Страница 8 из 22
Эдвард, поклонившись супруге своего господина, пошел исполнять ее приказания. Брюншильда соединилась с компаниею, и, уведомивши герцога об открытиях своих, испросила дозволение на другой день нарядить суд. Герцог согласился удовлетворить ее просьбу, зная, что она не имеет никаких доказательств и в надежде, что обвиняемые будут по суду оправданы. Но, опасаясь при том, чтобы недоброжелательство его супруги не дало другого вида делу сему, решился сам присутствовать в суде, к чему пригласил и двух рыцарей.
За ужином Эдвард влил усыпительного напитка в стакан герцога; но он, имея подозрения, остерегался и не пил. Это было примечено Эдвардом, герцогинею и братом ее, который питал жесточайшую ненависть к Альберту. Но ты, может быть, никогда не видал брата Брюншильды — вот его портрет. Он росту почти гигантского; в одной его физиономии, так сказать, запечатлен зверский его характер; лицо смуглое, глаза, подобные ястребиным, и выказывающиеся из-под черных и навислых бровей; борода хотя не длинная, но густая, и сокрывает половину его лица. Покрой его одежды странный, и придает новую свирепость его виду; при всем его притворстве, поступки его отвратительны и обнаруживают сердце злобное и бесчеловечное. Добродушие герцога, которое называл он слабостию, давно уже учинилось предметом его презрения; Альберт нередко освобождал несчастных, преследуемых гонением своей супруги, каковое снисхождение от сердец, не знающих других удовольствий, кроме мщения, почитается величайшим преступлением. Он с давнего времени завидовал богатству герцога, и Брюншильда обещала, по смерти своего мужа, уступить ему часть из оного. Того же утра была между им и Альбертом небольшая ссора, и герцог поступил несколько грубо с своим шурином, что самое придало новую пищу его злости; он расстался, наполнен жесточайшей ярости и воспаленный мщением. До самого вечера не мог он позабыть обиды своей, и оскорбленное его тщеславие до такой степени возбудило в нем гнев, что, будучи предупрежденным от сестры своей, что дан будет герцогу усыпительный напиток, вознамерился убить его в следующую ночь, коль скоро начнет он, по обыкновению, действовать; но увидев, что герцог не принял его, должен был отложить свое предприятие, опасаясь, не возымел ли он каких подозрений. Брюншильда призывала его на другой день сопутствовать ей в монастырь; он предпочел остаться в замке, чтобы на свободе расположить успешнейшие меры к замышляемому им убийству. Когда Альберт стал жаловаться на расслабление и усталость, тогда изверги сии обманулись, полагая, что еще остаток вчерашнего напитка воспринял свое действие. И так с удовольствием смотрели на его удаление, тем более, что и Брюншильда также имела дела, требующие ее присутствия.
Коль скоро все успокоились в замке, герцог, помня обещание свое, соединился с двумя рыцарями, которые, взяв свое оружие, за ним последовали. Они направили шествие свое прямо к флигелю, обитаемому духами. Он был совершенно подобен противолежащему отделению, и вся разность состояла только в древности архитектуры, построенной готами во время нашествия их на сию часть Франции. Все же остальное здание пристроено было после того предками деда Брюншильды, первого мужа Гунильды. Немалого времени и трудов стоило им, чтоб отпереть первые ворота в проходе, соединяющем сие отделение со внутренним двором замка, ибо заржавелые петли долгое время были неподвижны; но впрочем, сии ворота не столь крепко были заколочены, как они было предполагали. Это несколько их удивило и вселило мысль, что оплошность таковая происходила единственно от страха служителей, коим Гунильда препоручила запереть их; они и сами начинали уже верить слуху о убийстве, в сем отделении свершившемся, почему легко могло случиться, что испугавшиеся люди спешили кое-как исполнить таковой приказ, дабы поскорее удалиться от места, на котором боялись нападения от силы неприязненной.
Все комнаты наполнены были сыростию и зловонием, мебели заплесневели и почти до половины сгнили; но все было в таком порядке, как будто бы они еще обитаемы. В одном месте кресла расставлены вокруг камина, в коем видны остатки погасших угольев; в другом же около стола, на котором поставлены блюда, покрытые наростом, составившимся из влажности, с пылью смешавшейся. В некоторых из сих комнат на потолке приметны трещины и следы проходившего сквозь них дождя. Герцог с своими сотоварищами проходили сие пустое здание, не видя и не примечая ничего, могущего оправдать народную молву. Потом достигли обширной залы, где увидели стол, окруженный креслами, на котором наставлено множество кушанья, покрытого наростом из пыли. Многие из сих яств совершенно высохли, другие сгнили, так что никак не можно было распознать свойства их, и сей стол казался приготовленным для какого ни есть великолепного пиршества, где намеревались также жертвовать и Бахусу, ибо приметно было великое число закупоренных бутылок; но напитки, в них заключавшиеся, по-видимому, совсем иссохли или выдохлись.
— Какая роскошь, — вскричал Раймонд, — что бы все это значило?
— Это есть признаком преступления и ужаса, — отвечал Гримоальд, — потому что не оставили бы и не заперли сих комнат с такою поспешностию без сильных и необычайных причин.
Альберт, объятый удивлением и смущением, не мог, чтоб не почесть вероятными его подозрения. Его хотя не могли обвинять в происшествиях, случившихся гораздо прежде, нежели он получил замок во власть свою; но должно было опасаться, чтоб не сочли его имевшим сведение о сем злодеянии и не старавшимся оное исследовать. Гримоальд, посмотрев несколько времени на сию удивительную сцену, «пойдем далее, — сказал сердитым голосом, — может быть, господин герцог, учиним мы здесь открытия, которые опровергнут все ваши права и притязания на это владение». Герцог и Раймонд требовали от него изъяснения сих слов. «Будет время, — отвечал он, — когда я открою свой щит, и тогда все таинства обнаружатся. Сии поместья возвратятся к законному их обладателю, который предстанет вооруженный силою и непреоборимыми правами; а до тех пор вы можете еще здесь господствовать».
Они не могли получить от него другого изъяснения. Альберт был весьма раздражен, а Раймонд находился в великом удивлении; но Гримоальд, несмотря на то, вышел из комнаты и приблизился к лестнице, ведущей в верхний этаже. Они последовали за ним и прошли многие комнаты, не затворяя за собою дверей, чтоб скорее можно было возвратиться обратно. Везде находили так, как и в нижнем этаже, мебели на своих местах и до половины согнившие.
— До сих пор, — сказал Раймонд, — наши поиски духов остаются безуспешными.
— Пройдем остальные комнаты, — отвечал Альберт.
— Это правда, — подтвердил Гримоальд, — во многих мы еще не были.
При сих словах приблизился к одним дверям, которых не мог отпереть. Рассматривая, откуда могло происходить препятствие, приметил, что они были заперты внутри, и в замке не было снаружи ключа. Герцог настоял в том, чтоб отворить их, и они, пошедши искать удобного для сего орудия, увидели железную полосу, служившую, по-видимому, для поддержания очага; Альберт, взяв ее, отшиб сам двери. В сей комнате все было в таком же положении, как и в других. Герцог, приблизясь к постели и осязая оную для рассмотрения доброты материи, которою была она покрыта, говорил, что лучше бы было все эти мебели раздать бедным поселянам, нежели оставлять гнить без всякой пользы.
— Почто пришел сюда беспокоить прахи мертвых? — произнес тогда вдруг сердитым тоном томный голос, который казался исходящим из постели. Раймонд приблизился с мечом в руке и хотел поднять покрывало. Но тот же голос вскричал гораздо громче:
— Кто бы ты ни был, не нарушай спокойствия усопших!
— Кто ты, несчастный, думающий устрашить нас? — вскричал Гримоальд, бросившись к постели с лампадою, которую взял носить во все продолжение сих поисков. Тогда услышали глубокий вздох. Раздраженный Гримоальд сдернул стремительно покрывало и, приметив нечто движущееся в постели:
— Изменник, — вскричал он, приближая лампаду, — говори сейчас, что ты здесь делаешь?