Приговор (ЛП)

Были люди, которые помогали ей принимать душ, одеваться, причёсываться. Сначала она боролась с их вторжением и помощью. Потом, со временем, она решила принять эту помощь. С какой-то стороны это успокаивало. Она была приучена к тому, что соблюдение внешних приличий важно. И если выполнение одних и тех же действий день за днём слишком утомительно, действия этих безликих рук сняли с неё эту ответственность.

Ни при каких обстоятельствах она не хотела разочаровать Тони. Иногда её душили слёзы. В конце концов, ей следует свыкнуться с этим — она разочаровала его. Почему бы ещё он не сделал своё присутствие видимым для всех? Иногда люди говорили ей, что он ушёл навсегда. Но она-то знала!

Она знала, что он здесь. Даже если безликие люди не видели и не слышали его, он был здесь. Когда он приходил к ней, она могла есть и спать. Она жила ради его прикосновения — оно уносило прочь всю удушающую боль, которой была наполнена её пустая без него жизнь. Да, были времена, когда они были вместе и было больно. Но это не сравнить с болью незнания, когда он вернётся. Следовательно, она запрятала бы эту боль подальше, если бы они были вместе. Если бы он был здесь, она бы отказалась показать своё несчастье. Это бы стало её личной агонией — после того, что она сделала, она заслуживает этого.

Клэр помнила каждое слово, каждый звук, который он когда-либо произнёс. Он говорил ей, что предложение о психиатрической лечебнице было сделано, чтобы защитить её. Теперь — заслужила она это или нет — она была под защитой.

Иногда люди задавали ей вопросы. При каждом вопросе она слышала его голос: — Разглашение личной информации запрещено…

Она больше не задавалась вопросом, что входит в понятие «личная информация». Были ли это её воспоминания, её история или что она хочет поесть — она не будет разглашать. Чтобы исключить любую возможность разглашения того, чего нельзя, она решила не говорить вообще. Со временем это давалось всё легче и легче — слова безликих людей редко проникали под оболочку отчуждения.

Потом, без предупреждения, люди перед ней стали менять лица, и она забыла об обете молчания и заговорила. Ведь это было так волнующе — увидеть давно утерянных друзей, их лица. Хотя они так же быстро исчезали, как и появлялись. В основном это не имело значения — реальные или вымышленные — люди рядом с ней редко понимали, о чём она говорит. Когда бы это ни случалось, она вспоминала о своём непослушании. Чувство стыда вызывало смятение, которое угрожало её благополучию.

Это смятение и то, как оно появлялось, Клэр не могла контролировать. Она хотела остановиться, вести себя хорошо, но иногда не могла заставить своё тело подчиняться, и тогда безликие люди связывали её. Так много образов проносилось в голове — она ненавидела быть связанной. Безликие голоса говорили, что привязывание — для её же блага, чтобы она не навредила себе. Клэр всё равно боролась — ведь она никому ещё не навредила. Хотя подождите — да, навредила…

История её насильственных действий была задокументирована. И раз она была способна на это, лучше перестраховаться. Успокоение приходило тогда, когда она меньше всего ждала этого, когда всё, казалось, было потеряно.

Клэр слышала его голос.

Она не могла предугадать, когда это произойдёт, она не могла спровоцировать это или даже молиться об этом. Нет, Тони появлялся по собственному расписанию и по своей воле. Его голос приходил — слово, шёпот или длинная бессвязная речь. Мелодия глубокого баритона могла успокоить её, как ни одно лекарство.

Когда Клэр только появилась в «Эвервуде», лица и руки, которые выводили её на улицу, пытались приобщить её к работе в саду. Они клали ей в руки инструменты, но она не хваталась за них — она не могла. Это было слишком болезненно. Это напоминало ей о садах в поместье или тех, что были там, в их раю. Со временем лица сдались. Клэр так предполагала, ведь она не спрашивала. Неважно почему, главное, что они больше не настаивали.

Временами она пыталась вспомнить свою жизнь и не могла. Всё перемешивалось в одну серую массу — тёмное бледнело, светлое темнело — этакое место между мирами. Там было «прежде» — раньше, годы назад, давным-давно — когда у жизни был цвет. И там было «после» — время, когда всё исчезло, когда серое победило — время после темноты.

Её усилия по сдерживанию этой серости не увенчались успехом, и, со временем, она прекратила попытки. Серость сочилась отовсюду, проникала в мысли, заполняла пустоты. Её мир, её реальность стали серыми, бесцветными.

Потом вдруг, также неожиданно, как и его голос, без причины, начинали проникать оттенки цвета. Это был цвет непрошенных воспоминаний. Она была беспомощна в попытке остановить их. Обычно они начинались с ясных оттенков весенней зелени и голубизны над волнами озера. Без предупреждения всепоглощающая боль — обезоруживающее чувство утраты — останавливало её. И тогда, ещё хуже, чем серость — не было больше ничего. Ни белого, ни чёрного — НИ-ЧЕ-ГО!

Эта пустота была вызвана не только потерей Тони. О, она хорошо его знала, он бы возвращался на подольше, чтобы разжечь ее страсть, воспламенить ее желание, и потом исчезнуть опять. Это небытие было чем-то ещё — чем-то, что она не могла определить — чем-то, куда и серость не могла проникнуть — чем-то, что заползало прямо в сердце.

Если она позволяла мыслям задержаться на пустоте дольше, это разрывало её душу в клочья, и она чувствовала каждый рывок, когда мгновенные сцены с ребёнком и пожаром проносились в её сознании. Это была самая испепеляющая боль, какую она когда-либо испытывала, а ведь без сомнения, Клэр была ветераном боли. Она перенесла потерю, претерпела трагедию и выдержала физические страдания — черт возьми, она сама выдержала смерть.

Без предупреждения эта пустота приближалась к ней и опускала ее на колени. В такие моменты ее тело сжималось. Она слышала, как первобытная мольба срывалась с её губ — не слёзы, не рыдания в подушку. Она слышала мученический вой, который никто не мог понять, только она. Когда это случалось, приходили люди. Они говорили слова, которые она не могла разобрать, и новая боль появлялась в её руке.

Иногда она кричала только затем, чтобы почувствовать благословенный острый укол. Лица и голоса не понимали… она не могла просить, это было бы разглашением информации, и всё же ощущение укола вело ко сну — отсрочке от осознания серости и удушающей пустоты. Жизнь перестала быть настоящей. Возможно, она никогда и не была, и никогда не будет…

Иногда Клэр вспоминала чёрные пустоты. Эти мысли не пугали её, наоборот, чёрное поглощало серое, поедало небытие и обещало сильные эмоции. Ничего и никогда в Тони не было серым. Там всегда были цвета: голубые, зелёные, красные и коричневые. Так многое может ассоциироваться с оттенками коричневого. Память об этом коричневом, переходящим в чёрный, заставляла ее сердце биться чаще, бесконтрольно пульсировать, и голод тела по страсти, который только он мог утолить.

Иногда, уставившись на что-нибудь, Клэр представляла в своих фантазиях глаза Тони, вспоминая его способность общаться одним лишь взглядом. Вид чего-либо тёмно-коричневого или чёрного электризовал каждый нерв в её теле, но когда она видела шоколадно-коричневый, то всё её существо содрогалось от спазмов.

Клэр перестала беспокоиться месяцы или годы назад. Время было уже не важно. У неё была новая цель — дождаться, когда он вернётся, когда он будет держать её, ласкать, и будет любить до тех пор, пока его взор не наполнит её существо, пока он не поглотит пустоту и пока он не заставит цвет вернуться в её блёклый мир.

****

Клэр прогуливалась в сопровождении бесцветного голоса. Бесцветное лицо говорило, а она гуляла. Воздух был тёплым, а небо ясным. Клэр предполагала, что небо голубое, хотя она видело только серое — как в чёрно-белом кино. Женщина рядом с ней говорила и говорила, и казалась одновременно знакомой и незнакомой. Клэр не пыталась слушать, вместо этого она сконцентрировалась на прогулке. Послушание помогло ей заслужить временную отлучку из её одинокого убежища. Это был компромисс, на который она могла пойти. Когда они вошли в здание и проходили через кафетерий, Клэр взглянула сквозь свои защитные барьеры на мгновение, которого хватило, чтобы увидеть кого-то знакомого. Осознание этого отбросило её назад, обездвижило. Воспоминания хлынули потоком, цвета затопили серость. Она не успела запрятать их достаточно быстро.