Страница 8 из 11
— Кто там? — закричала кумова жена, услышав шум в сенях, произведенный приходом двух приятелей с мешком, и отворяя дверь.
Кум остолбенел.
— Вот тебе на! — произнес ткач, опустя руки.
Кумова жена была такого рода сокровище, каких не мало на белом свете. Так же, как и ее муж, она почти никогда не сидела дома и почти весь день пресмыкалась у кумушек и зажиточных старух, хвалила и ела с большим аппетитом и дралась только по утрам с своим мужем, потому что в это только время и видела его иногда. Хата их была вдвое старее шаровар волостного писаря: крыша в некоторых местах была без соломы. Плетня видны были одни остатки, потому что всякий, выходивший из дому, никогда не брал палки для собак, в надежде, что будет проходить мимо кумова огорода и выдернет любую из его плетня. Печь не топилась дня по три. Все, что ни напрашивала нежная супруга у добрых людей, прятала как можно подалее от своего мужа и часто самоуправно отнимала у него добычу, если он не успевал ее пропить в шинке. Кум, несмотря на всегдашнее хладнокровие, не любил уступать ей, и от того почти всегда уходил из дому с фонарями под обоими глазами, а дорогая половина, охая, плелась рассказывать старушкам о бесчинстве своего мужа и о претерпенных ею от него побоях.
Теперь можно себе представить, как были озадачены ткач и кум таким неожиданным явлением. Опустивши мешок, они заступили его собою и закрыли полами; но уже было поздно: кумова жена хотя и дурно видела старыми глазами, однако ж мешок заметила.
— Вот это хорошо! — сказала она с таким видом, в котором заметна была радость ястреба, — это хорошо, что наколядовали столько! Вот так всегда делают добрые люди; только нет, я думаю, где-нибудь подцепили. Покажите мне сейчас, слышите, покажите сей же час мешок ваш!
— Лысый черт тебе покажет, а не мы, — сказал, приосанясь, кум.
— Тебе какое дело? — сказал ткач, — мы наколядовали, а не ты.
— Нет, ты мне покажешь, негодный пьяница! — вскричала жена, ударив высокого кума кулаком в подбородок и продираясь к мешку.
Но ткач и кум мужественно отстояли мешок и заставили ее попятиться назад. Не успели они оправиться, как супруга выбежала в сени уже с кочергою в руках. Проворно хватила кочергою мужа по рукам, ткача по спине и уже стояла возле мешка.
— Что мы допустили ее? — сказал ткач, очнувшись.
— Э, что мы допустили! А отчего ты допустил? — сказал хладнокровно кум.
— У вас кочерга, видно, железная! — сказал после небольшого молчания ткач, почесывая спину. — Моя жинка купила прошлый год на ярмарке кочергу, дала пивкопы; та ничего… не больно.
Между тем торжествующая супруга, поставив на пол каганец, развязала мешок и заглянула в него.
Но, верно, старые глаза ее, которые так хорошо увидели мешок, на этот раз обманулись. — Э, да тут лежит целый кабан! — вскрикнула она, всплеснув от радости в ладоши.
— Кабан! Слышишь, целый кабан! — толкал ткач кума, — а все ты виноват!
— Что ж делать! — произнес, пожимая плечами, кум.
— Как что? Чего мы стоим? Отнимем мешок! Ну, приступай!
— Пошла прочь! Пошла! Это наш кабан! — кричал, выступая, ткач.
— Ступай, ступай, чертова баба! Это не твое добро! — говорил, приближаясь, кум.
Супруга принялась снова за кочергу, но Чуб в это время вылез из мешка и стал посреди сеней, потягиваясь, как человек, только что пробудившийся от долгого сна.
Кумова жена вскрикнула, ударивши об полы руками, и все невольно разинули рты.
— Что ж она, дура, говорит кабан! Это не кабан! — сказал кум, выпуча глаза.
— Вишь, какого человека кинуло в мешок! — сказал ткач, пятясь от испугу. — Хоть, что хочешь, говори, хоть тресни, а не обошлось без нечистой силы. Ведь он не пролезет в окошко!
— Это кум! — вскрикнул, вглядевшись, кум.
— А ты думал кто? — сказал Чуб, усмехаясь. — Что, славную я выкинул над вами штуку? А вы, небось, хотели меня сесть вместо свинины? Постойте же, я вас порадую: в мешке лежит еще что-то, если не кабан, то наверно поросенок или иная живность. Подо мною беспрестанно что-то шевелилось.
Ткач и кум кинулись к мешку, хозяйка дома уцепилась с противной стороны, и драка возобновилась бы снова, если бы дьяк, увидевши теперь, что ему некуда скрыться, не выкарабкался из мешка.
Кумова жена, остолбенев, выпустила из рук ногу, за которую начала было тянуть дьяка из мешка.
— Вот и другой еще! — вскрикнул со страхом ткач, — черт знает, как, стало на свете… голова идет кругом… не колбасы и не паляницы, а людей кидают в мешки!
— Это дьяк! — произнес, изумившись более всех, Чуб, — вот тебе на! Ай да Солоха! Посадить в мешок… То-то я гляжу, у ней полная хата мешков… Теперь я все знаю: у нее в каждом мешке сидело по два человека. А я думал, что она только мне одному… вот тебе и Солоха!
Девушки немного удивились, не найдя одного мешка.
«Нечего делать, будет с нас и этого», лепетала Оксана.
Все принялись за мешок и взвалили его на санки.
Голова решился молчать, рассуждая, что если он закричит, чтоб его выпустили и развязали мешок, — глупые дивчата разбегутся и подумают, что в мешке сидит дьявол, и он останется на улице, может-быть, до завтра.
Девушки, между тем, дружно взявшись за руки, полетели, как вихорь, с санками по скрипучему снегу. Многие из них, шаля, садились на санки; другие взбирались на самого голову. Голова решился сносить все.
Наконец приехали, отворили настежь дверь в сенях и в хате и с хохотом втащили мешок.
— Посмотрим, что-то лежит тут, — закричали все, бросившись развязывать.
Тут икота, которая не переставала мучить голову во все время сидения его в мешке, так усилилась, что он начал икать и кашлять во все горло.
— Ах, тут сидит кто-то! — закричали все и в испуге бросились вон из дверей.
— Что за черт! — куда вы мечетесь, как угорелые? — сказал, входя в дверь, Чуб.
— Ай, батько! — произнесла Оксана, — в мешке сидит кто-то!
— В мешке! Где вы взяли этот мешок?
— Кузнец бросил его посереди дороги, — сказали все вдруг.
«Ну, так, не говорил ли я?…» подумал про себя Чуб. — Чего ж вы испугались? Посмотрим: — а ну-ка, человиче, прошу не прогневаться, что не называем по имени и отчеству, вылезай из мешка!
Голова вылез.
— Ау! — вскрикнули девушки.
«И голова влез туда же», говорил про себя Чуб в недоумении, меряя его с головы до ног; «вишь как!.. Э!..» более он ничего не мог сказать.
Голова сам был не меньше смущен и не знал, что начать.
— Должно быть, на дворе холодно, — сказал он обращаясь к Чубу.
— Морозец есть, — отвечал Чуб, — а позволь спросить тебя: чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем или дегтем? Он хотел не то сказать; он хотел спросить: как ты, голова, залез в этот мешок? Но сам не понимал, как выговорил совершенно другое.
— Дегтем — лучше, — сказал голова. — Ну, прощай Чуб! — и, нахлобучив капелюхи, вышел из хаты.
«Для чего спросил я сдуру, чем он мажет сапоги?» произнес Чуб, поглядывая на двери, в которые вышел голова. «Ай да Солоха! Эдакого человека засадить в мешок!.. Вишь, чертова баба! А я дурак… да где же тот проклятый мешок?»
— Я кинула его в угол, там больше ничего нет, — сказала Оксана.
— Знаю я эти штуки, ничего нет! Подайте его сюда: там еще один сидит! Встряхните его хорошенько… Что, нет? Вишь, проклятая баба! А поглядеть на нее — как святая, как будто и скоромного никогда не брала в рот!..
Но оставим Чуба изливать на досуге свою досаду и возвратимся к кузнецу, потому что уже на дворе, верно, есть час девятый.
Сначала страшно показалось Вакуле, когда поднялся он от земли на такую высоту, что ничего уже не мог видеть внизу, и пролетел, как муха, под самым месяцем, так что, если бы не наклонился немного, то зацепил бы его шапкою. Однако ж, немного спустя, он ободрился и уже стал подшучивать над чертом. Все было светло в вышине. Воздух, в легком серебряном тумане, был прозрачен. Все было видно, и даже можно было заметить, как вихрем пронесся мимо их, сидя в горшке, колдун; как звезды, собравшись в кучу, играли в жмурки; как облаком клубился в стороне целый рой духов; как плясавший при месяце черт снял шапку, увидевши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно, только что съездила, куда нужно, ведьма… много еще дряни встречали они.