Хладные легионы

«Ты должна попытаться, – вспомнились ей его мольбы. – Только не бросай попытки».

Она видела большие грубые руки, которыми он упирался в стол с разбросанными картами, и глаза, поблескивающие во мраке. А за окном раздавался тонкий стон – то ли кто-то страдал от боли, то ли работала кириатская машина, неведомая ей, или то и другое разом.

«Если ты не попытаешься, то кто же? Кто остался, Арчиди?»

И внезапно полукровка поняла – с той резкой уверенностью, что приходит лишь в снах, – что он мертв, и она следующая, и то, что стонало за окном, приближалось, и скоро оно прижмется к стеклу, заглянет в комнату. И она…

Проснулась. Сон прервался резко – сломался как ветка под ногами.

Арчет уставилась во тьму, заполнившую каюту.

И так далее, снова и снова, пока ночь не истерлась на острых зубцах шестерней в ее мыслях. Пока рассвет не просочился в окно, словно бледное, невнятное спасение, и не одарил ее временной целью в жизни.

От второго зевка Арчет чуть не вывихнула челюсть. Моргнула из-за солнечного света, поняла намек и спустилась на камбуз. По пути обратно, обеими руками держа теплую кружку, она столкнулась с Ханешем Галатом.

– Доброе утро, моя госпожа.

– Ага… – Арчет уже прошла мимо него по трапу, поднимаясь наверх. Попыталась не расслышать, как он бормочет позади:

– Могу ли я, э-э, присоединиться?

Полукровка издала невнятный звук, который надзиратель, видимо, принял за согласие. Он проводил ее до ограждения борта и прислонился там, на дипломатичном расстоянии от ее правого локтя. Проговорил неловко:

– Красивое утро.

Она глядела на проблески оранжевого золота на поверхности реки, на блеск движущихся весел. «Кринзанц, кринзанц – продам душу за четверть унции». Безупречная вежливость потребовала усилий.

– Наверное.

– Я, э-э-э… – Галат медлил и от этого выглядел до странности молодо. – Понимаете, я родом с севера, из окрестностей Ванбира. Нам с солнцем не очень повезло.

«Вам вообще в последнее время не везет», – чуть не сказала Арчет.

Сцены разгрома Ванбирского восстания промаршировали в ее голове, будто колонна похотливых троллей. Вопли, дым, горящие сельские лачуги и задыхающиеся от дыма и мольбы фигуры, которых пиками швыряли назад, когда они пытались выбраться наружу. Головы, которыми играли в мяч на мощеных улицах городов. Дети, которых бросали с верхних этажей и насаживали на мечи ради забавы. А их матери рыдали и выли, пока их насиловали, обеспечивая привычный имперским солдатам отдых.

Таков был приказ императора, и его исполнили в точности. Акал Великий хотел привести пример, преподать урок: вот что происходит, когда у пограничной имперской провинции появляются мечты о независимости. Все, кто побывал в тех местах, согласились, что урок ванбирцам преподали с диктаторской мощью – хотя подробности, конечно, были сильно переработаны, сообразно изысканным нравам придворных. Что касается самого императора, который старел и все сильнее слабел от ран, полученных на войне, то Акал не смог поехать с армией в Ванбир и не увидел собственными глазами те разнообразные способы, коими его солдаты покрывали себя славой.

Арчет, которую назначили придворным наблюдателем за происходящим, со злобной радостью ликвидировала этот пробел, в точности поведав больному императору обо всем, не упустив ни одной детали и кое-что повторяя на всякий случай; а он лежал на постели, обессиленный, что-то бормотал про «необходимость» и не хотел встречаться с ней взглядом.

После того как на престол взошел наследник и при дворе начались роптания против Джирала, она, на удивление, испытала к недовольным жгучее презрение: их воспоминания об отце молодого императора явно отличались избирательностью.

И она была почти рада, когда Джирал воздал им по заслугам.

Почти.

– Вы приехали в столицу молодым? – спросила она Галата, чтобы прогнать воспоминания.

– До восстания, да. – Может, он заметил тень, что пробежала по ее лицу. Он откашлялся. – Мне было девять, когда я стал избранником Учителей. Это большая честь для моей семьи.

– Да, наверное.

– Именно так. «Служение ближнему может принимать разные формы, но те, кто служит Откровению, имеют привилегий сверх меры».

Арчет встретила это заявление с каменным лицом.

– Несомненно.

– Но при всем этом, я думаю, отец предпочел бы увидеть меня в мундире. Мы – семья потомственных военных.

– Тогда ваш отец, наверное, в восторге от того, в каком направлении теперь развиваются наставления Учителей. «Каждый верный приверженец будет считать себя воином за дело праведников, несущих не только слово Откровения, но и его святой меч».

Ханеш Галат снова откашлялся.

– На самом деле по поводу скрытого значения последнего образа ведутся некоторые дебаты.

– Пашла Менкарак считает иначе.

Еще одна неловкая пауза, на этот раз достаточно долгая, чтобы Арчет оглянулась проверить, не ушел ли Галат. Он смущенно отвел взгляд.

– Арх-надзиратель Менкарак, э-э, весьма ученый человек. Прекрасный знаток Откровения и проницательный толкователь доктрины. Отличный писатель, среди Учителей – один из лучших. Но я уверен, он согласился бы с тем, что его мнение – лишь мнение смертного и, следовательно, потенциально ошибочно.

– Вы с ним встречались?

– Э-э-э, не лично.

– Мне не показалось, что он мог бы с таким согласиться.

Между ними воцарилась тишина, и она подумала, что, вероятно, сейчас он разозлится. Но не тут-то было. Он стискивал перила руками, топтался, но не двигался с места, будто привязанный. Арчет чувствовала, как он мысленно подбирает слова, отбрасывает и снова ищет нужные. В лучшем настроении она могла бы ему помочь.

Но она была не в лучшем настроении.

– Это, э-э-э, разочарование в нынешних представителях Откровения… – наконец попытался он. – Я ему не удивляюсь.

– В самом деле?

– Да. Я прекрасно понимаю, что ваши недавние взаимодействия с Цитаделью не были, скажем так, дружественными. Я… мне об этом рассказали.

Последнее прямое общение Арчет с представителем Цитадели заключалось в том, что она перерезала ему горло среди бела дня и посреди бульвара. Она проговорила ровным голосом, не отрывая взгляда от проплывающего мимо берега:

– У вас дипломатический подход к словам, надзиратель Галат.

– Да, э-э-э, благодарю. – Он не смотрел ей в лицо. Но, кажется, раздобыл в себе немного храбрости и продолжил, краснея: – Мы не все согласны с арх-надзирателем Менкараком, моя госпожа. Мы не все полны ненависти. Возможно, вам следует иметь это в виду.

А потом, к удивлению Арчет, он оставил ее одну.

Незадолго до полудня «Меч божественного правосудия» врезался в илистую отмель, не указанную на картах, и намертво застрял.

Все случилось без предупреждения – корабль внезапно содрогнулся, а потом откуда-то снизу донесся жуткий звук, напоминающий стон, словно они врезались в огромного осла. Палуба сильно подпрыгнула и накренилась. Арчет зашаталась от удара и чуть не шлепнулась на задницу, но твердая рука Сенгера Хальда на плече помогла ей удержать равновесие. Пара молодых морских пехотинцев, стоявших неподалеку, и впрямь упали, развеселив товарищей. Где-то внизу лошади в отведенных им каморках выразили протест. А на гребной палубе раздались крики и стоны гребцов. Они были опытными речниками и понимали, что значит этот звук.

Распорядитель заорал:

– Табань! [2] Табань, кому говорю! Раз! Два! Гребите как следует, а не как бабы!

Арчет и Хальд пробрались по наклоненной палубе к ограждению борта и выглянули наружу. В мутной коричневой воде они ничего не увидели, но было ясно, что, несмотря на увещевания распорядителя, гребцы старались напрасно.

– Ну же! Моя младшая сестра гребет лучше вас, суки! Табаньте, как надо, мать вашу! Раз! Два!

Весла раз за разом погружались в воду, и она будто вскипела. Распорядитель гребцов оскорблял их все сильнее. Так продолжалось пару минут, а потом они услышали, как Лал Ньянар со своего поста на носу кричит, чтобы они остановились. Мгновение спустя он вышел на палубу, сверкая глазами.

2

Табанить – грести в обратную сторону, чтобы сделать разворот или дать задний ход.