Страница 20 из 37
Тем не менее заметные экономические улучшения 40–50‐х годов давали повод и для сдержанного оптимизма. Как бы гнетуще ни действовало правление Паскевича на политическую и культурную жизнь Царства Польского, все больше было зримых признаков того, что новое усиление польской нации – лишь вопрос времени. Этот процесс национальной регенерации, как считали некоторые польские современники, сначала должен был совершиться в далеких от политики социальных и экономических сферах. Поэтому 40‐е годы справедливо названы ранней фазой осуществления программы «органичного труда», которая заключалась в ненасильственном укреплении польской нации за счет наращивания экономического потенциала и народного образования. Особенно распространены были такие соображения в среде польских аристократов и интеллектуалов в Познани; свое первое прочное институциональное оформление они получили в 1841 году, когда Кароль Марчинковский и Август Чешковский основали Общество научной помощи (Towarzystwo Pomocy Naukowej).
Хотя время для интенсивной рецепции этой разновидности позитивизма в Царстве Польском еще не пришло, все же в среде варшавской буржуазии стали раздаваться первые голоса, призывавшие более критически взглянуть на повстанческий пафос и мессианизм поляков. Неудача революций 1848 года способствовала усилению скепсиса по поводу всех взрывообразных и насильственных вариантов перемен, особенно после того, как в 1850 году в соседней Галиции на должность наместника был назначен поляк Агенор Голуховский и там – при всех заявлениях о лояльности императору – открылся неожиданно широкий простор для пропольской локальной политики. Анджей Замойский, один из будущих основателей Сельскохозяйственного общества, уже в 40‐е годы осуществлял в своих имениях инновации, вдохновленные идеями «органичного труда». Эти же дискурсы и горизонты сравнения вдохновляли впоследствии и реформатора Александра Велёпольского, который вскоре развернул активную деятельность в Варшаве94.
Однако, пока в качестве «князя Варшавского» Польшей правил Паскевич, подобным реформаторским настроениям были поставлены очень узкие рамки. Слишком сильное впечатление произвело на генерала подавление Ноябрьского восстания, слишком большое влияние оказывали на его манеру правления топосы о «неблагодарной» и «клеветнической» Польше. Новые возможности для маневра открылись только через двадцать пять лет после Ноябрьского восстания, со смертью царя Николая I (1855) и его варшавского наместника (1856). Вступивший на престол Александр II увидел необходимость фундаментальной перестройки всего государства, включая и политику в отношении Польши.
СМУТНОЕ ВРЕМЯ: РЕФОРМЫ И ПУТЬ К ЯНВАРСКОМУ ВОССТАНИЮ (1856–1863)
Назначение Михаила Горчакова на пост наместника поначалу не предвещало никаких перемен в стиле правления, ведь в 40‐е годы он служил при Паскевиче военным губернатором Варшавы. Но уже очень скоро стали заметны первые признаки готовности Петербурга к уступкам. Первую же свою поездку в Царство Польское – в мае 1856 года, когда в качестве польского короля он принял присягу подданных, – Александр II использовал, чтобы пообещать реформы и сигнализировать о готовности Петербурга к примирению. Прием, оказанный Александру польской аристократией, был поэтому самым восторженным, хотя царь и напомнил, что «никаких мечтаний» питать не следует95.
Фактически в правление Горчакова, продолжавшееся до 1861 года, происходило осторожное изменение курса в отношении Польши, которое надо рассматривать в контексте начинавшейся реформаторской деятельности Александра II в целом. После поражения в Крымской войне вопрос о внутренней реформе встал для многонациональной Российской империи как никогда остро, потому что стало очевидно, насколько Россия уступает западноевропейским державам не только в военных и логистических вопросах, но и в деле набора рекрутов и мобилизации населения для войны вообще. Давние дискуссии о необходимой модернизации России получили новый импульс с восшествием на престол Александра II и вылились в комплекс реформаторских мероприятий, вошедших в историю как «Великие реформы». В течение неполных двадцати лет царь вместе с активной группой бюрократов-реформаторов осуществил радикальные изменения, которые призваны были коренным образом преобразовать социальный и культурный ландшафт империи и поставить государство как институт на новый фундамент96.
Пакет решений, предусматривающий, помимо освобождения крестьян (1861), также реформу судебной системы (1864), органов сельского и городского самоуправления (1864 и 1870), системы образования (1865), военной службы (1874) и цензурного дела (1865), имел целью приблизить Россию к модели современных европейских держав. Образцом при этом во многих отношениях послужила Франция, где Наполеон III осуществлял централизацию монархии. В то же время Россия ни в коей мере не ориентировалась на модель «национального государства», а главным образом перенастраивала механизмы господства перед лицом быстро меняющегося мира. Идея империи как многонационального государства, легитимность которого обеспечивалась династией Романовых, не подвергалась в Петербурге сомнению.
Модернизация, на которую были направлены реформы, по существу преследовала две конкретные цели внутренней перестройки России. Во-первых, реформы должны были расширить государство как институт и, прежде всего, унифицировать его внутренне в административно-правовом плане. Во-вторых, создание ограниченных пространств для участия общества в социально-политических делах должно было способствовать расширению слоя лояльных граждан97.
Эти цели непосредственно влияли и на то, как Петербург намеревался преобразовать администрацию польских провинций. Здесь в 50‐е годы была намечена осторожная, не выходящая за четко обозначенные границы активизация общества, на лояльное сотрудничество которого власти надеялись, когда одновременно осуществляли модернизацию и расширение государства. Поэтому «приглашение общества», с которым Александр II и его бюрократы-реформаторы обратились к представителям гражданского общества на местах, привлекая их к участию в некоторых локальных процессах управления, распространялось и на Царство Польское. Дискурс о «гражданственности», получивший развитие с конца 50‐х годов и ставший ключевым понятием эпохи Великих реформ, первоначально охватывал и польских подданных империи98.
Соответственно, Александр уже очень скоро после своего восшествия на престол продемонстрировал польскому обществу готовность к примирению и смягчил установленные ранее ограничения. Уже в марте 1856 года, в своем тронном манифесте, монарх объявил о предстоящих фундаментальных реформах. Помимо всего прочего, Петербург разрешил снова занять архиепископскую кафедру в Варшаве, и в том же году Антоний Мельхиор Фиалковский был назначен архиепископом Варшавским и утвержден в этой должности папой. В 1857 году была проведена амнистия политических заключенных и в ограниченной степени были вновь разрешены польские ассоциации, организации и учреждения. В качестве одного из первых символических актов, имевшего, однако, долгосрочный эффект, в Варшаве была создана Медико-хирургическая академия, на первых порах размещенная – и это выглядело не менее символично – во дворце Сташица, где прежде размещалось легендарное Общество друзей наук. Но самую большую роль в будущем предстояло сыграть созданному в эти годы Сельскохозяйственному обществу (Towarzystwo Rolnicze). Благодаря большому количеству членов и многочисленным местным отделениям оно превратилось в центр новой польской общественной жизни. Всего за несколько лет его численность выросла с 1 тыс. до более чем 4 тыс. членов. Поскольку на заседаниях этой организации не только обсуждалась реформа аграрного устройства Польши, но и шли принципиальные дебаты о будущем Царства Польского в целом, есть все основания сказать, что Общество было «заменой парламента» и существенно способствовало постепенной политизации польской общественности99.
94
Ср.: Chwalba A. Historia Polski 1795–1918. Kraków, 2001. S. 285–287.
95
Ср.: Пильц Э. И. Поворотный момент в нашей истории // Пильц Э. И. Поворотный момент в русско-польских отношениях. Три статьи Петра Варты (Э. И. Пильца) / Пер. с польск. СПб., 1897. С. 6–9; Сидоров А. А. Русские и русская жизнь в Варшаве (1815–1895): Исторический очерк. Варшава, 1899. Вып. 2. С. 120–121; Он же. Русские государи в Варшаве. Варшава, 1897. С. 20–21; Татищев С. Император Александр Второй. M., 1996 [первое изд. – 1911]. Т. 1. С. 233–234. См. также: Уортман Р. Поездки Александра II по Российской империи // Кукушкин Ю. С., Захарова Л. Г. (ред.). П. А. Зайончковский. 1904–1983 гг. Статьи, публикации и воспоминания о нем. М., 1998. С. 220–237, здесь с. 223.
96
О Крымской войне см.: Edgerton R. B. Death or Glory. The Legacy of the Crimean War. Boulder (Col.), 1999; Figes O. Crimea: The Last Crusade. London, 2010; Idem. The Crimean War: A History. New York, 2011. Что касается Великих реформ, то по-прежнему актуальны работы: Lincoln W. B. The Great Reforms. Autocracy, Bureaucracy, and the Politics of Change in Imperial Russia. DeKalb, 1990; Eklof B., Bushnell J., Zakharova L. (eds). Russia’s Great Reforms 1855–1881. Bloomington, 1994.
97
Ядро реформ в этом смысле составляло, несомненно, освобождение крестьян, которое в 1861 году было осуществлено вопреки мощному сопротивлению. 11 млн крестьян получили личную свободу, и тем самым значительная часть населения была выведена из-под власти помещиков, что открыло простор для расширения сферы действия как государственных структур, так и учреждений самоуправления. См. об этом: Leonard C. S. Agrarian Reform in Russia. The Road from Serfdom. New York, 2011; Macey D. A. J. Government and Peasant in Russia 1861–1906. The Prehistory of the Stolypin Reforms. DeKalb, 1987; Worobec C. D. Peasant Russia. Family and Community in the Post-Emancipation Period. DeKalb, 1995; Yaney G. L. The Urge to Mobilize. Agrarian Reform in Russia, 1861–1930. Urbana, 1982.
98
О топосе «гражданственности» см., в частности: Baberowski J. Auf der Suche nach Eindeutigkeit. Kolonialismus und zivilisatorische Mission im Zarenreich und der Sowjetunion // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1999. Bd. 47. H. 3. S. 482–503, особенно S. 489–490; Beyrau D. Liberaler Adel und Reformbürokratie im Rußland Alexanders II // Langewiesche D. (Hg.). Liberalismus im 19. Jahrhundert. Göttingen, 1988. S. 499–514; Yaroshevski D. Empire and Citizenship // Brower D. R., Lazzerini E. J. (eds). Russia’s Orient. Imperial Borderlands and Peoples, 1700–1917. Bloomington, 1997. P. 58–79.
99
Об этом и по обсуждаемой далее проблематике см. также: Долбилов М. Д., Миллер А. И. (ред.). Западные окраины. С. 123–176; Miller A., Dolbilov M. «The Damned Polish Question». P. 439–443.