Страница 8 из 10
У входа стояла толпа матросов и солдат. Все вооружены, курят, громко разговаривают, чувствуют себя уверенно. Никакого подполья и конспирации. Да, изменились времена, господа! Вместо подвалов и явочных квартир у них теперь собственный особняк. Наверное, госпожа Кшесинская, прима-балерина императорских театров, и подумать не могла, что ее дом станет одним из центров революции. По городу когда-то ходили слухи, что у нее был бурный роман с Императором, за что она и плучила особняк. Ее пытались опорочить в глазах высшего света – перед выступлением ослабили декольте и несколько минут ей пришлось танцевать в открытой грудью.
У парадных дверей вразвалку стоял часовой с трехлинейкой.
–
Кто будешь? – спросил он меня, винтовкой закрывая проход.
Достаю из бокового кармана конфискованный мандат. Раз у них не здороваются, то не буду нарушать традицию.
–
Представитель солдатского совета 2-го пулеметного полка.
Часовой посмотрел на мою бумагу, кивнул и убрал винтовку.
–
Проходи, товарищ. Наши уже засядають.
В особняке Кшесинской я, конечно же, ни разу не был. Здание было построено лет десять назад в модном теперь стиле модерн с ассиметричной планировкой, разновысокими потолками, дверными проемами отличной конфигурации и разноразмерными окнами. Отделочные материалы – красный и серый гранит, кирпич, майоликовая плитка и декоративный металл – дополняли геометрическую гармонию контрастности и разнообразия.
Прохожу через парадные анфилады с остекленным зимним садом и ротондой. Читаю крупные надписи на дверях: ЦК РСДРП(б), ПК РСДРП(б), «Правда», «Солдатская правда». Иду на шум голосов в открытые двери большого зала. Стиль модерна переходит со строения на людей: длинношинельные группы солдат перемешаны со скоплениями бескозырочных матросов и кое-где дополнены поблескивающими кожаными куртками комиссаров. Свинцовый дым папирос и самокруток медленно поднимается к потолку, трансформируясь, как жидкий воск, в причудливые формы. Зал заполнен до отказа. На постаменте за столом, покрытом красной материей, сидят председательствующие. С листком бумаги в дешевеньком костюме-тройке выступает оратор с жиденькой бородкой, редкими рыжими волосами и огромной лысиной. Сильно картавит. Каждое слово сопровождает однообразными резкими жестами правой руки, как будто забрасывает слова в толпу.
Решаю выяснить, кто же перед нами. Рядом стоит солдат с прижатой к голове винтовкой со штыком, из-за которой видны только нос, огромное коричневое родимое пятно-клякса на щеке и самокрутка в углу рта. Толкаю его в бок:
–
Товарищ, эт хто?
Солдат, не поворачивая небритого лица, отвечает:
–
Он! Ленин! Видал, как режет по буржуям!
Выступающий ‘резал’ без запинки, как будто готовился много лет.
–
В нашем отношении к войне, которая со стороны России и при новом правительстве безусловно остается грабительской и империалистской в силу капиталистического характера этого правительства, недопустимы ни малейшие уступки революционному оборончеству. На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать свое согласие лишь при условии перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства, при отказе от всех аннексий на деле, а не на словах и при полном разрыве на деле со всеми интересами капитала. Ввиду несомненной добросовестности широких слоев массовых представителей революционного оборончества, признающих войну только по необходимости, а не ради завоеваний, ввиду их обмана буржуазией, надо особенно обстоятельно, настойчиво, терпеливо разъяснять им их ошибку, разъяснять неразрывную связь капитала с империалистской войной, доказывать, что кончить войну истинно демократическим, не насильническим, миром нельзя без свержения капитала.
Как сложно! Краем глаза замечаю, что у моего солдата с кляксой на щеке отвисла нижняя губа с приклеевшейся самокруткой. Сколько же из сказанного понял он и другие? Занимательная мысль у оратора – война с внешним врагом преступна, а со своими необходима. Послушаем дальше… Тот же бред…
–
Нам нужна не парламентарная республика, а республика Советов по всей стране, снизу доверху. Устранить полицию, армию и чиновничество.
Конечно устранить! Сколько Вам, господин Ульянов, приходилось от них скрываться! Даже лично давать сведения полиции в Звежинце!
–
Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они возникли в прошлом. А затем исчезнет и государство.
Не понятно. Опять вернемся к доисторическому обществу?
–
Все эти вопросы должна решить наша партия. В одиночку, без союзов с оппортунистами, оборонцами и тем более буржуазией. Поэтому надо немедленно созвать съезд партии, изменить нашу программу, переименовать партию и поставить целью создание государства-коммуны.
Коммуна? Кажется, его вдохновляет опыт Парижской Коммуны. Точно! Именно поэтому они подняли красные флаги на кораблях Балтийского флота, а у солдат на шапках нашиты красные ленты и стол председательствующих покрыт красной материей – цвет французской революции, цвет крови. Неужели не помнят, чем закончилась коммуна в Париже: революционный террор, гражданская война и императорство Наполеона, такого же коротышки и выскочки, как Ленин.
–
Гибель тысяч пролетариев в борьбе за действительно революционную республику, будучи физической гибелью, не только не есть политическая гибель, а, напротив, есть величайшее политическое завоевание пролетариата, величайшее осуществление им его гегемонии в борьбе за свободу. Мы должны создать революционный Интернационал для борьбы против европейских социал-шовинистов и центристов. К числу их бредовых идей и извращений марксизма принадлежит оппортунистическая ложь, будто подготовка восстания есть бланкизм.
Интересно, в данном случае бланкизм – это от фамилии французского революционера Луи Огюста Бланки или от девичьей фамилии матери господина Ульянова – Марии Израилевны Бланк? Право, каламбур, господа.
–
За нами верная победа, ибо народ уже близок к отчаянию и озверению. Мы отнимем весь хлеб и все сапоги у капиталистов. Мы оставим им корки, мы оденем их в лапти!
Толпа, до сих пор напряженно слушавшая и хранившая тишину, взревела. В едкий дым полетели бескозырки, фуражки и шапки. Поверх голов заколыхались стволы винтовок, маузеры, наганы и штыки. А мой сосед-солдат засунул два пальца в рот и издал оглушающий протяжный свист. Похоже, последние слова оратора были поняты лучше всего и теперь наступила кульминация революционно-футуристической пьесы. Пора уходить.
Буэнос-Айрес. Июль 1921 г.
Утром я ушел на работу как обычно – рано и тихо. В кафе, когда ставил стулья на столы, у окна вспомнил аргентинского офицера-пограничника. Он сидел здесь. Зачем заходил к нам в кафе? Просто пообедать? Почему именно к нам? В Буэнос-Айресе много кафе и ресторанов. Он служит в порту, что недалеко от нас. Захотелось попробовать новую кухню или зашел по другой причине? Почему позвал меня, а не официанта? Увидел знакомое лицо?.. Вспомнил или не забывал? Сел у окна, на солнце… Неудобно. Подозвал меня, чтобы показать кому-то за окном? Кому? Вспомнить был ли кто-то за окном. Не помню. Есть ли связь между ним и Бабашевым, Сластницким и Рудзевичем? Когда они приехали? До или после его посещения? После. Точно, после. Мои 'товарищи' приплыли на пароходе из Копенгагена… Кажется, это и есть революционный путь через Европу к иммигрантам в Южной Америке.