Страница 21 из 32
– О чем это вы говорите, отец Родион? Вы словно на кого-то жалуетесь…
– Именно жалуюсь! На кого? На вас, на вас, отец Кирилл! Вы решились сделать нас нищими… До вашего приезда мы не только довольно зарабатывали на прокормление свое и прочее тому подобное, но еще и откладывать по малой дозе на черный день могли. Теперь же – страшно сказать! Даже на прокормление не хватает. В каких-нибудь четыре месяца вы… извините меня, отец Кирилл… вы распустили прихожан вконец, вы испортили приход!
– Испортил?
– Да, испортили. Луговое считалось лучшим из сельских приходов в целом уезде, а теперь… теперь это нищенский приход…
Отец Родион, вышедший из дому с твердым намерением быть сдержанным и говорить спокойно, не мог удержать равновесия, когда речь зашла о приходе. Пятнадцать лет приход был предметом зависти всего уезда, и вдруг какой-нибудь молокосос, только что напяливший рясу, начинает мудрить и доводит его до такого состояния, что хоть бросай. И отец Родион возвысил голос:
– Нет, отец Кирилл, это надо оставить. Конечно, вы молоды, неопытны; но когда от этой неопытности страдают другие, можно и совета спросить.
– Вы укоряете меня за то, что я не назначаю цены за требы, позволяю платить, кто сколько может? – спросил Кирилл, так как отец Родион наконец остановился.
– Вот именно, именно! – поспешил подтвердить отец Родион. – В этом все зло, в этом корень всего зла.
– Но я иначе не могу, отец Родион, не могу. Это противно моей натуре, всем моим понятиям… Не могу…
– Позвольте, отец Кирилл, это несправедливо: вы один, а нас трое, и у каждого семейство. Мы себе жили во славу Божию, и никому от этого вреда не было. Вдруг приехали вы и говорите: «Нет, это вредно, что они живут на свете; надобно их сжить со света». Мы – коренные, отец Кирилл, а вы, извините меня, вы – случайный. Мы живем, как все живут, а вы хотите не только сами жить по-своему, но чтоб и мы по-вашему жили… Справедливо ли это?
Кирилл задумался. Он думал о том, до какой степени понятия его и отца Родиона различны. Ведь вот он даже не пытался объяснять старому священнику свое поведение. Пусть думают, что это каприз, неопытность, все что угодно, все это они могут понять! Но что это целая система, вытекающая совершенно из другого взгляда на священство, на призвание пастыря, этого даже и сказать нельзя было! Сказать это – значило открыто объявить войну.
– Может быть, это и несправедливо, отец Родион, но я иначе не могу, – сказал он задумчиво и с расстановкой.
– Как?! Хотя бы оно было и несправедливо, вы все-таки будете так поступать?
– Да, да, да!.. Я буду так поступать, отец Родион, потому что иначе я не могу.
– Но вы не одни. С вами связано наше благосостояние!
Кирилл встал и, несколько раздраженный, заходил по комнате.
– Послушайте, почтеннейший отец Родион! Я это предвидел и просил преосвященного назначить меня куда-нибудь в глухую деревеньку, где я был бы один; но он назначил меня сюда. Что ж, я не виноват, это не моя воля. А уж каков есть, таков и буду… Я вам говорю это откровенно, отец Родион, и вы поймете, что это так: приехал я сюда не для доходов. Доходы я мог бы иметь в городе получше ваших луговских, когда бы захотел. Подумайте-ка, отец Родион: человек академию хорошо кончил, любое место в городе мог бы взять, а поехал в деревню! Неужели же он не подумал хорошенько о том, что делает? И неужели после этого вы будете надеяться повлиять на меня своими доводами?
– Значит, брось всякую надежду – так, что ли?
– Нет, не так. Поезжайте к преосвященному и попросите, чтобы он перевел меня в другой приход, маленький. Можете прибавить, что я буду рад.
Отец Родион поднялся, взял шапку и палку и мрачно сказал:
– До свидания!
Выходя, он подумал: «Надо полагать, этот ученый академик – просто сумасшедший!». Дома он нашел, разумеется, и дьячка Дементия, и дьякона отца Симеона. Они сидели в передней. Волнение их было так сильно, что они не могли даже затеять разговора, а сидели молча и оба смотрели в стену. Когда вошел отец Родион, они оба встали и сейчас же догадались, что переговоры кончились неудачно. Если бы это было не так, отец Родион сейчас же заговорил бы, сказал бы: «А, вы здесь? вот это хорошо, кстати!». А теперь он прошел мимо – и хотя бы слово, как в рот воды набрал. Минуты через две он вышел без камилавки и сказал:
– Дементий, душа моя, сходи-ка заложи гнедого в бричку… А то моего работника нет дома. Поеду к помещице!
«Ага! – одновременно подумали дьяк и дьякон. – Дело не выгорело!»
Дементий пошел закладывать гнедого, а отец Симеон – помогать ему. Через пять минут после этого со двора отца Родиона выехала бричка, в которой сидел отец Родион в своей парадной форме, с просфорой в руке. На козлах восседал Дементий; бричка направилась к помещичьей усадьбе.
А отец Симеон пошел домой. Но уже через какой-нибудь час отец Симеон опять поспешил к отцу Родиону, потому что бричка вернулась обратно.
Это было во вторник, день неслужебный. Часов в шесть этого же дня к квартире настоятеля подъехал верховой, по-видимому, объездчик или приказчик из экономии, и, поклонившись Кириллу, который сидел на крыльце, подал ему небольшой запечатанный конвертик с надписью: «Милостивому государю отцу Кириллу Обновленскому». Кирилл раскрыл конверт и вынул оттуда визитную карточку, на которой под литографированной строчкой «Надежда Алексеевна Крупеева» было написано чернилами, мелким и твердым почерком: «убедительно просит отца Кирилла пожаловать к ней по весьма важному делу. Если надо, будет немедленно прислан экипаж».
– Да, у меня своих лошадей нет! – сказал Кирилл машинально.
– Так прикажете, батюшка, сейчас прислать? – спросил верховой.
– Если у госпожи помещицы важное ко мне дело, то разумеется!
– Так мы сейчас!
Верховой повернул назад и ускакал.
«Весьма важное дело? – раздумывал Кирилл. – Что бы это могло быть? Разве треба какая-нибудь? Тогда бы сказали. Надо же облачение взять и причетника».
– Как думаешь, Мура, что бы это могло быть такое?
– По-моему, вот что: отец Родион успел пожаловаться на тебя помещице, вот она и зовет тебя для внушения…
Кирилл рассмеялся.
– Что такое? Для внушения? Что же она за благочинный такой? Знаешь что, Мура? Я думаю, лучше не ездить к ней…
– А по-моему, надо ехать. Ты обещал, пришлют экипаж… Могут подумать, что ты струсил. Притом ведь это только предположение… Может быть, у нее в самом деле что-нибудь важное. А главное, Кирилл… Я давно хотела сказать тебе…
– Ну? что такое?
– Ну, вот ты познакомишься с нею и меня познакомишь – все-таки будет человек, с которым можно двумя словами перекинуться… А то ведь я совсем одна.
Экипаж помещицы не заставил долго ждать себя. Кирилл надел рясу и причесал волосы, которые успели уже сильно отрасти, и поехал. Помещичий дом стоял верстах в трех от церкви, особняком от села. Это был целый небольшой хутор, состоявший из построек для рабочих, для скота, для склада зерна, для кузни и т.п. Самый же дом, в котором жила помещица, едва мелькал своей почерневшей от времени крышей сквозь ветви садовых деревьев. Сад был огромный, но какой-то безалаберный и сильно запущенный.
Экипаж въехал в ворота, проехал садом и подкатил к крыльцу помещичьего дома. Какая-то чисто одетая баба, которую Кирилл не раз видел в церкви, стояла на ступеньках крыльца, кланялась и говорила: «Пожалуйте, батюшка, барыня вас дожидаются!». Когда Кирилл стал подыматься на крыльцо, баба взяла у него благословение. Затем она повела его в комнаты. Пройдя через несколько обширных комнат, почти пустых, он вошел в столовую и остановился на пороге. Небольшой круглый стол, накрытый белой скатертью и уставленный посудой, стоял посредине. На нем стоял кипящий самовар. За столом на высоком стуле сидел черноглазый мальчуган лет шести, а рядом – сама Надежда Алексеевна Крупеева, которую Кирилл видел в церкви в первый день своего служения. Она тотчас же поставила на стол сливочник, быстро поднялась и пошла ему навстречу: