Страница 3 из 4
— Я думала, что он — серый невзрачный мужчина…
— Нет, я помню его сухим безэмоциональным человеком, это так. Но он отнюдь не был некрасивым. Он был высоким, статным мужчиной с правильными чертами лица, с темными волосами и карими глазами. Интересно, как я сейчас это вспомнил, ведь я почти забыл, как он выглядел? Он не был стариком, когда женился. Когда я видел его в последний раз, ему было около пятидесяти. Конечно, мне в девять лет он казался старым. Но это было не так. Знаешь, думаю, если бы он захотел, он бы мог без проблем жениться после смерти моей матушки. Но он почему-то этого не сделал. Возможно, перестал верить женщинам. Он так и умер вдовцом.
- А что случилось?
— Я не знаю. Мне просто сообщили о его смерти, так как я был его единственным родственником. Причем, уже после похорон. Я не знаю даже, где он похоронен. Впрочем, у матушки на могиле я тоже ни разу не был. Ни когда я был маленький, ни когда вырос.
— А почему так? Ведь она же твоя мать.
— Наверное, боялся, что нахлынут воспоминания, которых я не хотел…
— А ты помнишь, где вы жили?
— У нас был дом, примерно как у твоих родителей, может, немного меньше, за городом, точнее не так далеко от города. Отец был чиновником. Честно скажу, каким — я точно не знаю, ведь он со мной почти не общался, возможно, он был кем-то вроде инспектора, поскольку часто ездил по службе по разным местам.
— Это было где-то в Остзейском краю?
— В Эстляндии, на границе с Россией. И Штольман, хоть и был остзейским немцем, был православным, говорил дома только на русском, хотя, естественно, прекрасно знал родной язык, а вот матушка говорила и на русском, и на немецком. От меня он требовал говорить на русском, так как считал, что моя дальнейшая жизнь будет в России. Почему — я тогда не задумывался, был слишком мал для этого. Возможно, потому, что своим наследником он меня не считал и не видел моей жизни в Эстляндии, или потому, что знал, что Ливен через несколько лет определит меня в пансион в Петербурге. Но я хорошо болтал и на немецком. Сначала благодаря матушке, а затем гувернеру Ивану Карловичу, с которым, кстати, общение на немецком отец не поощрял.
— С гувернером, за которого, как оказалось, платил Дмитрий?
— Именно. Еще у меня была няня Агаша. Вот сейчас думаю, Агаша — это от Агафья или от Агата? И еще была Марта, служанка. Агаша была добрая и меня любила, я с ней проводил много времени, так как матушке часто нездоровилось, а вот Марта была строгая, — почему он все это сейчас вспомнил? Ему казалось, что он совершенно забыл о своем детстве.
— А что стало с этим домом?
— Не знаю, никогда не интересовался. Возможно, Штольман продал его и переехал куда-то. Никакого наследства он мне не оставил, по крайней мере, мне об этом ничего не известно. Но про наследство теперь понятно, раз я не был его родным сыном, он не посчитал нужным оставить мне что-либо. Я на него не в обиде, хотя после окончания училища мне бы это не помешало. Кстати, мне тогда задавали вопрос, почему я ничего не получил.
— И что ты ответил?
— Что, по-видимому, отец долго и серьезно болел, и все деньги ушли на лечение. Хорошо, что не оставил долгов.
— Тебе было очень трудно? — участливо спросила Анна.
— Да, трудно. Одному всегда нелегко. Денег было мало, жил я сначала по каким-то углам. На службе и то было тише и спокойнее, чем в тех переполненных муравейниках. Бывало, если одна из камер была свободной, что случалось довольно редко, спал там — чтоб просто выспаться в тишине, благо начальство на это смотрело сквозь пальцы.
— Потомственный дворянин, полицейский чин, окончивший Императорское училище правоведения, спал в камере? Ты серьезно? — Анна не могла поверить в подобное.
— Да, потому что это было лучше, чем жилье, которое я мог себе на тот момент позволить. У меня же было только одно жалование, а на него нужно было и снимать житье, и есть, и одеваться… — ситуация, когда Коробейников задолжал за свои воротнички, была ему знакома не по наслышке. — Позже, конечно, я уже снимал хорошую комнату, а потом и квартиру. Но это когда я уже продвинулся по службе. Так что поначалу ни приемлемого жилья, ни личной жизни, только служба.
— Ни личной жизни?
— Аня, ну какая личная жизнь может быть в таких условиях? Естественно, никакой.
Его считали волокитой, дамским угодником… Скажи кому, что первая женщина у него появилась только после окончания училища, уже во время службы… Что касается девочек из борделя, что для многих молодых людей было самым приемлемым, у него не было ни денег, ни желания к ним идти. Что касается обычных женщин, кто бы на него тогда обратил внимание? В свои девятнадцать лет он и не мечтал, что когда-нибудь будет пользоваться успехом у женщин. Да что у женщин? Хотя бы у одной… Он не знал, как подступиться к женщине, не говоря уж о том, как с ней себя вести. Рассказы одноклассников про их постельные приключения казались ему гадкими. Он не хотел, чтоб так было у него. Нет, он не романтизировал отношения между мужчиной и женщиной, но он не понимал, как можно описывать это так цинично, как это делали одноклассники. Да, он был одним из самых молодых, большинство его одноклассников были на год-два его старше, и уже приобрели свой опыт с женщинами. Но не он. Он не знал, как заинтересовать женщину, чтоб она могла согласиться на свидание, которое могло бы закончиться постелью. Да и даже просто на свидание.
Все решил случай. Он стал свидетелем того, как на молодую женщину напал грабитель, и он буквально отбил ее у него. Ему досталось от здоровенного детины, и дама предложила пойти к ней, чтоб он мог смыть кровь и немного привести себя в порядок. Он пошел, смыл кровь, как свою, так и чужую, выпил предложенного чаю. И был приглашен на следующий вечер на ужин. Ужин был вкусным, как и ее губы, которыми она потом поцеловала его. Сначала она поцеловала его разбитую скулу, потом щеку и затем губы… И все. Все на этот раз, как сказала она. И пригласила прийти на следующий день. Он пришел снова. И, что уж говорить, его соблазнили. И он даже не понял, как это произошло. Кажется, вот только он был в гостиной и дама начала его целовать… И вот он уже оказался в спальне, в постели с женщиной… Он потом спросил себя, зачем ей был нужен неопытный юноша… Все оказалось просто до банальности. Накануне ее бросил богатый любовник, на чьем содержании она жила. Она решила завести интрижку, пока не найдет другого подходящего любовника… И она встретила его. Ей показалось, что соблазнить юношу было даже более занятным, чем просто интрижка. Она приглашала его еще несколько раз за тот месяц, пока не нашла себе очередного состоятельного любовника. За это время он научился у нее кое-чему. У него наконец появился опыт, но не чувства к женщине. Он не помнил имени той дамы, да и не хотел помнить. После нее у него не было женщин несколько месяцев. Он просто не искал этого.
А потом в его жизни появилась… Лиза. Лиза сказала, что ее муж погиб вскоре после свадьбы. Как он мог предположить, кроме мужа у нее никого не было, так как, судя по всему, опыта у нее было не больше, чем у него самого. Ну что ж, получалось, как получалось… Как умели, так и дарили друг другу приятные моменты… Главное — им было хорошо вместе. У него впервые появились чувства к женщине. Не любовь, не влюбленность, просто симпатия, привязанность и влечение. Лиза ему нравилась и ему казалось, что и он нравился ей.
Когда он узнал, что князь поначалу надеялся получить внука от этой связи, ему стало и грустно, и смешно. Нет, такое, конечно, могло случиться, определенно могло… И Александр мог быть его сыном, как он подумал, увидев его снимок… Но просто сама ситуация, когда двух людей, еле имевших представление о плотских отношениях, свели вместе для этой цели, казалась ему абсурдной. Еще ему было интересно, действительно ли Дмитрий Александрович решил прекратить все, так как у него проснулась совесть, или же у него просто кончилось терпение… Но какая бы не была причина, Лиза уехала. Он по ней скучал. Как оказалось, она тоже тосковала по нему. Хорошо, что у нее потом появился Павел, мужчина опытный и главное влюбленный в нее. Он был действительно рад за Лизу, что в своей столь короткой жизни она все же узнала, что такое любовь и счастье. Сам он познал любовь и счастье только через двадцать лет. С Анной. И он никогда не позволит, чтоб это кто-то разрушил.