Страница 40 из 57
Что после этого началось!
Сами выстрелы, прозвучавшие из-за глушителя едва слышными хлопками, пчелы проигнорировали. Но, на мою беду, сраженный последней пулей лотерейщик рухнул аккурат на один из ульев в ближайшем к дому ряду. И, разумеется, своей ста пятидесяти килограммовой тушей размолотил ее на мелкие дощечки.
Воздух мгновенно почернел и загудел от тысяч обездоленных пчел. Большая часть роя атаковала обидчика, и бьющийся в смертельной агонии лотерейщик оказался буквально погребен под ковром из свирепых насекомых. Меня десятиметровая дистанция от эпицентра трагедии уберегла мало. И охнуть не успел, как получил разом пять жалящих уколов – в лоб, щеку и открытые руки.
Вспышка боли от ударов жал вывела из ступора. Наплевав на осторожность, со всех ног бросился напрямик к распахнутой двери дома.
Тридцатиметровку до крыльца преодолел буквально секунды за четыре, по дороге словив еще десятка два пчелиных укусов, большинство из которых пришлось в прикрывающую лицо многострадальную левую руку.
Ворвавшись в дом, захлопнул за собой дверь, и услышал частые удары по деревянной преграде сотен разъяренных преследователей.
Сбежав от смертельно опасного роя, облегченно перевел дух, задвинул дверной засов и тут же взвыл от вспышки боли в покалеченной руке.
Поскольку в правой по прежнему судорожно сжимал винтовку, запирать дверь пришлось изжаленной левой. Растревоженные укусы спровоцировали адский приступ боли в отросших наполовину пальцах. Бросив на пол винтовку, выхватил правой из кармана разгрузки шприц со спеком и, не слушая предостерегающие крики наставницы, тут же вогнал иглу в пылающую огнем левую кисть.
Облегчения наступило мгновенно. Я еще додавливал содержимое шприца, а пылающую конечность уже обдало блаженной прохладой – словно рука опустилась в ведерко с толченым льдом.
Волна бодрящего холода с левой руки растеклась по всему телу. Пчелиные укусы перестали болеть, зудеть и чесаться. В голове сделалось кристально ясно. Я осмотрелся. Увидел короткую лесенку, ведущую из прихожей в длинные сени, в конце которых на стене, вместо окна, висело странно знакомое зеркало.
Это находка отчего-то меня ужасно заинтриговала. Я буквально ломанулся к зеркалу. Так торопился, что промахнулся мимо верхней ступени, споткнулся и по-собачьи на четвереньках ворвался в сени.
В зеркале, вместо моего отражения, клубился непроницаемый белый туман, по которому я мигом опознал артефакт. Это было зеркало из заполненного кисляком владения невидимки-насмешника. Но как оно оказалось здесь, в богом забытом доме одинокого пасечника?..
От размышлений отвлек знакомый хриплый голос перса:
– Сгинь, Рихтовщик, не хочу тебя видеть!
Туман в зеркале раздался в стороны и на миг я увидел в нем собственное отражение, тут же обернувшееся образом одетого в камуфляж кваза, с кровавым пятном на груди.
– Белка! Ты меня слышишь?! – выдохнул я, не в силах поверить такому невероятному повороту.
– К сожалению, – фыркнула девушка-кваз.
– Почему ты так со мной? Чем я тебя обидел?
– Да ничем, блин! Рихтовщик, просто отвали, ладно!
– Я хочу помочь!
– Сама справлюсь!
– Кто с тобой сделал это?
– Какая разница!
– Мне важно!
– А мне плевать, что тебе важно!
– Мля, Белка! Мы ж друзья! С хрена ты так выделываешься!
– Да у тебя – мля! – похоже, немерено друзей-то! В каждом стабе по подружке! Не собираюсь скучать в конце длинной очереди!
– Какие еще подружки?
– Да пошел ты!
Навалившийся со всех сторон белый туман, мгновенно скрыл образ Белки. Стекло зеркала с хрустальным звоном треснуло…
…И я уставился в покрытое сетью трещин окно, в старой перекосившейся деревянной раме. В подсвеченное лунным светом стекло свирепо бились десятки басовито гудящих пчел.
– Это че, зеркало мне приснилось что ли?
– Наконец-то очухался, – закудахтала наставница. – Не слабый ты глюк со спека словил. Три часа в окошко таращился.
– Так вот почему там уже ночь.
– Ну слава Стиксу, с соображалкой, вроде, норм. Кукушку не сорвало.
– С чего это вдруг кукушку у меня должно сорвать? – фыркнул, переходя из сеней на жилую половину.
Здесь, к счастью, обошлось без следов пребывания зараженного. Большая русская печка в углу, массивный дубовый стол в окружении стульев у большого трехстворчатого окна, пара мягких кресел средней степени потертости и длинный диван у стены. Все выглядело уютно и вполне по-домашнему. Впечатление чуть портил лишь толстый слой пыли на всем. Но пыль – это не дерьмо на стенах и полу, дело легко поправимое.
– Так это ж спек, придурок! – продолжала меж тем неистовствовать Шпора. – У него побочка такая, что мама не горюй! Может так башку переклинить, что с первой дозы нариком конченым станешь, сторчишься нахрен, все на свете за дозу продать готов будешь, и только после перерождения снова нормальным станешь. Потому и применяют его умные люди только в самых крайних случаях, когда совсем припрет.
– Так у меня и был такой, – подхватил, стряхивая с плеч рюкзак и укладывая в одно из кресел, рядом с винтовкой. – Руку от пчелиного яда словно клещами раскаленными на части рвало. А сейчас, вон, уже норм. И даже пальцы почти отросли.
– Это не из-за спека, а благодаря подстегнутой пчелиным ядом регенерации. Часик бы боль потерпел и, безо всякого спека, в норму бы пришел.
– Ну конечно, тебе-то легко рассуждать, ты-то боли не чувствуешь.
– Даже не представляешь, как дорого я готова заплатить, чтобы снова ее почувствовать.
Я мысленно обругал себя за несдержанность. Но Шпора, разумеется, услышала.
– Не кори себя, я расплачиваюсь я собственный глупый поступок.
– Слушай, если я могу чем-нибудь тебе помочь…
– Не можешь! – решительно перебила наставница.
– Мля! Да, че вы, сговорились все что ли!
– Пока не можешь, – поправилась Шпора. – Обещаю, Рихтовщик, обязательно попрошу тебя о помощи, когда придет время. Пока ты еще не готов.
Отыскав за печкой веник, смел пыль сперва со стола, стульев и полок, потом подмел пол, и собранную кучу грязи в конце замел за печку под лавку. Будь в доме достаточно воды, с удовольствием бы еще и помыл пол. Увы, в достаточном количестве вода имелась лишь в уличном колодце, сруб которого краем глаза заметил возле бани, а выходить на растерзание еще не до конца угомонившихся пчел у меня не было ни малейшего желания.
Конечно поднятая в процессе сухой уборки пыль какое-то время столбом висела в воздухе. На жилой половине стало невыносимо дышать и пришлось на четверть часа, пока уляжется пыль, перебраться обратно в сени. Коротая минуты ожидания, исследовал в сенях все тумбочки и шкафчики, и нашел в одном целый склад крынок с медом и с медовухой.
Вернувшись, исследовал шкафы за печкой и полки буфета…
В результате, к уже выставленным на стол меду и медовухе добавились: четыре банки рыбных консервов, тарелка сухарей, миска сушеных грибов, пакет чернослива, пакет с вафлями, коробка шоколадных конфет и полстакана очищенных грецких орехов. Последние, освобождая тару, тут же были высыпаны в миску к сухарям, а стакан до краев наполнен душистой медовухой.
– Ну, за удачу! – объявил серому в лунном свете потолку и мелкими глоточками, с удовольствием, выпил содержимое стакана.
Градус у медовухи был конечно небольшой, как у крепкого пива, – моей регенерации на один зуб. Но я кайфовал от самого процесса распития удивительно вкусного напитка, которого в кой-то веки оказалось достаточно, чтоб себя не ограничивать.
Поэтому вдогон за первым, тут же прицепом оприходовал второй стаканчик медовухи. И, хорошенько закусив всякой всячиной, налил себе третий, до капли опустошив первую крынку.
Его сразу пить не стал. Решил совместить приятное с полезным. Достал из целлофана черную звезду и белую горошину.
Звезду разбодяжил в медовухе, горошину в уксусе, все аккуратно отфильтровал, выпил оба раствора и уже со спокойной душой продолжил пировать, развлекая себя чтением накопившихся системных уведомлений.