Страница 5 из 7
– А что делают в баре? – спросила я. – А разве туда пускают двух девушек? Одних?
Кровать Ильзы заскрипела. Она, наверно, отвернулась к стене.
На следующий день было воскресенье. Я проснулась, потому что Оливер сидел у меня на кровати и тянул к себе подушку.
– Вставай, вставай, вставай, – повторял он.
– Сколько времени? – спросила я.
– «Бей – кто сильней!» уже прошла!
Он хотел сказать, что уже больше десяти, потому что эта воскресная передача кончается по радио в десять. Оливер еще не понимает по часам.
Я села на кровати. Утром я всегда никак не могу проснуться. Сначала я даже не помнила, что было этой ночью. И не думала о том, что сегодня воскресенье. Я глядела в окно и видела, что светит солнце, а рыжая толстуха в доме напротив раскладывает на подоконнике одеяла и подушки. Она всегда это делает по воскресеньям. Я поглядела на Ильзину кровать. Ильза еще спала. Ее ноги выглядывали из-под одеяла. На них был педикюр с желтым, как желток, лаком.
Обычно мама будит нас в воскресенье в половине девятого. Чтобы мы не слишком поздно выбрались на воскресную прогулку.
– Сегодня прогулки не будет? – шепотом спросила я Оливера.
Оливер покачал головой.
– Все еще спят, что ли?
Оливер опять покачал головой.
– Почему не будет прогулки?
Оливер пожал плечами.
– Не знаю. Папа куда-то уехал на машине, совсем рано. Еще темно было.
– А мама?
– Мама очень сердитая.
– Почему? На кого?
Оливер опять пожал плечами.
– Вообще, – сказал он.
Я встала и пошла с Оливером на кухню.
На кухне сидела мама. Она сидела за кухонным столом и читала старый номер «Бригитты».
– Можно мне позавтракать?
– Приготовь завтрак сама, – сказала мама, обращаясь к «Бригитте».
Отказ от приготовления завтрака означает у мамы высшую степень раздражения. Раз уж мама не готовит завтрак, значит, она на пределе.
Я достала кастрюлю из шкафа.
– Не хлопай так дверцей! – вскинулась мама.
Я вынула пакет из холодильника и налила молоко в кастрюлю. Две капли попали на стол.
Мама подняла глаза от «Бригитты».
– Почему ты всегда все проливаешь?
Я взяла полотенце и вытерла стол.
– Ты что, с ума сошла? Это же посудное полотенце!
– Ты будешь какао? – спросила я Оливера.
– Я завтракал, – сказал Оливер. – Мама уже готовила мне завтрак. Мне и Татьяне.
– А как ты считаешь! Они еще слишком малы, чтобы готовить себе завтрак! – резко сказала мама, обращаясь ко мне.
Но ведь я ничего и не говорила. Потом мама встала, захлопнула «Бригитту» и намазала мне два бутерброда с маслом и мармеладом. Так много масла, просто есть противно. Но я ничего не сказала.
– Я хочу в лес! – крикнул Оливер. – В лес, в лес, в лес!
– Помолчи, – сказала мама. В кухню вошла Татьяна. Она была в ночной рубашке. На животе у нее красовалось огромное пятно от какао.
– Какао бухнулось в постель! – сообщила она. – Плавает в постели!
– Вы мне просто на нервы действуете! – крикнула мама. И выбежала из кухни, громко хлопнув дверью.
Я осталась на кухне. Я слышала, как мама в передней хлопает дверцами шкафа и бормочет что-то себе под нос. Наверно, она искала чистую простыню для Татьяны. Я хотела заглянуть в «Бригитту», но Оливер и Татьяна не оставляли меня в покое. Татьяна хотела строить, а Оливер боксировать. Тогда я тоже сказала:
– Вы мне просто на нервы действуете! – и, выбежав из кухни, хлопнула дверью.
После обеда вернулся Курт. Он принес маме букет цветов, и мама была растрогана.
Потом Курт попробовал поговорить с Ильзой. Пусть она все-таки скажет, где была. Она ведь среди людей живет, не среди зверей каких-нибудь. Он, например, многое может понять.
– Аминь! – ответила Ильза.
Татьяне понравилось это слово. Она бегала вокруг Курта и все повторяла:
– Аминь, аминь, аминь, аминь!
Мама вообще не разговаривала с Ильзой. Зато мне она сообщила, что теперь у нас все пойдет по-другому. Раз не выходит по-хорошему, надо принять другие меры. Она повысила голос:
– Теперь Ильза никуда не будет ходить по вечерам! А после школы ей придется тут же возвращаться домой!
Еще мама сказала, что Ильза не получит больше денег на карманные расходы. И никаких новых платьев.
Ильза лежала в нашей комнате на постели и читала газету. Но мама говорила так громко, что она наверняка слышала каждое слово.
– Ей слишком хорошо живется! Вот в чем дело! – крикнула мама.
И вдруг она, словно фурия, бросилась в ванную. Она рванула дверцу зеркального шкафчика и с криком «Вот, вот, вот! Все у нее есть!» стала выбрасывать из него всю Ильзину косметику.
Бутылочка с подводкой для глаз упала на кафельный пол и разбилась. Губная помада полетела в ванну, а тюбик с тоном в раковину.
Все гремело и дребезжало. Оливер и Татьяна вошли в ванную и с испугом глядели на эту сцену. Потом пришел Курт и попросил маму взять себя в руки.
Мама прикусила нижнюю губу, у нее немного дрожала голова и руки, но она все-таки нашла щетку для волос и причесалась, а потом сказала, обращаясь ко мне: «Убери-ка все это!» – и вышла из ванной.
Курт стал помогать мне убирать остатки косметики. Но это оказалось не так-то просто. Трудно себе представить, сколько черной жидкости содержится в такой крошечной бутылочке с подводкой. Мы терли и терли как бешеные, но кафельный пол становился все чернее и чернее. А так как Татьяну и Оливера невозможно было выгнать из ванной и они топтались в черной луже, вскоре и ванна, и стены, и полотенца стали черными. И вдруг Оливер схватил своей черной лапой Курта за рукав. На белой рубашке Курта теперь красовалось черное пятно. Он бросил тряпку и крикнул:
– Черт бы побрал всю эту грязь! Мне-то какое дело до всего этого! Пусть сама убирает!
Он выскочил из ванной. Черные следы от его ботинок на дорожке в передней еще и теперь видны. Кого он имел в виду, говоря: «Пусть сама убирает!» – маму или Ильзу, – я не знаю.
Я, во всяком случае, еще целый час терла пол в ванной, и мне, по правде сказать, было себя немного жалко.
Ильза лежала до вечера на постели и читала газету, а потом – старые выпуски с Микки Маусом и старые детские книжки. Говорить со мной она не хотела. Каждые две минуты она смотрела на часы. Я видела, что Ильза нервничает – она обкусывала кожу на пальцах. (Раньше Ильза грызла ногти. Теперь, чтоб не испортить маникюр, она кусает пальцы.)
Потом в передней зазвонил телефон. Мама взяла трубку. Раз пять она повторила: «Слушаю! Кто говорит? Слушаю!» Но ей не отвечали.
Через полчаса снова зазвонил телефон. На этот раз подошла я. Мужской голос сказал:
– Добрый день. Попросите, пожалуйста, Ильзу.
Мама была тут же в передней, она разбиралась в шкафчике для обуви.
– Кто это? – спросила она меня.
– Ильза, тебя! – крикнула я.
Мама подошла и взяла трубку у меня из рук.
– Простите, кто говорит? Алло, кто говорит? Да отвечайте же!
Я, наверное, и сама бы ни слова не ответила, если бы на меня так рыкнули. Мама бросила трубку.
– Опять никто не отвечает! – резко сказала она. А потом начала допрашивать меня, какой это был голос – мужской или женский.
Я не знала, что отвечать. Через открытую дверь я видела Ильзу – она стояла посреди комнаты. Она вскочила с кровати, когда я позвала ее к телефону, а теперь пристально смотрела на меня.
– Женский голос. Какая-то девочка, – сказала я.
– Ты в этом уверена?
– Там такой шум был в трубке, но, по-моему, это Ули.
Ильза продолжала глядеть на меня в упор. Мне показалось, что она хочет сказать: «Молодец, хорошо, сестричка. Продолжай в том же духе!»
– Нет, это точно Ули, – сказала я.
Ильза вышла в переднюю.
– Мы хотим вместе делать математику, – сказала она. – У нас на той неделе контрольная.
Ильза сказала это не мне и не маме, а обращаясь к стене. Потом она добавила:
– Ну, я пошла.