Страница 83 из 123
Присутствующие в момент нашего прихода военнослужащие тактически ушли в сторонку, давая возможность ЧжуВону находится рядом со мной. А может не тактически, а стратегически. Если оттянуться в тыл, то можно без проблем тогда пялиться на мой зад. Я так бы на их месте и сделал, если бы вдруг пришла симпатичная девчонка поглазеть в бинокль.
— Почему — «пропаганды»? — не отрываясь от окуляров, спрашиваю я.
— Это фейковая деревня. В ней никто не живёт. Это просто железобетонные коробки, в которых нет внутри перегородок.
— А там кто-то ходит. — говорю я, начиная подкручивать рифлёные кольца на окулярах, чтобы лучше рассмотреть.
— Это артисты. Они ходят по одним и тем же маршрутам. И там нет ни детей, ни стариков. А свет в домах включается и выключается в одно и то же время. Автоматически.
— Понятно… — говорю я, выцеливая попавшего мне в объектив «артиста» и интересуюсь. — Как же тогда поля? На них что-то растёт.
— На полях работают специальные бригады. — получаю я ответ. — У нас мало сельскохозяйственной земли, а в КНДР её ещё меньше. Поэтому, они не могут ничего на них не сажать.
— Понятно… — снова повторяю я и спрашиваю. — А что за мачта там торчит?
— Её построили, когда на нашей стороне установили мачту высотой в восемьдесят метров. — говорит ЧжуВон. — Не пожалели сил и металла, сделали её высотой в два раза больше нашей.
— Сто шестьдесят метров? — удивляюсь я и говорю. — Высокая…
— Там флаг один весит двести семьдесят килограмм. — сообщает ЧжуВон.
Упадёт с такой высоты — убьёт. Даже не убьёт, в лепёшку превратит…
В общем, ничего интересного. — делаю я для себя вывод, ещё раз оббежав взглядом деревню. — Из миномётов никого не расстреливают, на мачте никто в петлях не болтается. Скукота…
(позже. После возвращения со смотровой вышки в часть. ЧжуВон и ЮнМи идут рядом)
— Ты не могла использовать другие слова? — спрашивает меня ЧжуВон, воспользовавшись тем, что съёмочная группа отстала, замешкавшись с выгрузкой из машины и мы остались как бы без могущих услышать наш разговор.
— Какие ещё — другие слова? — не понимаю я.
— Я говорю о твоей песне — «Ураган». Там, где страсть захлестнула тебя в каких-то римских развалинах.
Повернув голову непонимающе смотрю на него. Что ему надо?
— Что не так там со словами?
— Не так, то, что у тебя есть официальный жених. — объясняет он мне. И когда в твоей песне есть слова о любви, они автоматически трактуются как наши с тобой отношения или описание каких-то событий, случившихся у нас с тобой. Поэтому, я тебя спрашиваю — у тебя что, других слов не нашлось? Обязательно эти нужно было использовать?
Если бы я искал слова на замену имеющимся, я бы точно никуда тогда бы не успел. — думаю я. — Но не объяснять же этот неудобный факт обиженному «официальному жениху»? Что говорить? А что говорить? Не нужно ничего говорить. Нужно включать режим — «я девочка морозная, стервозная».
— И на какие слова я должна была их заменить? — интересуюсь я. — Про деревообрабатывающую промышленность?
— Почему именно — деревообрабатывающую? — совсем не понимают меня.
— Потому, что ты — дуб! — объясняю я. — О чём поют девушки? О переживаниях, о чувствах. Вспомни, что сам мне говорил. Какие теперь тебе ещё — «другие слова»?
Я поднимаю вверх сжатые плечи и непонимающе оттопыриваю нижнюю губу.
— Можно было не писать про обнимашки. — сухо объясняет суть своих претензий ЧжуВон, явно обиженный сравнением с деревом, но одновременно согласный со справедливостью моей претензии. — Это выглядит, словно ты выставляешь на общее обозрение личное двоих.
Ну, в общем, да, претензии можно отчасти понять. Но, только отчасти. Потому, что я в тот момент о своём фиктивном женихе не думал. От слова воо-още.
— Или, может ты это специально? — с подозрением спрашивает меня ЧжуВон. — Показать, участок — застолбила?
От, жжёшь… проблема ты какая…
— Я просто выполняла взятые на себя обязательства. — напоминаю я о имеющейся договорённости. — Демонстрировала, что всё по-честному. Если ты недоволен качеством созданной мною иллюзии, скажи. Я готова выйти из соглашения с твоей хальмони в любой момент. Перстень я тебе верну.
— Не надо делать такие резкие заявления. — сразу «сдаёт назад» ЧжуВон.
— Тогда странные претензии предъявлять тоже не надо. — требую я.
— Ладно, проехали. — говорит ЧжуВон оставляя за собою последнее слово.
В этот момент мы подходим с ним к странной штуковине. С удивлением смотрю на машину, в кузове которой установлено много-много излучателей, стеной, по краям которой собран диффузор из соединённых между собой узких панелей. И всё покрашено в болотного оттенка зелёный цвет. Безрадостный такой. Цвета тины.
Хм, странная какая-то звуко-передвижка… Судя по внешнему виду излучателей, назначение их — где-то на уличных столбах висеть. И качество звука у них, скорее всего, будет соответствующее. Зачем их тогда собирать в один массив? Всё равно ведь хорошего качества не будет. Будет только громко. Неужели это для моего концерта приготовили?
— А что за штука? — повернувшись, спрашиваю я ЧжуВона.
— Это? — окидывает он взглядом громоздкую конструкцию. — Это «музыкальная атака». Оружие против северокорейцев.
— «Музыкальная атака»? — поворачиваюсь я к «халабуде на колёсах» и сообразив, как это можно применить, спрашиваю. — Типа «музыкальной шкатулки»?
— Что такое — «музыкальная шкатулка»?
— Ну это когда человека берут и сажают в комнату, где постоянно играет одна и та же музыка. Или, постоянно включен противный звук. Пытка такая.
— Откуда ты это знаешь? — спрашивает ЧжуВон и воспользовавшись тем, что рядом никого нет, уточняет, почему он удивлён. — Ты же ничего не помнишь?
— «Всплывает» иногда. — недовольно говорю я и добавляю, делая указующее движение рукой в направлении зелёных громкоговорителей. — Лучше расскажи, что это за ерундовина?
— Это машина для звуковой агитации. — окидывая взглядом установку, говорит ЧжуВон. — Такие размещают возле границы и включают вещание на ту сторону. Новости нашей страны, мировые новости и музыку. К-поп. По разведданным, противника больше всего бесит музыка. Поэтому, её включают чаще. А сегодня на ту сторону будут транслировать твой концерт. Вечером, слышимость может достигать двадцати пяти километров.
— Справишься? — поворачивает ко мне голову он и шутит. — Считай, будет почти как заграничное турне.
С сомнением смотрю на громкоговорители. Что-то мне эта затея не нравится…
— Чего? — спрашивает мой собеседник, видимо, по выражение моего лица поняв, что эта новость меня не обрадовала.
— Что хорошо в том, что моими песнями будут бесить людей? — задаю вопрос я. — Я, вообще-то, рассчитываю от них на совершенно обратный эффект.
ЧжуВон смотрит на меня с непониманием.
— Это же… ты же помогаешь стране! — удивлённо восклицает он. — Ты должна гордиться, что твои песни будут вызывать у врагов головную боль!
— Сомнительный повод для гордости. — честно говорю я, то, что думаю. — А можно как-то отменить эту ерунду? Я имею в виду вещание на сопредельную территорию?
ЧжуВон недоумённо смотрит на меня. Кажется, думает, что я его как-то подкалываю, что ли?
— Ты что? — спрашивает он. — Это приказ высшего военного командования. Хочешь, чтобы по твоей просьбе его отменили?
— Почему бы и нет? — пожимаю я в ответ плечами. — Я плачу налоги, на которые существует это высшее командование. Почему бы ему взять и не прислушаться к человеку, который помогает ему заработать на хлеб насущный себе и своей семье? У нас как — армия для народа или, народ для армии? А?