Между

Вал Адриана отрезал Альбу от Ллогра. По ту сторону стены росли города, на зеленых холмах белели портики римских усадеб со всеми удобствами, включая подогрев полов. Там цвела цивилизация, старательно забывшая о лютой дикости, бурлящей за болотами Девона, за прихотливыми изгибами Северна и уж тем более на каменной твердью Адрианова вала.

Пикты были безумцами. Говорят, в жарких странах, куда только Цезарь и доходил, есть грозное животное с рогом на носу. Его кожу беспрестанно клюют птицы… и иногда до крови. Впрочем, этому диковинному зверю безразличны эти глупые птахи. А раны на коже – что ж, зарастут.

Пикты, осмеливавшиеся на вылазки против Великой Стены, были столь же неопасны. Одни (дурачье!) осмеливались брать Стену в лоб. Другие, поумнее, пытались обплыть узкий перешеек, который она перегораживала, с запада.

Участь и тех и других была одинаковой.

Римляне смеялись над дикарями и гордились своей непобедимостью.

Марх – ждал.

Кромка победы: король Марх

Кто-то из древних сказал: «Короля украшает терпение».

Не помню, кто именно автор этой фразы. Может быть, ее придумал я сам. Только что.

Какой воин опаснее всего для своих? – трус.

Кто опаснее труса? – трус, переставший бояться. Ибо страх заменял ему разум, теперь же не осталось ничего.

Я слышал, что где-то далеко на юге был город, стенами которому служила храбрость его воинов.

Что ж, строители нашей замечательной Стены – явно не из этого города. Их могучее, грозное, великолепное сооружение – это воплощенный в камне страх.

Страх перед дикой Альбой. Страх перед моими бессмертными.

Вы были и останетесь трусами, воины в начищенной броне, расхаживающие по своему неприступному валу. И рано или поздно вы выйдете из-под его защиты. Вы пойдете на север, не боясь нас.

…и вот тогда-то!

Но до тех пор – ждать.

И снова два голоса звучат над Альбой.

Тревожно: «Они строят вторую Стену!»

Удовлетворенно: «Не стену. Всего лишь насыпь. Нет ни каменных стен, ни башен. Просто большой вал».

С надеждой: «Так – нападем?»

Твердо: «Нападем обязательно. Но чуть позже».

Возмущенно: «Но чего ждать теперь?!»

Спокойно: «Всё того же. Пусть они почувствуют себя в безопасности».

Теория относительности по-скоттски: Марх

Если бы я был римским командиром, я бы приказал предать самой жестокой из возможных казней того, кто приказал строить этот вал!

Это только на пиру два жареных кабана больше одного. В лесу два кабана – это риск почти наверняка не добыть ничего. Да и своей жизни лишиться.

Два яблока больше одного. Но два вала – это меньше, много меньше, чем один.

Все воины перебрались на эту навозную кучу, гордо именуемую валом Антонина. А грозный вал Адриана тем временем оплывает. Нет прежних рвов, ветшают и рушатся башни и стены…

Да, здесь перешеек вдвое уже, чем у Великой Стены. Да только там с востока – открытое море, с запада – один остров. А зде-е-есь… при желании можно безо всякой лодки заплыть в тыл к римлянам. С острова на остров, с острова на остров…

Многие круитни так и делают.

Построить стену в гуще островов! О чем думал их командир?! Опьянел от собственной безопасности? Или перепил их южного вина?

Но я подожду еще чуть-чуть. Чтобы Стена окончательно перестала быть грозной.

А эти насыпи мои круитни возьмут одним хорошим штурмом.

Несколько человеческих жизней о нем не было вестей: курганы не откликались даже на зов. Но теперь он вышел к людям сам.

Он приходил к жилищам круитни, являясь в праздники. Его тело не было прикрыто и лоскутом одежды, но ярче любых нарядов и украшений сияли синие узоры силы, змеящиеся от висков до лодыжек. Буйная грива волос, густоте которых позавидовала бы иная женщина, скрывала узоры на его спине.

Он молчал. Он просто подходил к тем воинам – юным, опытным, старым, – кто рвался на штурм вражьей стены. Молча он проводил пальцем по их вискам, плечам, рукам – и от его прикосновения синим огнем вспыхивал священный узор на телах круитни.

Он молча кивал им и – улыбался.

И в улыбке его была смерть римлянам.

…Море яростно хлестало о скалы, тщетно пытаясь поглотить их. Соленые брызги долетали до острых вершин утесов.

О скалы грозные дробились с ревом волны… так то о камень. Песок такой прибой слизывал.

Круитни – или, если вам больше по сердцу благородная латынь, пикты – были такими волнами. А каменный вал остался в безнадежно далеком тылу.

…они могли напасть ночью и перерезать приморский гарнизон.

…они могли бесшумно взобраться на стену.

…они могли объявиться в глубоком тылу и подло напасть сзади.

…они были синими от вайды – их проклятой краски.

…они пикты – «разрисованные».

…они – гнусные ночные убийцы. У них нет ни законов, ни королей. Им, дикарям и негодяям, чужда любая цивилизация.

…они – смерть.

…они – везде.

Исподтишка. Насмерть. В любой миг.

Волны пиктской ярости медленно слизывали вал Антонина. Год за годом, десятилетие за десятилетием.

Это была победа. Незаметная. Тихая. Неспешная. Неотвратимая.

Круитни торжествовали каждый успех. И вновь, как и век назад, запросились воины в курганы – пройти обряд, стать неуязвимым – ну и что, что ненадолго!

Взлететь синим призраком смерти на этот клятый вал, перебить одному десятки врагов – и пусть расплатой за это станет смерть!

Когда мы побеждаем – и умереть не жалко!

…курганы оживали.

Как спрут, шевелящий щупальцами в поисках жертвы, они ждали будущих героев.

Как смертельный водоворот, они затягивали Марха.

Король Аннуина больше не бродил по деревням. Не звал отважных на бой.

Ему не было места в мире людей.

Бесконечные галереи длинных курганов – вот его дом. Материнское чрево, в которое он ввергнут вторично – чтобы перестать быть человеком.

Чтобы перестать быть живым.

Чтобы лишать жизни других – сначала даруя иллюзию неуязвимости, а затем отнимая бытие вовсе.

Ночь. Лес. Костер. Двое.

Один – смуглый черноволосый северянин. Тяжелый золотой торквес на шее: вождь. И не просто вождь. На юге таких именуют королями. При оружии.

Второй выше ростом. Тяжелая грива спутанных темно-рыжих волос. Совершенно наг, если не считать изысканных синих узоров, покрывающих тело от висков до щиколоток. Это кажется роскошнее любого одеяния.

Неяркий и жаркий костер. Горят обхватные бревна, но света почти нет. Где-то в отдалении стоят воины первого из королей – скорее почетный эскорт, чем дозор.

Здесь, в сердце Альбы, этим двоим защищаться не от кого.

Марх сидит, почти закрыв глаза. Величие… короля? нет: бога. Бога, уставшего от дел смертных.

Ирб напряжен и внимателен. Он готов говорить о чем угодно, о важном и неважном – лишь бы помочь другу вернуться в реальность. В мир людей.

Ибо слишком далеко ушел сын Рианнон по галереям длинных курганов…

– Выпей. Это мед с травами. Ты такой любишь.

Нет ответа. Лишь медленно поднимается рука, увитая змеями узоров, и принимает чашу, выдолбленную из корня дерева.

Чаша для обрядов.

С величием, достойным верховного жреца, Марх подносит чашу к губам. Медленно осушает – одним глотком. Медленно возвращает.

«Вернись!! – кусает губы Ирб. – Если ты перестанешь быть человеком, то и человеческим королем Аннуина тебе тоже не быть!»

Но внешне северянин спокоен.

– Разведчики донесли, что римляне называют твоих воинов – бессмертные. Они верят, что их невозможно убить, разве что отрубив им голову.

В ответ – хрип, словно из недр преисподней: