Последний рубеж

Ричард изучал младшего брата, замечая пульсирующую на горле жилку, испарину, выступившую на лбу. Решив, что Джон вот-вот выскочит из собственной шкуры, король поднялся на ноги.

– Что же, ты здесь, а это кое-что значит. И наша госпожа мать просит простить тебя. Это значит еще больше. Полагаю, я должен просто порадоваться тому, что при всей твоей склонности к предательству заговорщик из тебя, по счастью, никудышный. – Он подождал, пока утихнет смех, а принц зальется краской. – Не нужно бояться, Джон. Ребенка не наказывают за то, что он послушался плохого совета. Это те, кто сбил тебя с пути, ощутят на себе мой гнев. – Ричард протянул руку, помогая брату встать.

Присутствующие послушно захлопали, и Ричард воспользовался шумом, чтобы сказать Джону на ухо:

– Может, твоя кровь и купила тебе прощение, Джонни, но за графство цена будет выше. Выше, чем ты способен заплатить. Я не верну тебе титулы и земли, пока не буду уверен в том, что ты их заслуживаешь… Если вообще когда-нибудь верну.

Встретившись с ним взглядом, Джон кивнул.

– Я понимаю, – бесстрастно сказал он. – Я запомню твою щедрость, брат. Можешь в этом не сомневаться.

Умея убедительно лгать другим, Джон редко обманывал самого себя – для этого он унаследовал слишком много анжуйской самоиронии. Да и праведный гнев не входил в число эмоций, изначально присущих его характеру. Поэтому он понимал, что дешево отделался, учитывая тяжесть его преступлений. Но это знание никак не успокаивало уязвленную гордость. Снисходительное прощение Ричарда ранило сильнее, чем унизительное покаяние в грехах, потому как напомнило ремарку брата, когда тому сообщили о стремлении Джона похитить при помощи Филиппа английскую корону. «Джон не из тех, кто способен завоевать королевство. Достаточно кому-нибудь оказать хотя бы малейшее сопротивление», – бросил тогда Ричард. Действительно ли он верил в это? А его епископы и бароны? Они все сочли его, Джона, настолько никчемным?

Он выдержал тяжкое испытание, призвав на помощь все свое мужество. Не обращал внимания на взгляды, даже улыбнулся, когда Ричард в знак королевской милости великодушно передал крупного лосося под соусом на его конец стола. Но при первой же возможности Джон сбежал из зала в относительное уединение сада, благодарный за возможность скрыться в темноте вдали от любопытных глаз. Теперь, когда больше не нужно бояться темницы или изгнания за измену, он понимал, что впереди его ждет ухабистая дорога. Есть ли надежда вернуть доверие Ричарда? Но пока этого не произойдет, ему предстоит быть нищим на чужом пиру. И более того, иметь дело с презрением не только Ричарда. Он читал насмешку в глазах других. Даже если завтра Господь сразит Ричарда, и он, Джон, сядет на трон, как долго сможет править тот, кого не уважают и не боятся?

«Куда лучше прослыть жестоким, чем бессильным», – язвительно подумал он и обернулся на звук шагов. В нескольких футах от него стояла сестра. Принц не ожидал увидеть Джоанну в Лизье и не обрадовался, что она стала свидетельницей его публичного унижения, поскольку они хорошо ладили в детстве. Воспоминания о позоре были так свежи, что его самообладание наконец дало трещину.

– Если ты пришла пожалеть меня, мне этого не нужно!

– Хорошо, потому как я не думаю, что ты заслуживаешь сочувствия.

Они молча смотрели друг на друга. Джон сразу узнал сестру, как только увидел ее на помосте, хотя прошло почти двадцать лет. Красивая девочка превратилась в красивую женщину, которая, наряду с их матерью и половиной христианского мира, считала, что его братец Ричард способен ходить по воде. Отношения Джона с семьей всегда были неустойчивыми, исполненными двусмысленности и неопределенности. Даже до того, как позор и заточение стерли ее из его жизни, мать была для него лишь прекрасной незнакомкой. Его миром правил отец, внушавший мальчику, которым Джон когда-то был, трепет, восхищение и страх. Братья были намного – на одиннадцать, девять и восемь лет – старше его, и будто жили на каком-то далеком берегу, оставив младшего цепляться за крошечный островок отцовской благосклонности. Островок, рискующий в любую минут затонуть в бурливом анжуйском море. Только с Джоанной было просто – до тех пор, пока ее не выдали замуж за короля Сицилии, лишив Джона единственного друга детства.

– Восемнадцать лет… Нам нужно многое узнать друг о друге, – сказал он, стараясь казаться спокойным и даже беспечным. – Я начну. Единственная женитьба, ни одного ребенка, рожденного в браке, и несколько вне оного, два предательства и одно очень прилюдное помилование.

Джоанну не обманул его беззаботный тон.

– А у меня брак, материнство и вдовство.

Джон удивил ее, отбросив свой щит сарказма, из-за которого появился на миг тот самый брат, которого она помнила.

– Мне следовало написать тебе, когда твой сын умер, Джоанна.

– Тебе не было и пятнадцати, Джонни.

– Все равно, я должен был написать. – Он подошел ближе к ней, выйдя из тени на лунный свет. – Почему ты пошла за мной в сад?

Джоанна подумала, как странно видеть зелено-золотистые глаза матери на другом лице.

– Ты помнишь, как я называла тебя, когда мы ссорились? Котик Джонни. Ты всегда совал нос туда, куда не следовало.

– Помню, – ответил он со слабым намеком на улыбку. – Мне это никогда не нравилось.

– Я не могла не вспомнить об этом, глядя на вас с Ричардом в большом зале. Сарацинская пословица гласит, что у кошки семь жизней. Ты поставил на кон седьмую, Котик Джонни. Ты это понимаешь?

– Черт, Джоанна, конечно понимаю!

Она не обратила внимания на вспышку этого оборонительного гнева.

– Слава Богу, коли так, – серьезно сказала женщина. – Я боялась, что ты не поймешь. Я знаю Ричарда, и знаю, что он больше не простит тебя, Джонни. Следующий раз станет для тебя последним. Ради себя самого – ради всех нас – я надеюсь, что ты этого не забудешь.

Джоанна подошла ближе и поцеловала брата в щеку. Чувствуя себя так, будто попрощалась с детством, она повернулась и пошла обратно в большой зал, оставив его в саду одного. Джон стоял неподвижно, глядя ей вслед.

Одной из причин, из-за которых Ричард проявлял такое нетерпение покинуть Портсмут, было известие, что французский король обложил осадой Верней, стратегически выгодно расположенный замок. Такую потерю Львиное Сердце допустить не мог. Уверенный в скорой помощи короля, гарнизон презрительно отверг требование Филиппа о сдаче; воины насмехались над Капетом с парапета и нарисовали нелицеприятную карикатуру на него на стене замка. Ричард собирался двинуться под Верней, как только удастся примириться с Джоном, и в день своего отъезда порадовался прибытию Меркадье, этого пользующегося дурной славой капитана наемников. С гордостью носящий зловещий шрам, прорезавший неровную тропинку от скулы к подбородку и приподнявший в ухмылке уголок рта, обладатель глаз голодного ястреба, взгляд которого выдерживали немногие, этот хладнокровный сын юга заслужил такую репутацию в мясорубках на поле бое, что она соперничала с некоторыми легендами о короле, которому он служил. Ричарда печальная известность Меркадье не волновала, для него были важны его непререкаемая преданность и полное бесстрашие. Поэтому он встретил командира рутье настолько тепло, что это встревожило клириков, по мнению которых все наемники были безбожниками, а сам Меркадье являлся отродьем сатаны.

Ричард давал указания рыцарям, которым предстояло сопровождать Анну в Руан, Алиенору в Фонтевро, а Джоанну в Пуатье, когда обратил внимание на загадочный обмен репликами между Андре и Меркадье.

– Он с тобой? – спросил у наемника Андре.

Заметив недоуменный взгляд Ричарда, его кузен хитро улыбнулся:

– У нас для тебя сюрприз, сир. Ждет во дворе.

Оглядевшись, Ричард понял, что все вокруг посвящены в тайну Андре и Меркадье, даже его сын Филипп улыбался. Первой мыслью короля было, что с Меркадье приехал граф Лестер, но тот вряд ли стал бы прятаться снаружи. Раздосадованный тем, что Андре отказывается открыть секрет, Ричард попрощался с женщинами и поспешил прочь из большого зала, посмотреть, что затеял кузен на этот раз.