Страница 5 из 37
Я лихо налил в стакан Дымчатой розы и опустошил его. После этого котов стало двое, но потом они соединились в одного, что меня очень обрадовало.
— А знаешь Федул…ик…как я тебя уважаю. Не знаешь? А я тебя уважаю. Я тобой…ик…горжусь. Ты для меня как….ик….брат. Дай я тебя поцелую.
Я полез целоваться с котом, но кот отвернул свой холодный и мокрый нос от меня. Его морду аж перекосило от таких фамильярностей.
— Вот братан, ты мне только скажи, что тебе надо, я всё для тебя сделаю. Хочешь, сметаны тебе наловлю, хочешь, рыбы тебе налью, — стал я убеждать кота.
— А пошли Федул во двор и споём песни, — вдруг осенило меня. — И что с того что ночь и июнь? Хорошему коту и июнь март. Мы с тобой должны спеть, вот прямо сейчас. А почему? Потому, что эта дедова Дымчатая….ик…рожа совершенно меня не берёт.
Я сграбастал кота в охапку (тяжёлый зараза, на диету пора) и потащил его во двор. Там мы сели на ступеньки входа в кухню. Сидели в обнимку, коту приходилось терпеть мои телячьи нежности. Но, на удивление, он не уходил. Луны на небе не было, но меня это не остановило. Первую песню я спел специально для моего лучшего друга Федула, которого очень уважаю:
Сегодня ночью я вдруг узнал, что я очень хорошо, душевно и громко пою. Кот тоже мне составил компанию, хоть и не март был на дворе. Мы на два голоса выводили задушевную песню. Хутор замер.
Потом я затянул популярную в народе песню:
Кот как мог подпевал мне. Вдалеке даже послышались другие кошачьи голоса, что кота несколько возбудило. Он заявил мне, что пойдёт нынче, вот прямо сейчас по девкам, хоть со мной ему и весело. Мне он тоже советовал пойти по девкам. В самый раз. А то завтра дед приедет и будет поздно, так как он может категорически не понять нас. Я отвечал коту, что на хуторе девок моего возраста не имеется, а если я пойду по бабушкам, то меня могут неправильно понять. Федул заявил, что вчера к тётке Антонине, которая на том конце хутора проживает, приехала из города Ленка, её внучка, как раз твоего возраста. Но я не захотел в полночь идти к незнакомой Ленке. Как-то по ночам я ещё не знакомился с девушками.
— Не боись, хозяин, — заверил меня кот. — Приведу я к тебе эту Ленку. По-братски, так сказать. С тебя две крынки сметаны.
— Две-то с чего? За одну Ленку — одна крынка.
— Жмот ты, Петрович, — сообщил Федул. — А ещё братом называл.
Поговорив со мной немного "за жизнь" кот рванул через огород на призывные вопли кошек. Бросил блохастик своего лучшего друга, можно сказать брата. Стало грустно. Потом я ничего не помню. Вот поэтому самогон и хороший напиток, что не успеваешь наделать глупостей, как уже валишься с ног.
Проснулся я на своей лежанке на веранде, почему-то в одежде. И мне было плохо и тоскливо. Года идут — а счастья нет.
Была ещё одна проблема: надо было вспомнить, что было вчера. Помню, деда провожали мы с Федулом. А вот, что было потом, вспоминаю с трудом. Меня вдруг обдало холодным потом. Проспал! И петухи не разбудили. Дед же наказывал птицу с утра покормить, баранов в стадо выгнать, а я лежу себе спокойно. Хоть бы Федул разбудил. Я вскочил и скорчился от головной боли. Это ещё что за наваждение такое. Наверное, я заболел. Вот и отмазка для деда будет: я внезапно заболел. Меня лечить надо. Ухожу на больничный. Но, когда я добрался до летней кухни, то причина моего недомогания стала видна невооружённым глазом. В кухне был бардак и стоял густой самогонный дух, как будто здесь целую неделю народ бухал не переставая. Вот тут мне стало дурно. Я лихорадочно стал уничтожать следы своего преступления. Но получалось как-то суетно и бестолково. Скоро дед приедет, а мне ещё надо здесь навести революционный порядок: курей покормить, в кухне убрать, баранов отогнать в стадо, а это через весь хутор их гнать под ехидными взглядами хуторян. Кота ещё надо накормить, себя надо накормить. От мысли о еде мне поплохело. Вытерев холодный пот, я наметил план: сначала убираю следы, потом бараны. Куры пока голодные перетопчутся, коту — хрен, ибо некогда. Лихорадочно работая, я дал себе зарок завязывать с пьянкой. И надо срочно ехать к доктору, ну к тому, который кодирует от пьянства. Вот позорище. Я слышал от друзей, что некоторых их родственников-алкашей кодируют и даже что-то вшивают, торпеду какую-то. Но если алкаш начинает опять пить, то он умирает. Ещё алкашей милиция отдаёт в ЛТП, где они живут и работают под надзором ментов. Я представил картину, что я уже нахожусь в толпе горьких пропойц, причём мы все одеты в замызганную рабочую одежду синего цвета, которая сидит на алкашах как на вешалке, потому что они все худые и измождённые. И я среди них. Мне себя стало жалко до слёз. Пропала молодость моя, а всё дед виноват: зачем он самогонку оставил на кухне.
Вытирая пьяные слёзы, я корил весь белый свет: и деда, и хутор, и мать с отцом, и даже кота Федула, который не отговорил меня от самогонки. Виноваты были все, только не я. От моего плохого настроения досталось даже баранам. Когда я этих козлов гнал через хутор, я сильно придавал им ускорение с помощью хорошей хворостины. Чем быстрее я отведу их в стадо, тем меньше народа увидит меня. Как же. Размечтался. Если идёшь по хутору, и никого нет, это совершенно не значит, что тебя не видят десятки глаз. Потом я лихорадочно кормил кур. Эти твари так оголодали, что чуть было не свалили меня с ног, когда я зашёл с их кормом к ним за загородку.
Окончательно меня доконало то зрелище, когда я посмотрел на себя в зеркало. Зрелище было препротивное со следами на лице душевных терзаний. Из зеркала на меня таращился какой-то упырь или залежавшийся зомби с покрасневшими глазами и кожей с зеленоватым оттенком. Этот цвет меня так поразил, что я, как и дед, начал придумывать ему поэтическое название. Но дальше "Свежевыкопанный мертвец" или "Одичавший упырь" у меня фантазии не хватало. Полная безнадёга. В общем, деда я встретил вконец в растрёпанных чувствах. Федор Корнеевич сразу повёл себя как заправский Шерлок Холмс. Может это от того, что когда он ехал по хутору, эти самые хуторяне и возвели на меня напраслину. Вот же удивительно неблагодарный какой народ, а дед им всегда из станицы гостинцы привозит и заказы.
— Что-то бардаком у нас попахивает, — грустно вздохнул дед. — Исповедуйся отрок, ибо грешен.
Из моего сбивчивого и покаянного рассказа дед должен был понять, что дело-то житейское, всё хорошо, только приболел я немножко. Свалить вину на Федула у меня не получилось, но тому всё же досталось. Лечил меня дед рассолом с погреба, народное средство. Но сначала, он заставил меня выпить литр раствора перманганата калия и потом всё это вырвать на заднем огороде. После рассола дед дал мне выпить рюмку какой-то душистой настойки, которая здорово прочистила мне мозги. Я понял, что такое живая и мертвая вода… Мертвая вода — это вчерашний дедов самогон, а живая — это сегодняшний дедов рассол и его волшебные настойки.
— Вот что я скажу твоим родителям, отрок, — огорчался дед, — Получил на воспитание нормального парня, но балбеса, а отдаю им законченную пьянь. Только оставил его одного, как он на струю сел, на пробку наступил и перепёлку поймал, хорошо хоть не белочку. Вот говорят же правду люди, что свинья она завсегда грязь найдёт.