Страница 13 из 22
Гильдегарда имела особые комнаты и женщин для своей прислуги, но того было не довольно: ей недоставало друга. При сем дворе, где пороки владычествовали, все почти женщины более или менее были ими заражены. Те, которые составляли двор Гильдегарды, неспособны были ценить ее достоинств и очень мало старались ей нравиться, почему и не могла она избрать из них для себя поверенной.
Граф Рихард презирал всеми союзами, могущими быть преградою его желаниям. Он не уважал никогда позволенными наслаждениями, но жадничал тех, которые воспрещены законами нравственности и чести. Гильдегарда была его племянницею и самый закон природы не дозволял ему любить ее не иначе, как дочь свою; но этого уже и довольно, чтоб возбудить в нем порочные желания; ибо ежели бы она не была ближнею его родственницею, то он взирал бы на нее беспристрастно. Он открылся в том сестре своей, которая не упустила одобрить сего скотского каприза. Добродетель Гильдегарды была предметом ненависти ее, и она желала видеть ее равною себе во всех степенях порока и развращения.
Граф был чрезмерно хитр, чтоб Альберт мог приметить его намерения; при том же, герцог не весьма был проницателен, и редко мог по настоящим признакам предузнавать будущие приключения. Гильдегарда не знала свойств своего дяди, почему и не могла совершенно понимать смысла его изъяснений. Ей казалось столь невероятным, чтоб дядя вздумал объявить любовь свою племяннице, что когда уже и не оставалось в тем никакого сомнения, то думала, что винные пары помрачили рассудок графа, или, что она не совершенно выразумела некоторые его выражения. Когда же, наскучив внимать нелепым ласканиям своего дяди, оказывала несколько нетерпеливости, то Брюншильда, называя это неучтивостью, не упускала строго ей за то выговаривать. Она хотела уведомить о том своего отца, но не знала, как к тому приступить, хотя и часто признавалась ему в отвращении своем к дяде. Итак, одно средство оставалось ей, чтоб как возможно реже выходить из своих комнат. В тот день, когда происходил суд в монастыре, Гильдегарда, желая знать, кто поехал с отцом ее, спрашивала о том у одной из своих женщин, которая, будучи подкуплена графом, отвечала по его приказанию, что и дядя ее также в отлучке и что никого не осталось в замке, кроме нескольких старых служителей и обыкновенной стражи. Почитая себя свободною от всякой неприятной встречи, велела она снести арфу свою в большую залу. Жестокость ее матери и докучливость дяди делали положение ее несносным и заставляли часто проливать слезы, так что арфа оставалась единственною для нее утехою, и в сем случае вознамерилась несколько рассеять ею мрачность мыслей своих.
Она лишь только перестала играть, как дядя ее вошел в залу. Это нечаянное явление несказанно ее смутило; опасаясь оскорбить его скорым уходом, выжидала с нетерпеливостию случая удалиться, не делая вида, что его убегает.
Граф был рад тому, что причинил ей боязнь своим присутствием, ибо он находил удовольствие устрашать тех, коих имел в своей власти. При всем том, не желая вселить в нее подозрений о своих видах, старался смягчить свирепость взора своего, но все его усилия к принятию нежного вида остались тщетными. Человек, чуждый всех добродетельных чувствий и не знавший не токмо что любви, но даже и самого сожаления, трудно может выразить глазами то, чего никогда не ощущал в сердце своем. Отвращение, оказываемое ему племянницею, побуждало его преследовать ее из одного мщения. Граф никогда не был любим ни одною женщиною. Многие его боялись, другие оказывали благосклонность за деньги, но все без изъятия не могли его терпеть и столь сильно ненавидели, что первейшее его удовольствие состояло в том, чтоб которую-нибудь из них обесчестить.
Дабы разогнать на несколько времени боязнь своей племянницы и удобнее уловить ее в сети свои, взял он ее арфу и начал петь. Рихард имел довольно приятный голос и играл порядочно на арфе; Гильдегарда, слушая его, начала было забывать страх свой, как он вдруг, оставив арфу, схватил руку своей племянницы, которую тщетно она освободить старалась, и бросился пред нею на колени, спрашивая, для чего убегает его присутствия, и чем он имел несчастие ей не понравиться.
— Для того, что вы не престаете меня мучить, и ваши смелые взгляды меня устрашают.
— Я всегда говорю с тобой о моей нежнейшей к тебе любви; для чего же убегать того, кто тебя любит?
— Но вы мне дядюшка, — отвечала она, стараясь вновь вырваться из рук его.
— Сколько раз слышал я желания твои быть любимою от своей матери, почему же не хочешь быть любимою также от своего дяди?
— Судя по тому, что вы мне беспрестанно твердите, не могу я иметь такого желания.
— Ну, так по крайней мере престань меня ненавидеть. Ты любишь свою маленькую собачку и ягненочка, которые тебя так же любят, но гораздо меньше, нежели я тебя люблю. О, Гильдегарда! Ежели б я был столь счастлив, чтоб получить от тебя хотя половину тех ласканий, которые ты оказываешь этим животным!
— Я люблю их для того, что они только что забавляют, а не мучат меня никогда.
— Скажи, чем можно заслужить твою любовь?
— Тем, чтоб отпустить меня отсюда.
— Этого-то я не могу сделать; моя сестра препоручила мне иметь за тобой смотрение во время своего отсутствия.
— Прошу вас отпустить меня в мою комнату.
— Приласкай меня, как свою фидельку, и дозволь, подобно ей, всюду за собою следовать.
При сем хотел поцеловать ее, но она, успевши вырваться, стремилась в свои комнаты, и тогда услышали звук рогов, возвещающих о прибытии герцога. Рихард вышел из залы, а Гильдегарда, не желая встретиться с матерью, удалилась к себе для размышления, каким образом должна была расположить впредь поступки свои.
Герцог со свитою своею прибыл в замок; Брюншильду сняли с лошади, на которой была она связана, ввели в ее комнаты, где ее муж велел тщательно за нею присматривать во ожидании, доколе не приготовят для нее тех, в которых должна быть на месяц заключена. Альберт, несмотря на худой успех первого своего посещения в так названное отделение духов, решился вновь попытаться в следующую ночь в надежде, не откроет ли, какими способами сыграли с ними шутку и вывели их в неизвестные ворота.
Граф Рихард не умедлил известиться о участи своей сестры, и это неожидаемое приключение умножило ненависть его к Альберту. Он решился ускорить мщением, но принимая всевозможные предосторожности к сокрытию своей злобы; опорочивал поступки сестры своей и хвалил правосудие Альберта, зная, что малейшее в сем случае подозрение может ввергнуть его самого в заключение или изгнать из замка. Тщетно просил он дозволения на минуту переговорить с Брюншильдой, искал также увидеться с которым-нибудь из ее любимцев; но они были в темнице и строго присматриваемы. Объятый бешенством, заперся в своей комнате и проводил остаток дня, вымышляя планы для произведения в действо злобного своего предприятия. Он научился от Гунильды, своей матери, составлять тонкие яды, коих действия, сопряженные с большим или меньшим мучением, мог, смотря по надобностям, чинить скорыми или продолжительными. По причине неблагопристойных поступков Брюншильды, герцог давно уже отвык ночевать в ее комнатах; занимаемые же им тогда были одни обитаемы в сей части замка; ибо, хотя комнаты соседственные были заняты в прошедшую ночь, но по возвращении из монастыря все гости уехали из замка, считая за неблагопристойность оставаться в то время, когда опечаленный герцог оплакивал стыд своей супруги и наказание, которое должен был учинить с нею по необходимости, дабы не почли самого участником в ее преступлениях. Рыцари готовились также уехать, но Альберт удержал их, уверяя, что их сообщество послужит к разогнанию его скуки в сем прискорбном для него случае. Почтение его к Раймонду несказанно усугубилось, и даже о Гримоальде начинал он быть лучших мыслей.
Рихард весьма был рад, узнав, что Альберт ночует в уединенной комнате, где не скоро могли подать ему помощь. Это обстоятельство, казалось, способствовало успехам жестоких его предприятий. Но при том, опасаясь, что один не может столь удачно совершить злодеяния, открылся в том Гондемару, своему любимому служителю, и посредством немалой денежной награды преклонил его клясться содержать оное в тайне и вспомоществовать намерению его. Рихард не ужинал с герцогом, под предлогом прискорбия о поступках сестры своей, и оставался в своей комнате.