Мы наш, мы новый…

Евгений Мисюрин

Мы наш, мы новый…

Здесь уже ничего не исправить. Господь, жги!

Глава 1

Восходящее солнце показало над горизонтом розовую макушку, и по вершинам стройных сосен пробежал первый яркий луч. Андрей Васильевич Сердюк прищурился. День обещал быть жарким. Он опёрся ладонями о деревянные мостки и передвинулся чуть левее. Длинный, сделанный из настоящего гусиного пера, поплавок неуверенно дёрнулся, на секунду погрузился примерно наполовину, но, видимо, решил не рисковать и неохотно вернулся в прежнее положение.

Андрей Васильевич протянул руку к удилищу и замер в готовности. Поплавок будто именно этого и ждал. Резко нырнул сразу сантиметров на десять под воду, подёргался там, вынырнул, и понёсся прочь от берега. Сердюк схватил удочку и привычным движением поднял над поверхностью отчаянно сопротивляющегося душманчика граммов на триста. Начало неплохое, подумал рыбак, опуская добычу в специально поставленное ведро.

Через три часа, когда прибрежная вода уже нагрелась, Андрей Васильевич аккуратно смотал и сложил удочку, сунул в старый, но добротный рюкзак прикормку и термос с чаем. Потом придвинул к себе ведро, вытащил из кармана видавшую виды советскую авоську и опрокинул улов прямо в неё. Два душманчика, пяток мелких карасей и линь. Неплохо. Сердюк закинул лямки рюкзака на плечи, подцепил авоську пальцем, ухватился руками за деревянные перила и, достаточно ловко подтянувшись, лёг на них животом. После чего нашарил стоящие рядом костыли и сунул их подмышки, на ощупь определив, где левый, а где правый. Встал, глубоко вздохнул, и, волоча обе ноги, двинулся к стоящему возле мостков Аурису.

Идти было удобно. Сын, когда приезжал в прошлом году, залил дорожку до мостков бетоном, а из местных никто и никогда его место не занимал. Знали. Сердюк сгрузил улов и рюкзак в багажник, плюхнулся на водительское сиденье и привычным движением сунул костыли под бок – между креслом и стойкой. Посмотрел на часы. Да, десятый час. Как бы в пробку не попасть. Лето. Многие сейчас живут за городом, а на работу ездят на машинах. Но до дома он добрался беспрепятственно, то ли основная масса уже схлынула, то ли все вдруг решили начать ходить пешком.

А вот во двор въехать не удалось. Прямо перед сдвижными воротами стоял пошарпанный мерседес-четырёхглазка. Андрей Васильевич даже, кажется, знал, чей. Видел уже эту машину у Митьки. А тот, если память не изменяет, ещё года четыре назад связался с какими-то отморозками. И если сейчас приехал к нему…

Сердюк, забыв про вещи, как мог быстро вытащил костыли, мгновенно перенёс на них тело и похромал к дому. Точно. Вон, его в окне видно. С дружком каким-то.

– Ты что творишь?! – закричал он ещё с улицы.

Дверь была открыта, замок выломан. Вот идиоты, чини теперь за ними. Сердюк со всей скоростью ворвался в дом и сразу же услышал:

– Вован!

В лицо прилетел кулак, от неожиданности показалось, что он размером больше головы, и в глазах потемнело.

Без сознания он находился недолго. Когда очнулся, как раз услышал, как взревел неухоженный мотор мерседеса. Уехали. Значит, минут пять-десять прошло, не больше. Чего же они здесь хотели? Взять у него нечего. Ни денег, ни зарытых в гараже сокровищ. Андрей Васильевич из положения лёжа оглядел комнату и пополз собирать костыли. Это ж надо ж? По всей комнате раскидал, добирайся до них теперь. И только поднявшись на ноги, обратил внимание на стену напротив дивана. Картины не было.

Он повесил это полотно в далёком девяносто девятом, привёз его в Россию вместе с женой. История старая, все друзья и знакомые в курсе его последнего рейса. Они тогда очень хорошо попали под Джамбой. Савимби со всей своей партизанской армией драпал, бросив всё, в том числе и тот десяток двадцать седьмых СУшек, что остались со времён дружбы с СССР. УНИТовцы уходили почти в чём мать родила, и лётчикам, которых официально там вроде бы, как и не было, пришлось, собрав горючку откуда только можно, в спешном порядке линять в Луанду.

В Джамбе он её и встретил, практически на ВПП. Вера смотрела на него глазами брошенной собаки. Загорелая почти до черноты, худая, как вешалка для пальто, с микроскопической сумочкой и плоским квадратным свёртком подмышкой. Если бы она тогда не заговорила по-русски, Андрей улетел бы один. А так…

Он еле-еле упихал девушку на место курсаната в учебный СУ-33, кое-как пристроил картину, которую та ни за что не хотела бросать, и всю дорогу до порта плёлся чуть ли не на сверхмалой, потому что что-то случилось со второй кислородной маской. И ни разу впоследствии об этом не пожалел. Каждому бы такую жену. Они любили друг друга до самой Вериной смерти, а потом, когда прошли девять и сорок дней, картина стала для Андрея Васильевича ещё более ценной. Последняя память о единственной в его жизни любимой женщине.

Небольшое в общем-то полотно, примерно, как средних размеров монитор. На нём в примитивном стиле, с яркими, бьющими по глазам цветами и чётко отчерченными контурами, изображена она, Вера. Сам бы Сердюк ни за что не узнал в этой плакатной девочке-подростке жену. Вера рассказывала, как в восьмидесятых, почти одновременно с их семьёй, в Анголу приехал неизвестный ей тогда Энди Уорхол и, вдохновившись, тут же сделал её фото возле роскошного, хоть и старого, кабриолета. А через неделю принёс картину и подарил просто так, без денег.

Продаст ведь, огорчённо подумал Сердюк. Спихнёт за копейки, ищи её потом. Так что следовало поторопиться, пока есть возможность решить эту проблему по горячим следам. Где живет Митька, известно. Минут двадцать на машине. Так что…

Андрей Васильевич протёр ладонью заплывающий левый глаз, ухмыльнулся каким-то мыслям, и, громко стуча костылями по полу, пошёл в прихожую. Вернулся с топором в руке. Поплевал на ладони, поправил костыли подмышками, и, крякнул, ловко подцепил остро заточенным лезвием намертво прибитую к стене деревянную полку. Пара рывков, и раздался стук упавшего на пол дерева. Сердюк постучал обухом по штукатурке, откалывая большие куски, и через минуту уже держал в руке свёрток из промасленной бумаги. Одно движение и ладонь сжимает фасонистый хромированный пистолет Глок-17 первого поколения, с рамой, выполненной под слоновую кость и замысловатой гравировкой на ствольной коробке. Андрей Васильевич ловко выкинул на ладонь магазин, проверил заряд, и со щелчком вставил обратно. Хмыкнул, сунул оружие во внутренний карман куртки, и пошёл к выходу.

Машины возле Митькиного дома не было, но свет в его окнах на втором этаже горел. Сердюк некоторое время задумчиво разглядывал простые занавески в разноцветный кружок, прикидывая, стоит ли подниматься. Может, там и нет никого. Но вот штора отодвинулась и на тротуар красным огоньком свалился окурок. Дома…

Подниматься по лестнице, подтягиваясь левой рукой и придерживая оба костыля правой было привычно и даже удобно. Вот она дверь. Металлическая, многослойная. Такую не только из пистолета, из гранатомёта не взять. Звоним.

С той стороны послышался металлический лязг и дверь тяжело, как вход в бомбоубежище, распахнулась. За ней стоял тот самый загадочный Вован, чей кулак так неудачно поймал лицом Сердюк.

– Ты? – раздался голос с обеих сторон.

Молодой человек сориентировался быстрее и через секунду уже сжимал в руке модную по современным временам бейсбольную биту. Андрей Васильевич задержался с Глоком не больше, чем на полсекунды. По подъезду прокатился оглушительный звук выстрела и теперь Вована опознать будет сложнее – одиннадцать с половиной миллиметров свинца с одного метра раскалывают голову как спелый арбуз.

Да, усложнил я себе задачу, подумал Сердюк и захлопнул за собой дверь. Митьки в квартире не было. Вообще никого не было, это сразу чувствуется. Не нашлось, к сожалению, и картины. Андрей Васильевич быстро пробежал по комнатам, заглядывая во все возможные места. Не иголка всё-таки, в карман не спрячешь. Но увы, поиски не принесли результата. Сердюк печально вздохнул и торопливо пошёл на выход. Соседи несомненно уже вызвали наряд, и в его распоряжении осталось не более пяти минут. Одно радовало, на инвалида возрастом за полтинник подумают в последнюю очередь.