, Прасковья… – Старуха Фроловна говорила с трудом, то и дело прерываясь. – …Бабы говорят, ты иконы из храма нашего спасла, а теперь даёшь, кому нужно…

Пелагея вытянулась в струнку, прислушалась. Бабушка ничего не сказала и не кивнула, но Фроловне, видимо, и не нужно было подтверждение, потому что она негромко продолжила: – Дай и мне, Прасковья… Сил нет никаких… Видишь, ночью пришла… Не потому, что боюсь, что увидит кто. А потому, что спать ложусь – и не сплю. Всё о своих думаю…

Ведь все мои на войне. Пять сынов и девять внуков. На старшего уже похоронку получила. Только и остаётся мне, что молиться. А как молиться за упокой ли, за здравие, когда в избе ни одного образа?..

Внуки-то мои хорошие ребята, но глупенькие пока. Ничего о жизни не знали до войны этой проклятой. Комсомольцы… Все иконы убрали, в красном углу картинки какие-то свои повесили… И ушли на фронт… Вернутся ли?.. – старуха снова помолчала.

Пелагее было её так жаль, что даже глаза налились слезами, которые на осеннем холоде казались обжигающе жаркими.

– А мне как? Перед углом с глупыми картинками на коленях стоять и о своих молить?.. – в голосе Фроловны слышалась горечь. – Вот и сегодня не сплю… Всё молюсь, молюсь… А всё будто в пустоту… Раньше бывало лампадку зажгу, на лик святой посмотрю – и душа сама с Богом говорит… А теперь как?..

Слаба я, Прасковья… Позволила иконы забрать. И будто окаменело всё внутри, вот тут… – Пелагея в слабом свете, падающем из окна, увидела, как Фроловна сильно потёрла сухим маленьким кулаком грудь. – И храм закрыт, склад в нём. Некуда мне свою боль понесть… А сегодня так нестерпимо стало, что я оделась и к тебе пришла… Пожалей ты меня, старую, трусливую. Дай хошь какой образ…

– Сейчас, Фроловна, сейчас, – бабушка заговорила ласково, с состраданием. – Ты входи… А я скоро…

– Я уж здесь подожду, – отказалась старуха. – Спаси тебя Господь, Прасковья. Добрая ты. И внучка у тебя золотая… – Теперь голос Фроловны звучал почти радостно. – Буду и за вас тоже Господа молить…За то, что не дали злому делу свершиться, не побоялись…

В этот раз бабушка появилась совсем скоро. Пелагея знала, что икон на чердаке почти не осталось. С того дня, как к ним пришла мать Ивана, они были готовы к тому, что за иконами будут приходить, и уже не удивлялись. Каждый раз, отдавая очередной образ, бабушка писала, кому именно отдала, и готовила следующий. Словно знала, что и за ним тоже скоро придут. Пока она ни разу не ошиблась.

Увидев на крыльце бабушку, Фроловна вдруг закачалась и встала на колени прямо посреди двора, в осеннюю грязь. Пелагея кинулась к ней – поднимать. Но бабушка не дала, глянула строго и покачала головой. Трясущимися руками Фроловна приняла самый красивый и радостный, по мнению Пелагеи, образ Богородицы. Ей даже от одного названия делалось светло. Она любила повторять его, будто пробуя на вкус, и прислушиваться к ласкающим звукам. «Аз есмь с вами и никто же на вы»… Невыразимо прекрасная Богородица, и Младенец, раскинувший ручки, словно принимающий, прощающий и обнимающий весь мир…

Фроловна всхлипнула, трясущимися руками прижала к себе образ, закрыла глаза и постояла так какое-то время. Потом она поднялась с колен – бабушка и Пелагея поддерживали её под локти – и женщины обнялись как родные. Когда Фроловна уходила, бабушка запрокинула голову к небу и притянула к себе внучку. Так они стояли ещё очень долго.

1942 год

Пелагея посмотрела вслед женщине и оглянулась на бабушку. Выражение лица той было странным. Во всяком случае, Пелагея понять его не смогла. Не грусть, не радость, не удовлетворение, не боль… А всё вместе. Но разве может быть так?

Женщина уходила всё дальше. Шла неловко: сугробы намело большие, пышные, да ещё и ноша мешала. Позади скрипнул свежий снег. Пелагея, не оборачиваясь, поняла, что бабушка пошла в дом. Она даже знала, куда именно. И не ошиблась. Когда через пять минут она поднялась по шаткой лестнице на чердак, сразу увидела бабушку. Впервые за несколько лет на чердаке было почти пусто, только один образ стоял на вязаной салфетке в углу. Бабушка осторожно протирала его от пыли и негромко говорила:

– Вот и одна ты осталась… И не видит тебя никто… И никто, кроме нас с внучкой, не помолится. Затворница наша…

Пелагея отступила назад и, стараясь, чтобы бабушка не заметила, спустилась вниз. Ей тоже казалось, что дом опустел. И она не знала, хорошо это или плохо.

Глава 13

Наши дни

После обеда бабушка ушла в село, по делам. Марина хотела подвезти, но Пелагея Васильевна не разрешила:

– Если в моём возрасте расслабляться, то это до добра не доведёт. Нужно себя в тонусе держать… – и, увидев весёлое изумление в глазах внучки, она подмигнула и ходко пошла по просеке в сторону села.

– Вот это бабушка у тебя! – восхитился Тимофей.

– Да уж, она у нас золотая. Такую поискать – не найти. Старая закалка. – Марина благодарно посмотрела на Тимофея. Ей было приятно сквозившее в его взгляде и тоне восхищение.

– А помнишь, ты мне про иконы рассказывала… Такую потрясающую историю…