Страница 12 из 37
Ножи рассекали воздух и неизменно попадали в деревянную мишень. Это я за сараем кидал метательные ножи. Такое занятие успокаивало, настраивало на философский лад и прочищало мозги даже лучше, чем бег в полной выкладке по пересечённой местности. Что-то из дедова наследства я не учёл, и это меня беспокоило, прямо как положение в пресловутом Гондурасе. Сейчас я усиленно вспоминал и анализировал со всех сторон дедовы тексты. Пока много было непонятного. Вздохнув, я решил сегодня ночью заняться самогоноваренирем по новому рецепту. У меня уже сложился алгоритм этого мероприятия и, самое главное, я решил освоить новый рецепт. Теперь думал, какую присадку сегодня применю в своём зелье. Ленка, по известной причине, не могла бегать ко мне каждую ночь, а на экспроприацию экспроприаторов мне сегодня не ходить. Значит, решено. Сегодня ночью получу совершенно новый самогон. Вот только такого поэтического названия мне вовек не придумать, как давал своим изделиям дед. Ладно, у меня он будет называться не по цвету, а по вкусовым качествам. Со вкусом у меня всё нормально. Он у меня изумительный и утончённый, ага. Поэтому у меня напиток будет называться поэтически, как у китайцев или турок, например "Муравей, взбирающийся на дерево" или "Имам в обмороке". Как-то так.
После всех манипуляций с тонким производственным процессом у меня получилось всего три литра нового самогона. Он был ещё горячим, когда я приступил к добавлению к нему присадки ╧78 представляющей собой какой-то порошок, похожий на краску серебрянку. Этот порошок хранился в маленьком пузырьке жёлтого стекла с притёртой пробкой. Запах у него был несколько специфический, поэтому я решил добавлять его как можно меньше. Как рекомендовал дед: на кончике ножа. Эта присадка повела себя сразу же как-то подозрительно. Вместо того, чтобы мирно раствориться в самогоне, она вызвала бурную реакцию и окрасила продукт в цвет, который дед окрестил бы не то нефритовым небесным, не то шафрановым вечерним. Что-то получилось в этих оттенках. Теперь оставалось помешать продукт специальной серебряной ложкой, что я незамедлительно и сделал. Всё по науке. Опять двадцать пять. Продукт опять радикально поменял цвет. Теперь он стал в виде мутной серебрянки с золотистыми блёстками. Интересно, как бы его назвал дед. Я же, как сам с собой договорился, называть его буду строго по вкусовым качествам. Для дегустации получившегося напитка у меня имелась небольшая прозрачная мензурка их химического стекла. Вот в неё я и накапал продукт, автором которого являлся лично я. Меня грела гордость: ни у кого такого "нечто" на всей земле нет, а у меня вот есть. Даже пока у этого "нечто" нет названия, только номер в лабораторном журнале. Чтобы всё было по правилам, я мензурку с содержимым поставил на 10 минут в морозилку, а сам холодной водой прополоскал рот, чтобы освежить свои вкусовые рецепторы. Пока мензурка охлаждалась я переливал продукт в три плоских фляжки из нержавейки. Раз дед сказал всегда носить их при себе, то так я и сделаю. Таскать с собой по три фляжки у меня уже вошло в привычку. Некоторые односельчане даже уже начали этим пользоваться, когда встречали меня на улице. Типа, дай отхлебнуть немножко, чисто для запаха.
Провести дегустацию нового напитка я решил на веранде кухни, так сказать под Луной и звёздами, которые мне уже подмигивали. Хорошо было видно созвездие Орион с его Бетельгейзе. Почему-то мне вдруг стало жалко именно эту звезду. Почему-то подумалось, что она скоро взорвётся. Вот такая философия, сказал я, глядя на Луну: люди умирают, а звёзды взрываются. Это было некоторым оправданием ночной дегустации крепкого напитка, которому непременно надо было дать имя. Я решительно отправил в рот самогон, занюхал его рукавом. Крепкий, зараза. Обжигающий напиток улёгся в желудке, но во рту от него ещё осталось обжигающее послевкусие. Будешь называться ледяным метеоритом, окрестил я новый напиток. Потому как пьёшься ты шустро, имеешь очень свежий вкус и ледяное послевкусие. После него стало как будто значительно холоднее, воздух стал звенеть и шуршать, как шуршит натянутая полиэтиленовая плёнка на теплицах. Эта плёнка, висящая в воздухе, стала мне мешать любоваться Луной и звёздами. Я в раздражении провёл по ней рукой. Но не тут-то было. Хотел провести по ней рукой. Но я как бы находился не в воздухе, а в киселе, так сгустился вдруг воздух. Очень медленно моя рука двигалась как копьё к этой плёнке сквозь густой воздух. Я видел, как рука сначала начала вдавливать плёнку, а потом в ней появилась трещина, которая всё увеличивалась и в которую я и провалился. Пока я секунду куда-то летел, из меня истекал тёмный дым, который шлейфом следовал за мной.
Приземлился я на утоптанную землю, но не в своём дворе, а чёрте где. Находилась моя тушка сейчас посреди небольшой круглой площадки, обрамлённой каменными блоками. С одной стороны из площадки был широкий выход. Всё было неожиданно и удивительно: из темноты, хотя я хорошо видел и в темноте, я попал на свет, так как увидел опускавшееся Солнце. Прямо передо мной в землю были вкопаны два мощных столба. Между ними на цепи весел огромный и тяжёлый медный диск. Здесь же лежала деревянная булава с тяжёлым набалдашником. Этот инструмент явно намекал, что им надо ударить по диску. Своё тело и руки я не мог видеть, так как из него исткали клубы чёрного дыма. Я представлял собой чёрную тучу, из которой постоянно отделяются языки дыма, который постепенно рассеивается в местном пространстве. Философствовать на предмет, куда это я попал, смысла особого не было, поэтому я, не задумываясь, с силой заехал булавой по тяжёлому диску. Раздался громкий бум. Секунд десять ничего не происходило, а потом из-за угла прохода показалась испуганная голова какого-то бомжа, лысого и одетого в какую-то кошмарную рванину.
— Слышь, организм, разъясни мне, что это за место такое, Один песок, Что это за пляж такой отгрохали? — стал я допытываться у аборигена.
Но абориген меня видно не понимал, зато с ужасом таращился и что-то там лопотал по-своему, по-аборигенски. Затем абориген всё-таки сосредоточился, собрался с мыслями и поманил меня к каменной нише, где я увидел, такие мне знакомые и родные склянки с различными присадками.
— Ага, — взревел я, отчего абориген аж присел. — Вот где вы, значит, водитесь мои родные присадочки.
Я сгрёб все склянки себе за пазуху и по карманам, но там были фляжки с самогонкой. Фляжки жалко выбрасывать. Ладно, буду держать фляжки в руке, присадки здесь важнее, я это понял. Тут я взглянул на местного. Местный оборванец скромно стоял в сторонке и протягивал мне какую-то ёмкость. В его взгляде застыла вселенская скорбь.
— Что, лишенец, — обрадовал я его. — Самогоночки хочешь? Молодец, сечёшь момент. Ладно, мужик, заслужил. Подставляй свою тару, накапаю тебе на опохмел.
Я отвинтил пробку с фляжки и налил самогонки этому организму в его стакан огромных размеров. В его ёмкости мой самогон занял меньше половины места. Да чёрт с тобой, алкаш с большой дороги, налью тебе и с другой фляжки. Знай наших, а я не обеднею.
Это надо было видеть с каким благоговением этот бомжара смотрел на льющуюся жидкость. Ага, это тебе не одеколон дуть, а фирменная самогонка. Понимать надо.
— Ну, что мужик молчишь? — продолжил контакт я. — Как тут у вас вообще?
Но диалог не задался. Внезапно я увидел, что начинаю исходить дымом с большей интенсивностью, и через некоторое время полностью превратившись в дым. Через пару секунд меня выбросило из того мира и я осознал себя стоящим у себя во дворе. Ночь. В руках у меня пустые фляжки, а за пазухой и в карманах куча всяких склянок. Так вот оно что, Петрович, вот оно что. Вот, значит, что такое ходить по терминологии деда.
— Эх, грехи наши тяжкие, — поскрёб у себя подмышкой пожилой жрец самого бога Пыжу — главного бога в местном пантеоне. — Вот все люди, как люди, а я родился с бедой в руке.
Жрец восседал в тени у подножия каменного обрамления ритуальной площадки. Светило своими лучами сегодня било совершенно нещадно, выбивая из практически лысой головы жреца последние оптимистические мысли. Да и какой может остаться оптимизм от такой жизни: жрец с грустью взглянул на свои сандалии, которые вот-вот совершенно развалятся, а других у него не было. Да и пурпурные одеяния, присущие жрецам бога Пыжу, которые жрец носил на себе, уже превратились в совершеннейшие лохмотья. Пурпур весь выцвел, ткань обветшала и держалась только на честном слове. А вокруг была жаркая песчаная пустыня. Микроскопический оазис, в котором остались обветшалые постройки вокруг ритуальной площадки, да с десяток финиковых пальм — вот и всё хозяйство бедного жреца.