Только сердце подскажет

Дома рука у Анна стала ныть, и Яков вызвался сам разогреть обед и накрыть на стол. Когда дело дошло до чая, Анна еле смогла держать чашку. Видя это, Яков покачал головой:

— Видимо, и того, что было сегодня в тире, для тебя было слишком. Если завтра не отпустит, пожалуйста, сходи к доктору Милцу, пусть посмотрит тебя и выпишет какую-нибудь мазь. У Павла дома рука так же болела?

— Нет, мне ее Марфа мазью мазала — Его Сиятельство распорядился.

— Хоть на это у него ума хватило…

— А на что не хватило? Меня учить? Так ведь это я настояла, а не он предложил, — встала Анна на защиту Павла.

— А я тебе предложу заняться чтением. Сядешь или приляжешь, прислонишься ко мне, может, успокоится…

Они устроились на диване в гостиной — Анна придерживала книгу левой рукой.

— Не тяжело держать? Книга-то довольно толстая, как и другие, что были в сундуке. Что Павел дал тебе почитать?

— Дамские романы. К нему же иногда приезжают дамы, вот он и держит подобные книги… на всякий случай, если какой-нибудь из них захочется почитать, — не могла же она сказать, что «Джейн Эйр», которую Павел разрешил ей взять, он много раз читал Лизе и читает до сих пор, хоть и знает ее наизусть.

— И о чем эта книга?

— Пока о том, что злые родственники отдали девочку-сироту в пансион, где были очень жестокие правила и держали в проголодь… — до того, что это была история любви гувернантки и ее хозяина-аристократа, как сказал Павел, ей еще предстояло дойти. — А у тебя что за книга?

— «Подросток» Достоевского. Я его читал когда-то давно, а сейчас хочу посмотреть, изменится ли мое впечатление о романе… с моей новой, так сказать, колокольни.

— Ты о том, что сейчас знаешь, что твой настоящий отец — князь Ливен?

— Да, Аня, о том.

— А что ты думал о романе тогда?

— Сколько всего господин сочинитель нагородил, чтоб обличить царя с его любовницей.

— Царя с любовницей? — удивленно посмотрела Анна на мужа.

— Ну да. Александра Второго с княжной Долгорукой. Ты разве не знала?

— Нет.

— Ну, наверное, в уездном городке подобных сплетен не допустили, уверяли, что роман о поиске молодым человеком идеала или о чем-то вроде того. А вот по столице слухи ходили. Поэтому я и взялся тогда за чтение, чтоб узнать, что же там за такое. Понятно, что у героя не случайно такая фамилия. Сколько раз в романе написано, как Аркадия спрашивают все время: «Князь Долгорукий?», и он отвечает, что просто Долгорукий. Незаконные-то дети княжны Долгорукой князьями быть не могли… А в целом роман — одни бесконечные рассуждения мальчишки, беготня туда-сюда да интриги нескончаемые вокруг пары бумажек. Как говорится, черт ногу сломит, без бутылки коньяка и не разобраться, что к чему… Помню, я даже пытался составить список преступлений, так там чего только не было — шантаж, подделка векселей, кражи, шулерство… В участке бы камер не хватило, если всех арестовать…

— Яков, изо всего романа тебе запомнилось только это? — усмехнулась Анна. — Неужели ничего… не затронуло?

— Был один момент, который не оставил меня равнодушным. Когда я читал, что Аркадий стыдился перед другими воспитанниками и воспитателями своей матери «из простых», пришедшей к нему в пансион, я подумал о том, что он не понимал своего счастья. К нему приходила мать, пусть из простых, пусть бедная, но приходила! А ко мне никто не приходил, за все мои годы в пансионе и училище! Представляешь, Аня, когда я читал роман, я был уже взрослым человеком, лет двадцати пяти, а воспринимал эту сцену… через чувства оставленного всеми мальчика… Я этого никогда никому не говорил…

— Яков, теперь ты знаешь, что не был оставлен, даже если тебе это так казалось.

— Да, князь Ливен несомненно принимал в моей судьбе гораздо большее участие, чем Версилов в судьбе Аркадия. А тот даже своими законными детьми не занимался. Дмитрий вон тоже овдовел, не молодым, конечно, и тем не менее сам вырастил Сашу, не спихнул на нянек-гувернеров…

— В отличии от его родителей, которые так поступили с Павлом.

— Да, и этого мне не понять никогда.

— Нам не дано того понять, — повторила Анна слова Якова и грустно улыбнулась.

— А в своей книге ты все понимаешь?

— Нет, иногда заглядываю в словарь, мне, бывает, попадаются незнакомые слова. Но я так удобно угнездилась, что не хочется подниматься. А словарь, насколько я помню, я положила на пианино.

— Хочешь, принесу его тебе?

— Нет. Не хочу. Мне будет неловко откладывать книгу в сторону, брать словарь, и снова книгу. Почитаю так. Если не пойму чего-то важного, перечитаю главы завтра, когда у меня будет масса времени. А сегодня мне просто хочется посидеть с тобой рядом…

Так они просидели до вечера, читая каждый свою кингу, и тем не менее будучи вместе.

Когда они легли спать, Анна, повернувшись к мужу, обняла его так, чтоб натруженной руке было удобно. Яков поцеловал ее в висок:

— Аннушка, я постараюсь не шевелиться, чтоб не доставить тебе неудобство. Надеюсь, ты сможешь отдохнуть.

— Пожалуйста, разбудить меня утром. Марфа договорилась, что к нам будет приходить женщина с молоком. Я хочу, чтоб в первый раз она видела и хозяина, и хозяйку.

Авдотья появилась, как велела Ее Милость — когда Яков собирался на службу. Все, что она принесла, было свежим и аппетитным на вид. Анна даже уговорила мужа съесть творогу со сметаной и сахаром, а не только снова обойтись пирожком от Марфы. Со свежим молоком Яков пожелал кофе. Хорошо, что они с Марфой купили нового, тот, что она сварила, был уже остатками. Рука у Анны уже не ныла, и она вымыла посуду, как только ее Штольман отбыл на службу. Вскоре пришла пожилая женщина, она представилась Акулиной, ключницей помещика Дубровина. Он барина Юрия Григорьевича она с поклоном передала крыжовенное варенье и мед.

Чтоб занять себя хоть чем-то, Анна продолжила читать «Джейн Эйр», на этот раз изредка пользуясь словарем. Наконец на сцене появился мистер Рочестер, довольно своеобразный хозяин поместья Торнфильд. Как сказал Павел, у Джейн с мистером Рочестером будут непростые любовные отношения. Хоть бы побыстрей дочитать до этого. Продолжить увлекательное чтение ей помешал звук открывшихся ворот, который она ясно услышала через распахнутое окно.

К удивлению Анны домой вернулся Яков, хоть он и отправился на службу всего час назад. Выражение его лица было серьезным и обеспокоенным. Он сказал, что зашел на минутку, только чтоб сообщить ей новости о Тане. Неутешительные новости.

— Аня, от моего знакомого чиновника по особым поручениям из столицы пришла телеграмма. Уездной полицией был допрошен Каверин. Он показал, что видел Таню в Петербурге год назад. Осмотр дома ничего не дал. Ни девочки, ни следов ее пребывания там не обнаружено. Соседи Каверина девочки не видели. Теперь я даже не знаю, где Татьяна может быть. У меня больше нет никаких версий. Полиция на текущий момент сделала все, что могла…

— Я понимаю…

— Аня, остается лишь уповать на то, что девочка найдется сама. Или кто-то увидит ее и сообщит о ней в полицию…

Анна посмотрела на начальник сыскного отделения и ничего не сказала. Но подумала, что последней ее надеждой был единственный человек, кто, как ей представлялось, все же мог помочь в поисках Тани — князь Ливен, заместитель начальника охраны Императора.

========== Часть 13 ==========

Впервые в своей жизни Павел Ливен так тосковал… по живому человеку… В день отъезда Анны его вызвали во дворец, он уехал туда, даже не увидев ее, и пробыл там до позднего вечера. А когда вернулся домой, то был как неприкаянный… Он приходил в свои покои и гладил пальцем рисунок Анны, на котором он был изображен грустным за роялем. Таким она видела его в последний вечер, точнее ночь — печальным. Сейчас же он чувствовал себя раздавленным горем, потерянным, одиноким… Он играл «К Анне» уже в который раз… иногда прерываясь, чтоб от неимоверной, ранящей сердце тоски по его Анюшке вытереть слезы рукавом рубашки, чего не делал, наверное, лет с трех-четырех, когда маленькому князю гувернер напомнил, что для этого был платочек… Бродил по комнатам, неизменно оказываясь в комнатах Анны и в который раз убеждаясь, что ее там больше нет… С бутылкой коньяка в руке шел в кабинет и пытался читать какие-то бумаги… какие — он даже не имел понятия… Писал рифмы на листах бумаги, что попадались ему под руку… Выходил в сад к их с Анной скамье, сидел там и снова возвращался в дом… И все время твердил c’est ma faute — это моя вина… Когда уже светало, он в очередной раз пришел посидеть на скамье и впал в забытье… вероятно, от усталости и нервного перенапряжения…