Последний рубеж

Третий день осады начался для войска короля хорошо – с добрых вестей, привезенных епископом Даремским: узнав о возвращении короля, гарнизон Тикхилла сдался. К полудню мангонели были готовы и вскоре начали обстреливать замок, вздымая при прямом попадании облака пыли и обломков. Как некогда при Акре, Ричард установил восьмичасовые смены, чтобы осадные орудия действовали день и ночь, не давая защитникам замка передышки. По лагерю уже разнесся слух о греческом огне, и люди Ричарда испытали острое разочарование, узнав, что король пока не будет его использовать, но находили некоторое утешение, глядя, как на замок дождем сыплются каменные снаряды, и развлекались, выкрикивая насмешки и оскорбления в адрес оказавшегося под обстрелом противника.

Ричард обедал с дворянами и священниками, зорко приглядывая за Жоффом и Лоншаном – оба они терпеть не могли епископа Даремского, этого волка в овечьей шкуре, амбиции которого были слишком нацелены на блага плотского мира. Епископ разглагольствовал об успешном завершении осады Тикхилла, но Ричард решил дать ему покуда потешиться. Слуги только начали разносить подобающее великому посту жаркое из рыбы, когда вошел один из рыцарей Рэндольфа Честерского с известием, что Уильям де Вендеваль просит выдать охранные грамоты двоим воинам из его гарнизона, чтобы они лично могли убедиться в возвращении короля.

Вскоре в шатер ввели двух явно нервничавших мужчин.

– Я сэр Фушье де Грендон, – хрипло произнес один из них, – а это Генри Рассел. Мы пришли увидеть короля.

Ричард встал и вышел на свет.

– Ну и? Что скажете?

Слова были излишни: оба преклонили колено, такие ошеломленные, что все присутствующие рассмеялись. Ричард знаком приказал посланцам встать и вскинул руку, прервав их бессвязное бормотание.

– Возвращайтесь в замок и передайте, что время на исходе, – сказал он. – Я пощажу тех, кто сдастся прямо сейчас, но упорствующих постигнет судьба, которой заслуживают все бунтовщики и предатели.

Несколько часов спустя Ричард принял капитуляцию Вильгельма де Вендеваля и тринадцати из его рыцарей. Остальные мятежники не готовы еще были сдаться, но после еще одной ночи бомбардировки приняли предложение архиепископа Кентерберийского обсудить условия. Получив заверения, что им сохранят жизнь, они согласились сдаться на милость короля. Трехдневная осада Ноттингема завершилась, а вместе с ней закончилось и восстание Джона.

Андре очень занимала дальнейшая судьба самых упрямых из сложивших оружие бунтовщиков.

– Что ты с ними сделаешь? – спросил он. – Если повесишь парочку, это взбодрит наших людей, расстроенных, что не удалось посмотреть, как греческий огонь превращает замок в преисподнюю.

– Вообще-то я рад, что не пришлось его использовать. Ноттингем – королевский замок, и восстанавливать его мне пришлось бы из своего кармана. За вожаков мы потребуем выкуп, а на остальных наложим штраф.

– Что ж, если ты настаиваешь, подойдем к делу прагматично. – Андре снял с пояса флягу с вином и отсалютовал красно-золотому знамени, развевающемуся теперь над замком. – Неплохое начало, государь, очень даже неплохое.

Ричард повторил его жест, задержавшись взглядом на королевском льве, реющем на ветру.

– Согласен, – сказал он. – Но не следует забывать, что это только начало. – Король улыбнулся. – Однако худшее уже позади, и слава Богу!

Глава II

Замок Ноттингем, Англия

Март 1194 г.

Когда Ричард медленно начинал осознавать окружающее, ресницы его дрогнули. Где бы он ни оказался, здесь холодно и темно. Окон нет, свет исходит от единственной маленькой масляной лампы. Голова гудит, во рту ощущается привкус крови. На миг король снова провалился в милосердное забытье, а потом вспомнил: это подземелье Лувра, парижской твердыни французского короля.

Он сопротивлялся, но безуспешно, противников было намного больше. Его свалили, заковали лодыжки и запястья в тяжелые кандалы, а цепи прикрепили к крюку в стене. Но даже тогда он продолжал сопротивляться, пока голова не ударилась о твердый бетонный пол. Когда схлынули воспоминания о той хаотичной отчаянной схватке, он попробовал сесть, но голова опять закружилась. Ричард с трудом попытался вдохнуть поглубже и его замутило от смрада. Одному Богу известно, сколько пленников здесь сгноили. В тесном пространстве воняло мочой, фекалиями, потом и страхом. Осознавая весь ужас этой новой реальности, он старался не впасть в панику, но стены словно смыкались над его головой.

И тогда он услышал скрежет ключа, поворачивающегося в замке. Темноту пронзил яркий огонь факела. Перед пленником, как некогда в Трифельсе, стоял насмехающийся епископ Бове. Только на этот раз нет надежды на избавление, на выкуп.

– Я хотел заверить, что Филипп не казнит тебя, Ричард. О, он думал об этом. Но я его убедил, что такой способ лучше. Случись у Филипа неудачный день, ему достаточно будет напомнить себе, что у тебя он куда хуже. – Епископ осклабился. – Кажется, ему понравилась эта идея. А я, всякий раз бывая в Париже, буду заходить к тебе узнавать, как дела.

Он сделал нарочитую паузу:

– Что, сказать нечего, Львиное Сердце? Ну тогда слушай, что скажу я. По пути сюда я думал обо всем, чего тебе отныне не испытать. Ты никогда больше не увидишь небо, не ощутишь на лице тепла солнца. Ты никогда больше не оседлаешь ни коня, ни женщину. Ты никогда не услышишь шума ветра или дождя, или музыку, которую ты так любишь. Не писать тебе больше песен, не участвовать в схватках. Твой голос – единственный, который ты услышишь. Пройдут годы, и все про тебя забудут, даже друзья. А когда наконец ты умрешь, ты сдохнешь без причастия и будешь вечно гореть в аду.

– Значит, там я встречусь с тобой, подлый сын грязной шлюхи!

Ричард рванулся, насколько позволила цепь, обзывая гостя изъеденной паразитами свиньей, ничтожным трусом, нечестивым предателем, жалким молокососом и вероломной гадюкой, впечатлив охранников этими звучными эпитетами. Но Бове лишь рассмеялся.

Указав на масляную лампу, он произнес:

– Заберем это с собой, ему она ни к чему. – Прелат помедлил в дверях, совсем как тогда в Трифельсе. – Мы будем кормить тебя так, чтобы только поддерживать жизнь. Полагаю, ты протянешь много лет – другим узникам это удается. Но, может, тебе повезет больше, Львиное Сердце, и ты сойдешь с ума здесь, в темноте.

Лишенный света, Ричард ослеп и остался совсем один в удушливом леденящем мраке. Задыхаясь от отчаяния, он кричал, но никто его не слышал, даже Бог. Его похоронили заживо. Он судорожно дергал цепь, пока изрезанные запястья не стали кровоточить. Тут чьи-то руки стиснули ему плечи, а чей-то голос с мольбой просил успокоиться.

Ричард рывком сел. Голова гудела, сердце бешено колотилось, он не мог понять, где находится. Опочивальня незнакомая, но все-таки это опочивальня. Обессилевший от облегчения, король откинулся на подушку. В дальнем углу кровати сжалась молодая женщина: ее глаза округлились, по щеке стекала кровь. Роберт, его новый оруженосец, застыл в паре футов от кровати, но Арн склонился над Ричардом, успокаивающе повторяя, что это был сон, просто плохой сон.

Теперь Ричард это понял. Но сон был так реален, что он еще ощущал тяжесть гремящих кандалов на запястьях, и казалось, даже вдыхает смрад ненавистного склепа. Король на мгновение прикрыл глаза и делал глубокие вдохи до тех пор, пока разум не сообщил телу, что оно в Ноттингемском замке, а не в парижской темнице. Когда он снова открыл глаза, Арн по-прежнему стоял рядом, на этот раз с кубком вина в руках. Ричард осушил его в несколько глотков, и Арн, не нуждаясь в подсказке, взял кувшин и снова наполнил кубок до краев. Их глаза встретились. Оба думали об одном – о ночах в Шпейере и Вормсе, когда мальчик просыпался с криком, боясь, что его запытают до смерти раскаленной докрасна кочергой.

Прогоняя кошмар Ричарда, Арн отдернул полог кровати. Теперь он закрыл его снова, но оставил щель, чтобы постель не окутывала темнота, поскольку во время собственной борьбы с ночными кошмарами всегда тянулся к свету. Он зевая удалился на другую сторону комнаты, к своему ложу, на ходу угостив тычком Роберта, все еще стоявшего с открытым ртом.