Письмо из прошлого

– Давай, Петрович, выйди отсюда, не мешай Маше отдыхать, она болеет.

– Пап! – Маша попыталась встать, но головокружение снова припечатало к постели. – Кто это?

– Это мой друг, Машенька. – Отец склонился над ней, обдав стойким перегаром, поправил плед. – Лежи, Маша, ты еще слаба, целую неделю жар мучил.

Отец подтолкнул своего товарища к выходу из комнаты, и они оба, пошатываясь от алкогольного тумана, вышли.

– Пап! – Маша села на постели. – Пап!

Но отец закрыл за собой дверь. Маша на минуту прикрыла глаза, голова действительно кружилась, и казалось, весила тонну. Она не без труда свесила ноги, поставила их на холодный пол. Чтобы подняться пришлось приложить немало усилий. Пошатываясь, почти дошла до двери, но остановилась, пытаясь удержать равновесие. Открыла дверь своей комнаты как раз в тот момент, когда входная дверь закрывалась – приятели ее отца уходили. Она облегченно вздохнула, хотелось поговорить с отцом без лишних ушей и глаз. Она, все также пошатываясь, прошла по темному коридору к кухне и, прежде чем переступить порог, осторожно заглянула.

На кухне еле слышно играл магнитофон, из динамика мужской голос просил утолить его печали, настойчиво звал некую Натали. Маша хмыкнула, поморщилась от удара в висок. А головная боль оказывается действительно – боль. Повсюду пустые бутылки из-под водки, валяется кусками уже зачерствелый хлеб. Отец сидит у открытого окна и курит. Маша сделала шаг и только сейчас заметила фотографию матери, перевязанную черной лентой, стоявшую на столе, посреди объедков и пустых рюмок.

Тупая боль разлилась по слабому телу, наполнила невыносимой тяжестью, пропитав ее, словно губку. Захотелось закричать, завыть воем, но из горла вырвался лишь беспомощный стон.

Отец обернулся, замер с поднесенной ко рту сигаретой.

– Маш, зачем ты поднялась?

Она осела на стул, не отрывая взгляда от фотографии.

– Папа, а где она сейчас?

– Машка, ну что ты такое говоришь? – отец вздрогнул, посмотрел на нее сквозь пелену своих некогда голубых глаз. – Она на небе, Маш.

– В больнице еще?

– Маша? – взгляд сердитый. – Услышь меня.

– Скажи, что в больнице.

– Нет. – Еле слышный шепот отца прополз по коже, точно змея, оставляя ядовито горький осадок.

Машу передернуло. Она сжала губы до синевы, обхватила голову руками. Она все летела в эту пропасть, открытую пасть которой она видела в день, когда мать увезли. Все летела и никак не могла разбиться.

– Неужели и похоронили уже?

Молчание. Кивок.

– Как?! – Маша как раненый зверь метнулась к двери, обратно, прикусила губы. – Как же так?

С силой ударила ладонью по столу, смахивая пустую посуду и закричала что было сил. Отец поморщился, затягиваясь ядовитым дымом. Она осела на грязный липкий пол, истоптанный чужими ногами, и зарыдала, обхватив голову руками, вцепилась себе же в волосы, с силой дернула их на себя, но от горя ничего не почувствовала. Кто-то прошел мимо, слегка толкнув ее, загремела посуда. Маша открыла глаза – несколько незнакомых женщин уже сидели за столом и наливали себе и отцу водки.

– Кто вы? – Маша поднялась на ноги.

– Помянуть надо. – Сказала одна из них, громко икнула, обратилась к отцу: – Дочь твоя?

Отец кивнул, опрокинул в себя содержимое граненого стакана. Маша, рывком дикого зверя смахнула одну из наполненных рюмок со стола.

– Он не будет больше пить, пошли вон отсюда!

– С ума сошла? – прошелестела одна из незнакомок, толстая и рыжая, в растянутой кофте и спортивных штанах. – Мы Аньку поминаем, уйди отсюда!

– Сама пошла! – Маша бросилась на нее, но вторая больно дернула за руку, выпихнула в коридор.

– Папа!

Отец поморщился, не отрывая взгляд от черного пола.

Глава 6. Здравствуй, школа!

В школу Маша пришла через две недели после начала занятий. Весь класс уже знал причину ее отсутствия и поэтому лишних вопросов никто не задавал. Никто не издевался и не смеялся над ней, как бывало прежде, даже ненавистная Надька и та одаривала ее сочувствующими взглядами.

К школе она так и не подготовилась. О новом платье и речи не шло и Маша, сидя за партой то и дело старательно натягивала свой старый сарафан на оголенные и острые от худобы колени.

– Ты вся светишься. – Галина догнала ее в коридоре, когда началась перемена. – Как ты?

– Свечусь. – Маша хмыкнула, приятно вдохнула доносящийся со столовой запах – пирожки с картошкой по десять рублей за штуку были вкусными. – Святая я что ли, чтобы светиться?

– От худобы светишься, дура! – Пшыкнула Галя. – Доходяга, кошмар блин, кожа да кости, что батя вообще не кормит?

– Кормит. – Маша запрыгнула на подоконник, расправила полы сарафана, усаживаясь, вспомнила вчерашний ужин из консервной сайры, слипшихся макарон и черного хлеба. Имелась дома еще колбаса, но внешний вид и запах Машу не радовал, поэтому обошлось без нее. – Скоро должна бабка приехать.

– У тебя есть бабушка? – Галюня нахмурила свои крашеные черным карандашом брови. – Никогда не слышала о твоей бабке.

– А у меня ее и нет. – Маша спрыгнула с подоконника, оказавшегося слишком холодным. – Двоюродная какая-то, не знаю, как отец ее вызвонил и зачем. Слушай, а деньги у тебя есть?

– За пирожками? – быстро сообразила подруга.

– За ними.

– Есть немного. – Галина задумалась, поджав губы, затем махнула рукой. – Ладно, идем, угощу тебя по старой дружбе.

Они спустились на первый этаж, зашли в столовую, и пока Галя стояла в очереди за пирожками, Маша села за стол у открытого настежь окна. Дожди прекратились, наступило бабье лето. Солнце грело в своих последних жарких лучах всех желающих, птицы пели, и захотелось вдруг туда, на улицу, гулять не спеша по дороге, вдыхая запах осени.

– Чего ты улыбаешься? – спросила Галя, присаживаясь на соседний стул. – Держи.

Она протянула Маше сверток с двумя пирожками, горячими и вкусными до одурения.

– Хочу на улицу. Бродить и чтобы никто не трогал. – Маша откусила кусочек, зажмурилась от удовольствия. Вот он, момент наслаждения и счастья. Мимолетного, обыденного, но все же счастья – главное, не упустить его. – А, может, уйдем?

Галя удивленно фыркнула. Уж что-то, а прогуливать занятия обычно в их дуэте предлагала не Маша.

– Ты серьезно? Ты и так пропустила много. – Она задумчиво посмотрела в окно, из которого дул теплый ветер, поправила рукой воротник красной рубашки и вдруг хлопнула ладонью по столу.

Маша довольно хмыкнула – озорной блеск в глазах Галюни, как правило, не предвещал ничего приличного.

– Недолго же тебя пришлось уговаривать. – Маша доела последний пирожок, подумав, что съела бы еще парочку и взяла в руки свою замшевую сумку. – Идем?

– У меня есть отличный план! – ехидно засмеялась подруга, хватая ее за руку.

– В каком смысле?

– Во всех! – Галя засмеялась. – Но сначала, перейдем к действиям. Ты как на счет поездки на дачу?

Маша задумалась.

– Если хочешь, иди, предупреди отца, что с ночевкой, потому что я планирую напроситься поехать со Славиком. Они, конечно, собирались чисто мужской компанией, но я тоже хочу! Тем более что и ты согласна.

– Я еще не согласилась.

Галя остановилась на крыльце школы, удивленно посмотрела на нее:

– Ты себя со стороны слышишь? – Она недовольно цокнула, скрутила губы трубочкой, собираясь обидеться.

– Хорошо, – Маша прижала сумку к груди. – Только скажу отцу, а то вдруг потеряет.

Подруги кивнули друг другу и разошлись в разные стороны, договорившись встретиться у Галькиной общаги в четыре часа дня. В том что, отец кинется ее искать, Маша, конечно, сомневалась, но домой зайти все же решила, чтобы переодеться.

Она вбежала в свой подъезд, подошла к двери абсолютно уверенная в том, что отца нет дома, но дверь оказалась открыта настежь. Маша остановилась, прислушалась – тишина. Отец должен быть на работе, а если даже представить, что в квартире побывали воры, то неудивительно, что они бежали, даже не прикрыв за собой дверь. Такой бедности и запустенья, они, наверное, давно не видели. Маша прыснула от смеха и зашла в квартиру, на кухне послышалось движение. Сердце ушло в пятки. Она вытянула шею, пытаясь хоть одним глазком заглянуть в кухню и какое же было ее удивление, когда она увидела отца, с утра уже распивавшего крепкие напитки.