Страница 16 из 26
Шимон сдавал, режиссер спешил с монтажом. Наконец исхудавшего Шимона доставили в студию. Мауд сидела рядом с ним и 45 минут держала его за руку. Она впервые видела себя в кино.
Шимон недвижно смотрел на экран. Когда фильм закончился, он слово в слово повторил вопрос, который Мауд сама себе задала в фильме: «Что было бы, если бы я бросилась за ним, пошла бы с ним вместе, вот так, в чем была?» – и ответил: «Тебя бы не было. Я бы встретил другую женщину. Возможно, другая женщина не стала бы ничего от меня скрывать. И у нас с ней не родилась бы дочка, которая наложила на себя руки. А фильм нормальный, думаю, он тронет зрительские сердца».
После смерти Шимона Мауд раздавала вещи. Сереже достались свитера. Один из них, серый, хранится на Сережиной полке. И выкинуть не могу, и отдать некому. Что-то вроде истории со шляпой из чемодана.
К Мауд зачастили иностранные гости – фильм сделал свое дело. В Германии о ней вышла книга. И все-таки что-то не произошло, что-то важное не случилось.
Что же?
Она не написала свою книгу. В ней должны быть не только те, кого мы сдали в Зал памяти, но и Шимон, и Герман, и Яэль, и многие другие, о ком она обязана рассказать.
В течение года я получала от Мауд разные истории с непременным моралите в финале. Еврейская община Простеёва пообещала издать книгу, так что Мауд писала по-чешски.
В то время, когда она сочла, что все готово, я работала в Лос-Анджелесе над новой обширной экспозицией Фридл. «Отправь в Простеёв как есть, пусть перепечатают и соберут хотя бы по темам, а я вернусь, и мы все сделаем», – предложила я ей. Через полгода я села за ее компьютер с чешской клавиатурой, и мы довели дело до ума. Единственная моя придирка относилась к названию: «Что не сгорает в огне». Так называлась и английская версия фильма о Мауд. Куда лучше была ивритская: «Встретимся». Но Мауд огненный пафос не коробил, и я сдалась.
«Лена, без твоего таланта, без твоего желания помочь эта книга никогда бы не увидела свет. С любовью и благодарностью. Мауд», – написала она ровненьким почерком по-чешски.
– Приписать на английском и иврите? Или подождем, когда переведут?
– Подождем.
Это желание Мауд тоже исполнилось.
Осенью 1999 года венский реставратор раскрыл пакетики, разложил их содержимое на специальной японской бумаге, укрепил лепестки и стебельки, зафиксировал бумагу, в которой хранились цветы.
Помещенные между пуленепробиваемыми стеклами, они долго путешествовали по свету вместе с выставкой Фридл. На бирке значилось: «Цветы, подаренные Мауд Штекльмахер (1928 г. р.) Германом Тандлером (1917–1942) в 1941–42 гг. в городе Простеёве».
В марте 2018 года Мауд стукнуло 90. Для своих лет выглядит она прекрасно, правда, одна из дому не выходит, только с филиппинкой, которую, вопреки желанию, приставили к Мауд ее разумные дети. Но тут она сама виновата. Не была такой хорошей матерью, как ее мама, и, уж конечно, никогда не была такой хорошей бабушкой, как ее бабушка. Внуков она любит, в правнуках души не чает, но что она им может дать, если они даже суп в телефоне варят. Лук класть? Щелк-щелк, лук там.
– Умру, и все окажется на помойке, – сказала Мауд, отпирая шкаф, куда перекочевали вещи из сейфа. – Думала про Яд Вашем, но, скажу тебе по правде, хоть мне и очень стыдно, нет у меня доверия к Израилю. Здесь может произойти что угодно.
– Третья мировая война?
– Не знаю. Америка кажется надежней.
Сдадим в Америку, лишь бы Мауд была спокойна.
Я послала перечень предметов с фотографиями в архив вашингтонского музея Катастрофы. Вскоре Мауд позвонили, к ней прибудет их сотрудник, все посмотрит, и они договорятся о цене. Но как такое продавать?
– Посчитай, сколько ты заплатила за сейф, – сказала я Мауд.
– Нет, я платила за ложь. Но это не телефонный разговор.
Елена и Мауд, 2018. Фото О. Лебенсон.
Над площадью Рабина все еще парили воздушные шары. Израиль отмечал победу на Евровидении.
Ночной шум не давал спать, Мауд ощущала себя разбитой, да и выглядела неважно.
Мы устроились за маленьким столиком на кухне, как это бывало при Шимоне. Зеленая пачка сигарет «Ноблес» лежала в той же пепельнице.
– Это камуфляж, – засмеялась Мауд, когда я попросила у нее разрешения выкурить сигарету Шимона. – Пачка пустая, открой и убедись, что я говорю правду.
– Ты всегда говоришь правду.
Елена и Мауд, 2018. Фото О. Лебенсон.
– Нет. Я лгала Шимону про Германа, лгала тебе. Объятиями и страстными поцелуями такое не кончается… – Мауд бросило в краску. – Лучше бы я сказала это по телефону…
– Сколько тебе было, когда ты дала Шимону клятву?
– Какую клятву?
– Все забыть.
– Двадцать три. К тому времени я была зрелой женщиной, во всех отношениях. Могла бы оставаться честной и перед памятью, и перед Шимоном. Я поняла это, когда мы сидели в монтажной, – Мауд вертела в руках пачку «Ноблеса». Глаза, упрятанные в глубокие морщины, смотрели прямо на меня. – Если бы я тогда бросилась за Германом, мы бы погибли вместе, Шимон встретил бы другую женщину, и та родила бы ему лучезарную дочь. Одни уступительные… Хорошо, хоть между нами не останется лжи, – вздохнула Мауд и выкинула пустую пачку в мусорное ведро.
Зовите меня Эрих
Автобус петлял вокруг зеленеющих лесов и ярко-желтых полей, взбирался в горы, скатывался в низины, трясся по булыжной мостовой очередного городка с обязательной площадью и костелом, вытряхивался на очередное шоссе и прибавлял газу. Ранняя весна рисовала в окне головокружительные картины, в дневнике от них осталась однострочная запись: «10.05.1988. Прага – Румбурк. Главный хирург Терезина. Расшифровать магнитофонную запись».
Подъезжаем. Сонные пассажиры зашевелились, на конечной остановке ждали встречающие. Меня не ждал никто. Договорились, что прибуду сама. Однако пожилой кряжистый мужчина с чуть приподнятыми плечами и руками, развернутыми внутрь, судя по стойке, мог оказаться хирургом.
– Да, это я, зовите меня Эрих.
Франц Питер Кин. Портрет Эриха Шпрингера, Терезин, 1943. Фото Е. Макаровой.
Глаза восьмидесятилетнего хирурга смотрели на меня в упор. Молодые, под цвет весеннего неба, без признака старческой водянистости. Он взял меня под руку, и мы пошли. Идти было недалеко. По дороге он пытался понять, что меня к нему привело. По-чешски я понимала хорошо, но говорила через пень-колоду, так что на вопросы отвечала односложно. Доктор Шпрингер картавил, как мой дедушка, родной язык которого был идиш. Может, он знает идиш? Но это вряд ли бы помогло.
– Вы говорите по-немецки?
Мы думали в унисон, но я не знала, как будет унисон по-чешски, сказала «нэ». Чтобы как-то поддерживать беседу, я выпалила имя Фридл Дикер-Брандейс, которая была художницей и занималась рисованием с детьми в гетто… Об этом я уже умела говорить довольно складно.
Дом Эриха Шпрингера, Румбурк, 1988. Фото Е. Макаровой.
Из художников я близко знал Кина, Фритту5, Спира6, они приходили ко мне в операционную рисовать, а вот про вашу слышу впервые.
5
Бедржих Фритта (Тауссиг) родился 19 сентября 1906 года в Вишнове близ города Фридланта. В 1928 году переехал в Прагу. В начале тридцатых жил в Париже. В 1934 году графика Фритты экспонировалась на международной выставке карикатур в Праге. Фритта сотрудничал с сатирическим журналом Simplicus, а с осени 1934‐го до лета 1935 года был главным редактором сатирического журнала Der Simpl. В 1936 году Фритта женился на Ханси (Эдите Фантловой). В 1936–1937 годах супруги какое-то время жили в Париже и путешествовали по Западной Украине, где Фритта рисовал еврейские местечки. 22 января 1941 года у них родился сын Томаш (Томми). 4 декабря 1941 года Фритта прибыл в Терезин. Ханси с Томашем последовали за ним 2 июля 1942 года. В лагере он возглавил графическую мастерскую при техническом отделе. В свободное от работы время Фритта рисовал. 22 января 1944 года Томми получил от отца в подарок книжку. «Эта книжка – первая в длинной череде книг, которые я задумал для тебя нарисовать», – было написано в посвящении. 17 июля 1944 года Фритта был арестован по «делу художников» и помещен в Малую крепость, а 26 октября 1944 года депортирован в Освенцим, где погиб 8 ноября. Ханси умерла в Малой крепости в феврале 1945 года. Уход за Томми взяла на себя Эрна, жена художника Лео Хааса. Томми и Эрна были освобождены в Малой крепости в мае 1945 года. Подробно о Б. Фритте рассказано в четвертом томе книги «Крепость над бездной. Искусство, музыка и театр в Терезине» (далее – КНБ-4).
6
Йозеф (Йо, Джо) Эдуард Адольф Спир родился 26 июня 1900 года в Цутфене, Голландия. Он был одним из самых популярных голландских иллюстраторов и карикатуристов. В 1930‐х годах рисовал карикатуры для газеты De Telegraaf, а также писал тексты для рекламы. В 1930 году Йо Спир с Дж. Фейтом выпустили в свет иллюстрированное издание об истории какао – «Что Колумб привез с собой» – для знаменитой шоколадной фабрики Droste Chocolate в Гарлеме. В 1938 году Спир вошел в десятку самых популярных голландцев. Во время оккупации он был арестован за карикатуру на Гитлера, интернирован с женой и тремя детьми на виллу Бучина в Детинхеме, там же содержались девять других выдающихся голландских евреев со своими семьями. Затем Спиров депортировали в транзитный лагерь Вестерборк, где художник расписал стены в детской больнице. 22 апреля 1943 года семья прибыла в Терезин. Спир был задействован лагерным начальством в проектах «Приукрашивания» и на съемках нацистского пропагандистского фильма. После войны Спир с семьей вернулся в Голландию, где до отъезда в Америку в 1951 году иллюстрировал еженедельный журнал Elsevier. В издательстве Elsevier вышли его книги «Это не наша, а их вина – записки об аннексии» (1945/1999), воспоминания о Терезине «Все, что увидели мои глаза» (1978) и др. Свои произведения он завещал муниципальному музею родного города Цутфена. Умер в Америке 21 мая 1978 года.