Страница 2 из 11
Как я тебя понимаю, сестра.
Вот только нет никакого товарищества. Не тогда, пока я всё еще с кляпом во рту и связанная. Добивается ли она моего освобождения? Вообще к чему здесь всё это ведёт?
Я знаю, что украинцы не настолько дикий народ, чтобы проводить жертвоприношения с религиозной целью. Яна говорила, что, несмотря на политические беспорядки, это прекрасная страна с добрым народом. Не было статей, готовивших меня к подобному обращению.
В смысле, да, Яна говорила, что необходимо снимать обувь, когда входишь в чей-то дом и не закидывать ноги на стол, но, во-первых, уверена, что у меня не было шанса нарушить чью-то тонкую душевную организацию и, во-вторых, такой метод наказания чересчур.
Я вспоминаю тех бедолаг, которые летели со мной. Что произошло с Яной? С остальными пассажирами и командой самолёта? Они все мертвы? Больше никто не выжил? Или их нашли жители менее садистской деревни? Было бы круто, если рассматривать ситуацию с оптимистической точки зрения. Сердце сжалось при воспоминании об улыбке Яны. Её смехе. Её уникальном взгляде на мир. Она не могла умереть. Это невозможно.
Но это так.
Когда-то мы все умрём. Никто не может с уверенностью знать, что проживёт следующий день. Уж мне ли об этом не знать.
Мои мысли прерывает мужчина, вставший сбоку от группы и держащий очень длинный рог. Он начинает дуть в него и тут же резко останавливается музыка, танцы и разговоры. Все поворачиваются к лесу, который теперь погружён во тьму, разбавленную тенями, создаваемыми восходящей полной луной.
Что-то меняется в энергии селян. Ветер принёс запах страха. Люди суетятся. Они явно ждут, что сейчас произойдёт что-то грандиозное.
У меня мурашки бегут, хотя я и убеждаю себя, что ничего страшного из этого леса появиться не может.
Но важно ли это?
Очевидно же, что я скоро умру. По крайней мере, умереть из-за какого-то мистического богоподобного создания в лесах Украины интереснее, чем замёрзнуть до смерти.
Интересно, так ощущали себя мои родители и сестра? Знали ли они о приближающемся конце или же всё было очень быстро и внезапно, как сообщила полиция? Лучше знать о приближающейся смерти или же пусть она окажется сюрпризом?
Сейчас мне бы хотелось второй вариант.
Знание не добавляет опыту веселья.
Когда исчезают последние лучи заходящего солнца, селяне скрываются в темноте, гася факелы.
Мгновение спустя я остаюсь совершенно одна. Кровь застилает глаза, боль от ран вызывает головокружение и тошноту. Я трусь затылком о дерево, благодаря чему удаётся стянуть кляп. Мир кружится, когда я склоняю голову на бок, потому что держать её ровно сил не остаётся.
Пошёл снег, сильный и густой, быстро накрывая окружение магической белой пудрой. Вид чудесен, если бы только мне не предстояло умереть. Мне уже не холодно. Я онемела от осознания, что долго мне не протянуть. Рана на голове сильно кровоточит, лицо в порезах, тело болит. А верёвка сильно впивается в кожу, повреждая плоть.
Я едва остаюсь в сознании, когда вижу, как он выходит из тёмного леса на лунный свет. Бог, которого люди деревни боятся и которому поклоняются. С этого расстояния он походит на обычного человека. Высокий, мускулистый мужчина с дикой копной коротких тёмных волос, делающих акцент на бледности кожи и кристальной голубизне глаз. Он одет в длинный чёрный плащ, чёрные штаны и чёрную рубашку.
Когда он приближается, я могу лучше его рассмотреть, поражаясь красоте его лица, которое, словно высечено из камня и покрыто шрамами, портящими красоту непередаваемой болью. Оказавшись в нескольких футах, он смотрит мне в глаза и останавливается. Мужчина говорит что-то по-русски со странным акцентом, который я не узнаю. Я пытаюсь заговорить, объяснить, что мой запас русских слов скуден, но изо рта выходит только неразличимое бормотание. Мозг затуманивается, я не могу подобрать нужных слов, поэтому перехожу на английский.
— Я тебя не понимаю. Пожалуйста… помоги. Я… умираю.
Я закашливаюсь и чувствую на языке привкус крови. Меня накрывает тревога, распространяя по венам адреналин и панику. Из последних сил я пытаюсь выпутаться из верёвки. Богоподобный мужчина снова меня удивляет, на этот раз, заговорив на ломанном английском.
— Какое преступление ты совершила? — спрашивает он, стоя столь неподвижно, будто является частью пейзажа.
— Преступление? — Я мотаю головой, меня душат рыдания. — Я попала в авиакатастрофу. Я не… — Я снова закашливаюсь, и изо рта капает ещё больше крови. — Я не сделала ничего плохого.
По крайней мере, не здесь. Не сейчас. Не в этот раз. Я отбрасываю мысли о прошлом. Не хочется умирать с теми сожалениями, что меня преследовали. Лучше буду думать о счастливых моментах, которые унесу с собой в загробную жизнь, какой бы она для такой, как я не оказалась.
Мужчина подходит ко мне, склоняется и прижимается губами к моей шее. После чего втягивает воздух носом, будто пробуя отличное вино и отодвигается. Я таращусь на его рот — зубы неестественно длинные, а глаза чёрные, как ночь.
— Ты невинна?
Невинна? Трудно применить ко мне это слово. Если коротко, то нет. Если уж дать развёрнутый ответ, то да, я невинна во всём том, в чём он мог меня обвинить. Но я не могу всего этого объяснить. Всё слишком сложно. Я просто качаю головой.
Когда меня обволакивает тьма, и я мысленно отдаюсь судьбе, чувствую, как верёвка слабнет. Я падаю в объятия мужчины, который меня поднимает и прижимает к груди.
— Ты невинна, — шепчет он, а затем бежит в лес, а я погружаюсь в темноту.
Глава вторая, в которой где я, блин нахожусь и как сюда попала?
Боль.
Болит всё до мозга костей.
Я пытаюсь закричать, но вместо этого меня рвёт.
Кто-то большой рукой поворачивает мне голову, чтобы я не захлебнулась. Нежными, прохладными пальцами этот кто-то откидывает волосы и касается моего горящего лица. Слёзы застилают глаза, но я открываю их так широко, как могу, чтобы увидеть, что меня тошнит в красивую фарфоровую чашу, расписанную вручную, и чувствую внезапный прилив вины за то, что порчу такое прекрасное произведение искусства.
Когда в животе ничего не остаётся, я откидываю голову, и этот кто-то с большой рукой аккуратно укладывает меня на подушку. Я опускаю веки, а потом поднимаю, отталкивая боль. Его лицо я вижу в свете свечи. Его тёмные, проницательные и умные глаза. Его красивое, покрытое шрамами лицо застыло в непроницаемом выражении.
— Ты умираешь, — говорит он, с видимым затруднением произнося английские слова. Слёзы текут из глаз, и я не могу говорить, поэтому киваю. — Я спасаю тебя, — говорит он и протягивает руку, закатывая рукав. Он сложен из мускулов, и я вздрагиваю, когда он берёт нож и режет себе запястье. Капля крови течёт по его руке, оставляя дорожку, когда мужчина подносит руку к моему рту.
Я отползаю прочь, но слишком слаба, чтобы протестовать, и он не заставляет меня пить. Просто протягивает руку и ждёт. Я слишком долго принимаю решение и с удивлением наблюдаю, как разрез заживает. Мужчина, не моргнув глазом, вновь режет свою плоть.
Я киваю, не желая видеть, как он ещё раз такое сделает. Тогда мужчина прижимает запястье к моим губам, и кровь просачивается в рот. Я думаю, что меня сейчас стошнит из-за вкуса железа и соли, но в момент, когда кровь касается языка, волна силы ударяет по телу, и я сливаюсь с ней и с мужчиной. Почти в бреду из-за боли, которая поглощает каждую мысль, я крепче обхватываю губами запястья и жадно пью кровь. Густая, богатая, пряная и терпкая. Патока и красное вино с оттенком дуба и лунного света.
Боль отступает, и паника, нахлынувшая на меня, рассеивается, когда тень смерти отступает. Я чувствую, что моя душа возвращается в тело, в этот мир. К этому мужчине.
Я вижу чётче, и отстраняюсь, но чувствую его кровь на губах. И как она пульсирует во мне. Я чувствую странную и внезапную связь с этим незнакомцем передо мной. Этот человек боялся Бога леса.