Страница 4 из 5
– Вы, господин хороший, позже подошли. Значит, мне первой место выбирать. – Старуха старалась оттеснить от дилижанса человека в шляпе.
– Ну, так выбирайте, – миролюбиво ответил тот.
– Как же мне выбрать? Я не знаю, какие места хорошие, а какие плохие, – растерялась Старуха.
– На любые садитесь, потом разберемся.
– Как же мы потом будем разбираться, если я на плохом окажусь, а вы на хорошем. – Она не знала, как поступить в такой ситуации, но явно не хотела быстро соглашаться.
– Я вам уступлю.
– Это вы сейчас так говорите. – Молодому человеку была знакома склочная натура подобных женщин. Они могли быть добрыми, но пока добьешься хоть какой-нибудь определенности, невольно руки потянутся к шее. – А потом и думать забудете.
– Садитесь вы побыстрее, а то без вас уеду! – У Возницы кончилось терпение, и он, стуча сапогами, полез наверх.
– Что же это творится, – не унималась Старуха.
Иностранец не выдержал и встал. – Садитесь на мое место. Возница сказал, что оно самое лучшее. – Старуха оценивающе поглядела внутрь экипажа. Цепкий взгляд ее отметил сразу все: дырявую обивку, жирные потеки от масла на лампе, обтрепанные сиденья и плохие замки дверей. А мутные от грязи стекла и потрескавшаяся краска и так бросались в глаза.
Пока она осматривала внутренности, внук, набегавшись вокруг дилижанса, был увлечен иными заботами. Мальчишка стал пристраиваться к колесам, воображая, что они – корабельные. Его не смущали ни лужи, ни грязь. Он запачкал руки, когда держался за спицы, – ни дать, ни взять, – заправский пират.
– Кучер, а где подушечки? – Старуха видела, что никаких подушечек нет, но из вредности не могла остановиться. – На сиденьях должны быть подушечки.
– Перо намокло, – Вознице захотелось запихнуть ее поскорее и стегануть лошадей, – небо не предвещало ничего хорошего.
– Так надо было высушить вовремя, – не унималась она.
– Вас никто не заставляет, – начал было человек в шляпе…
– А вы не перебивайте. Я не с вами разговариваю.
– Пусть только солнце покажется, я и двери покрашу, – пообещал беспокойной пассажирке Возница.
– Вот и все, что я хотела узнать. – И Возница, и Старуха знали, что ничего не изменится. Важно отметить неполадки, исправлять их совсем не требовалось. Но ведь нельзя же сесть просто так, и ни на что не посетовать.
Молодой человек уже не слышал никого. К дилижансу приближалась молодая женщина. Даже издали было видно, что она дама благородная и изысканная. Закрытое дорожное платье подчеркивало тонкую фигуру, вуаль на шляпке скрывала лицо. Но пылкое воображение для того и существует, чтобы за закрытой вуалью представить три или четыре разных лика.
Ему больше понравилась бы жгучая брюнетка с голубыми глазами, – поскольку в природе таковой быть не могло. Но он был уверен, что природа хороша в чистом виде. Женщина – совершенное творение. И воображение молодого человека ставило ее выше самой природы, иными словами, женщина имела право не считаться с ее законами.
Молодой человек, как можно догадаться, был Поэтом. Он считал себя великим, но с ним, пока, никто не соглашался. От этого он смущался и безмерно страдал. Но его нежное сердце прощало людям их несовершенства и надеялось на скорое понимание и признание. Талантам свойственно заблуждаться на свой счет. Им представляется, что от их поэзии в мире становится светлее. Но простому обывателю и дела нет до подобного рода заблуждений.
– Я не ошиблась, этот дилижанс отправляется в Верону? – у незнакомки оказался низкий грудной голос.
– Садитесь, синьора, да я трогаю.
– Проходите, любезная, я вам помогу, – человек в шляпе галантно подал синьоре руку.
– Благодарю вас. – Напротив Поэта зашуршал шелк с тонким цветочным запахом. – Добрый вечер, уважаемый.
– Добрый вечер, – Поэт не ожидал приветствия и сильно смутился.
– Ну, вот, пока я выбирала, – заворчала снаружи Старуха, – все лучшее уже заняли.
Поэт и молодая синьора встали и предложили женщине свои места.
– Да садитесь, вы уже всем надоели, – Возница сдерживался из последних сил.
– А ты, пентюх, мужлан деревенский, не смей на меня кричать, а то я синьору судье пожалуюсь, он тебя за все вздует!
– О, Матерь божья, – простонал мужчина в шляпе, – мы никогда отсюда не уедем.
– Нечего! Нечего меня поторапливать. Я законы знаю.
– Именем свободной венецианской республики, заклинаю вас, садитесь, пожалуйста, у меня кони застоялись! – Простонал Возница.
– Вот ведь можете, когда захотите. Мне теперь удобнее. Я сяду около синьоры, а вы – рядом с этим господином.
– Очень вам признателен.
Мужчина в шляпе подал Старухе руку, но та только повисла на ней, и тогда он подхватил ее за талию и впихнул в карету. Старуха хотела было его отчитать за подобную вольность, но только кивнула головой. Видимо, решила, что вела себя достаточно важно и всех поставила по местам, – пора и самой успокоиться. Мужчина тем временем втаскивал в дилижанс ее корзины. Потом сел рядом с Поэтом и оттер платком вспотевшее лицо.
– Эх, родимые мои, не подведите! – Возница залихватски щелкнул кнутом.
От толчка Старуха повалилась на Поэта и заорала: "Ой, стойте, внучок! Внучок! Где ты, хулиган, горе мое луковое!
К дилижансу подбежал замызганный мальчонка и, вытирая руки о штаны, затараторил: "Простите меня, синьор Возничий. У вас такая красивая карета! А колеса у нее, как на настоящем корабле!
– Ты пока садись, малец, а потом я тебе дам кнут подержать.
– А вы меня не обманете! – Глаза мальчишки выросли в большую сливу.
– Чтоб мне никогда из Венеции не уехать! – Возничий подмигнул Поэту и зычно хохотнул.
– Бабушка, ты мне позволишь?
– Что с тобой поделаешь, как отец, к любому подлижешься. Садись уже.
Внучок втиснулся рядом со Старухой. И Возница, уже не сдерживаясь, стеганул по крутым лошадиным бокам. Задребезжали рессоры. Громкий перестук кованных подков и покачивание кареты возвестили о начале пути.
Мелкие камешки вылетают из-под копыт, а от колес отскакивают комки дорожной грязи и плюхаются в лужи на обочине. Так испуганные жабы выскакивают из травы, когда к ним приближаются неугомонные дети. И сидят, выпучив глаза из жижи с потревоженной ряской. А потом грузно шмякаются обратно в спасительную высокую траву. Поэт с грустью посмотрел на удаляющийся город и улыбнулся каким-то своим мыслям.
Старуха запыхтела от натуги и принялась бестолково распихивать свои корзины. Пассажирам ничего не оставалось, как примириться с подобными неудобствами, – они уже в пути. Неспешно Старуха стала рассказывать о непривычно большом урожае яблок, а человек в шляпе попытался церемонно отрекомендоваться молодой синьоре. Но вышло смешно: он размахивал шляпой и разводил руками. От этих нелепых в дилижансе движений случился небольшой переполох ко всеобщему удовольствию: рука хозяина шляпы застряла в дверной щели, а сама шляпа несколько раз норовила испить масла из масленки.
Генрих, – так зовут повелителя учиненных безобразий, – пытается сгладить свое поведение, но ничего хорошего у него из этого не получается: рука еще глубже погружается в трухлявую обивку двери. И молодая женщина, которая просто и без всяких церемоний представилась синьорой Еленой, вынуждена вызволять из плена его пальцы. Генрих, растирая руку, признался, что он всегда попадает в подобные переделки. А ему необходимо беречь руки, ведь он – церковный органист.
Поэт слышит разговоры пассажиров так, как обычно слышит любые разговоры, которые не имеют к нему никакого отношения, – они то наплывают, то отдаляются, давая возможность думать о своем. Он жадно всматривается в пыльное стекло дилижанса.
По обеим сторонам дороги высокие кипарисы постепенно становятся снежными воинами с огромными пиками. Облака очень похожи на разные вывески. Вывеска сапожника наплывает на вывеску мясника. Большой крендель разворачивается, вытягиваясь на невероятную длину, и становится аптекарской змеей, которая отворачивается от чаши и норовит залить землю своим ядом.