Страница 2 из 3
— Да отчего же это так? — спросил Кручинин.
— А оттого, я думаю, — отвечал Влас, — что многие с ума сходят, полагая, что чеснок есть противоядие для всех ядов. Не что: оно хорошо, покуривать можжевельничком для духу; а уж верить, чтоб чеснок был вседействующее лекарство — я не согласен.
Скудоумов и Кручинин, поговоривши с Власом и потуживши, вышли из хаты, и на всех улицах и перекрестках ничего не видали, кроме возов можжевельника. Улицы были пусты и вместо прежнего шума воцарялось глубокое молчание. Скудоумов, прошедши улиц пять, остановился и спросил Кручинина:
— Бывало, на здешних улицах моей братьи Скудоумовых тьмы и идут и едут; а ныне куда они девались?
— Поелику редкий из Скудоумов не имеет достатка, — отвечал Кручинин, — то Скудоумовы или разъехались по деревенькам, или заперлись в своих стенах, чтоб не видать и не слыхать о том зле, которое кладет печать свою во многих местах.
— О! — вскричал Скудоумов. — Так богатым Скудоумовым жить недурно. Да и в самом деле, что нам за дело до других! Мы же ведь собой не спасем их!
В сие самое время увидели они человека лет в тридцать, скидающего с себя капот и продающего за самую дешевую цену. Скинувши капот, он начал дрожать.
— Отчего это, голубчик, — сказал Скудоумов, — продаешь задешево капот, а сам в нем имеешь, судя по твоему от холода дрожанью, крайнюю нужду?
— Пять человек детей, милостивейший государь! — отвечал незнакомец, вздохнувши. — Пусть буду я дрожать от холоду, только бы спасти их от голоду. Работа моя, доставлявшая мне насущный хлеб, прекратилась и страшные челюсти голода, кажется, столь же ужасны, как и челюсти Холеры.
— Вы бы обратились с просьбою к тем, которые имеют более, нежели вы; имеют даже с избытком.
— Многие из них имели и прежде железные сердца, — вскричал незнакомец, — но тогда, по крайней мере, мы видели их посмуглевшие от скупости лица; по крайней мере, от гордости протягивали они к бедному руку, недавно считавшую кучи золота, с копейкой; но ныне мы не видим даже самих лиц, не видим следов их; они забыли, что сами человеки, забывши, что неумолимая смерть, может быть, похитит их скорее, нежели самого последнего бедняка. Однако добродетельные люди являются среди опасностей, и, будучи тронуты человеколюбием, поспешают на помощь страждущему человечеству. Сейчас я иду в лавку Московского купеческого сына Бориса Васильевича Страхова, отпускающего муку, вместо 150 к., по 80 коп. за пуд; а сейчас иду с завода Григорья Максимовича Шелапутина, который отпускает хлоринову воду безденежно, а завтра пойду во вновь открываемую больницу в доме Надворного Советника Фавста Петровича Макеровского, который дом сей единственно из человеколюбия отдал под больницу безденежно.
— Помогает ли Медицина? — спросил Кручинин.
— При содействии высоких чинов Государства оказывает она значительные успехи, — отвечал незнакомец.
— Скудоумов! — вскричал Кручинин. — Прочти-ка эту бумагу, что тут написано?
И Скудоумов начал читать: радость, благодарность, удивление, доверенность, преданность… все со слезами на глазах благословляли имя ЦАРЯ добродетельного и великодушного, который в такую важную минуту утешал Своих верных подданных. Помазанник Божий привез нам Божией милости.
— Скудоумов! — сказал Кручинин. — Надежда на Бога не посрамит; Царь Праведный спасет и народ свой.
Незнакомец подал Скудоумову еще стихи следующего содержания:
НЕУМОЛИМЫЙ КРЕДИТОР ПОХИЩАЕТСЯ ХОЛЕРОЮ, СТИХОТВОРЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
ОЙ! БОЮСЬ, НЕ ПОСАДИЛИ БЫ В КОЛЫМАГУ; НЕ НАДОБНО ХОЛЕРЫ, НЕ ХОТИМ ЛЕКАРЕЙ
— Вот как гибнут человеческие намерения! — вскричал незнакомец и замолчал. — Видно, буди благочестив, уповай на Бога, люби Его всем сердцем, есть вернейший рецепт в сей жизни против болезней, а в будущей путь к вечному блаженству.
На дороге к хате дяди Власа увидели Чухломцы странней анекдот. Двое пьяных поссорились, из коих один закричал: «Я Холера!», другой же, не говоря, ударил его так сильно, что он упал на землю, и сказал: «А я Доктор. Вот видишь, и Доктор может побеждать Холеру».
— Справедливо, — сказал Кручинин. — Божия помощь необходима; но и человеческими предосторожностями пренебрегать не надлежит.
— Поедем-ка, брат, домой, — вскричал Скудоумов, — видно, Чума и Холера одна другой стоит; а я тебе сказываю, что я обеих боюсь. Поглядел бы, брат, я, как-то теперь поживает описатель наших деяний; не дрожит ли его ретивое сердце от ужаса, когда люди, как говорят, платят по двадцати рублей за четверик чесноку, и когда у него не на что купить и одной чесноковки. Правду сказать, пусть для него люди курят можжевельником, пусть чесноком наполняют комнаты, пусть усыпают известью полы, пусть приносят хлориновую воду; ему заботиться не о чем; ибо я слышал, что у него нет ни кола, ни двора, ни перегороды; окуривать нечего; а написано у него, как я слышал, на одной стене: Буди благочестив, уповай на Бога; а на другой: Memento mori. Боится только он одного, а именно: так как он, приходя иногда из гостей, припадает; так не подумали бы, что это Холера, и, посадя в колымагу, не отвезли бы в больницу.