Продолжение круга жизни

– Вот теперь, когда Вы всё знаете, дорогая Мария Алексеевна, Вы в полном праве меня презирать, считать падшей женщиной, осрамившей имя своего уважаемого батюшки, Ипполита Андреевича. Отказать нам с Виктором в вашей дружбе и… Простите меня, если это возможно! – всё это Анечка говорила, сильно волнуясь и смущаясь. На лице Марии Алексеевны не дрогнул ни единый мускул, глаза её не расширились от внезапного возмущения или просто удивления, она совершенно спокойно смотрела перед собой, и от этого спокойствия Анечке вдруг показалось, что та просто думает о чём-то своём, абсолютно не вникая в смысл того, что только что ей поведала растерянная и расстроенная девушка.

Мысли Марии Алексеевны, действительно, были теперь уже о совершенно другом. Нет, она всё слышала, что рассказала ей Анечка. Она и сама давно обо всём или почти обо всём догадывалась. И ей безумно было жаль эту чудесную, так рано осиротевшую девочку, которая пришла к ней, малознакомой пожилой женщине и так откровенно и просто обо всём поведала. Да, она пришла к ней, потому что у неё не было матери, не было бабушки… И отца рядом тоже не оказалось в такой непростой для неё момент. Пришла, не зная, что ей теперь со всем этим делать. А что же может, что же должна ответить на все вопросы этих лучистых, открытых для счастья и любви глаз, устремлённых на неё, стареющую и постепенно угасающую, с приступами раннего «старческого маразма», что может она, баронесса фон Штауберг, ответить этому полуребёнку, годящемуся ей во внучки? Она, которая в одночасье овдовела, потеряв красавца-мужа и самого первого, любимого сына Николеньку, это случилось в 1905 году, когда оба они, морские офицеры, погибли в сражении при Цусиме. Потом, в 1907-ом при родах умерла, вместе с так и нерождённым внуком, невестка, жена сына Алексея, единственного женатого из её сыновей. Сам он погиб в первый год той страшной Мировой войны. Он мог не идти на фронт, он был биологом, писал уже докторскую диссертацию, у него была бронь… Но он пришёл и сказал: «маменька, простите, я не могу иначе.» Госпиталь, где он работал, попал под артобстрел… Серёжа, её третий сын, он не пошёл по стопам отца, но тоже избрал для себя военную профессию, он был инженером связи, его мобилизовали в первый день войны, а в 1916-ом, он возвратился домой, его комиссовали по болезни после того, как он наглотался газа «совсем немного», так он сказал… Через полгода не стало и его. И вот теперь Юрочка, самый младший, ещё живой, но где он, что с ним? Господи, помоги ему, не отбирай последнего!

– Мария Алексеевна, простите меня Бога ради, я пойду, простите покорно, – и Анечка встала, намереваясь уйти.

– Да, жизнь такая короткая и на всё Его воля, – вслух продолжила свои мысли Мария Алексеевна. Потом, как – будто очнувшись, вернувшись откуда-то из себя, медленно и спокойно продолжила, – Анна, сядьте, пожалуйста, сядьте. Никуда Вы не пойдёте, – и добавила строгим, но тихим голосом:

– Постараюсь, как могу точнее выразиться, чтобы Вы меня правильно поняли. Но сначала, извините мою прямоту, ответьте мне. Вы сожалеете, что так… такое, ну не знаю, как спросить, Вы любите Виктора?

Анечка, ни минуты не размышляя, тихо ответила:

– Я жить без него не могу, я за каждый миг благодарю Бога, благодарю судьбу, что она нас свела. Он для меня всё, весь смысл моей жизни. Я знала это с той самой минуты, как увидела его в первый раз. И я счастлива, что ношу его ребёнка. Баронесса увидела в её взгляде столько искренности, чистоты и твёрдости, что невольно сама смутилась устроенному ею этой девочке допросу.

– Простите, меня глупую, Анна. Я ведь всё это и так заметила давно. Любовь она и есть любовь, а уж Бог, который нам её дарует, сам ведает, быть ли ей безответной, взаимной, платонической, греховной или ещё какой. На всё Божья воля и Ему, а не мне Вас судить, да я и не ханжа. Время сейчас очень трудное, но раз уж такое выпало на вашу долю, значит и на это Божья воля.

Анечка с благодарностью и надеждой внимала каждому слову Марии Алексеевны.

– Вы говорите, что отказом послужило и то, что у вас различное вероисповедание? – Аня молча закивала, боясь прервать. – А ведь все наши Государыни послушно меняли веру, принимая мужнину, вот и последняя, Александра Фёдоровна, Царствие ей небесное, она ранее была протестанткой. Бог един для всех, может и Вам принять католичество, раз другого выхода нет? Обвенчаться – то Вам всё же надо, ребёнок не должен родиться вне брака. Что скажете, милая моя Анна, права я или нет? – и она вопросительно посмотрела на Аню.

– Да, да, Вы очень даже правы, бесценная, дорогая Мария Алексеевна, – восторженно согласилась Анечка, теперь глаза её светились счастливой надеждой, излучая необыкновенный внутренний свет, – я и сама об этом много думала и в Писании ведь тоже сказано «Да прилепится жена к мужу своему…», конечно, надо мне сменить веру, греха в этом нет. Я думаю, что папа не будет против, он у меня такой умный, такой добрый, только… как ему сообщить? Я не имею от него никаких известий уже более полугода… – и тут же грустная пелена подёрнувшая на минуту её взор, опять сменилась ясным светом необоримого стремления молодости, жаждой жизни, счастья, верой, свойственной только влюблённым сердцам, когда весь мир для тебя, и только для тебя существует, и в этом мире, что бы не происходило вокруг, если ты любишь и любим, то остальное не имеет никакого значения.

– Барыня Мария Алексеевна, господин де Маришар пожаловали, – войдя в гостиную, сообщила Лизавета.

– Проси, проси, пусть войдёт. Лиза, да иди самовар же ставь, мы давно чаю хотим, морозит меня что-то. Поищи там, может, наливочка осталась, – давала распоряжения взволнованная Мария Алексеевна.

– Сию, минуточку. Самовар ужо поставила и наливочка, кажись, осталась, – закивала радостная Лизавета от того, что барыня в хорошем настроении и в доме с появлением этих новых барыниных знакомых, Мария Алексеевна стала поспокойнее, не так часто глаза её были мокрыми от слёз, которые она прикрывала платочком, чтобы прислуга ни о чём не догадалась.

– Добрый день, мадам Мария Алексеевна! Добрый день, мадемуазель Аннет, – вошёл несколько настороженный Виктор. Он галантно поцеловал обеим женщинам ручки, при этом, не смотря на всю настороженность, взгляд его излучал трудно скрываемую потаённую радость. Смотря на Анечку, он весь светился от счастья. «Господи, дай Бог, чтобы всё у них было хорошо, бедные, бедные дети…», – подумала баронесса и предложила всем перейти к столу, который уже накрывала расторопная Лизавета. Анечка с позволения Марии Алексеевны коротко пересказала Виктору их разговор, и совет Марии Алексеевны по поводу принятия Анечкой католичества, как единственно вероятный путь к возможности обвенчаться. Виктор был в восторге от простоты такого решения. Он с гордостью вручил Анечке письмо, которое только сегодня получил от матери в ответ на своё, посланное более месяца назад, где он просил мать о благословении, объяснив ей все свои чувства и вложив фотографию, на которой они вместе с Аннет сняты ещё летом… О чудо, его мать, мадам Эмилия де Маришар, их благословляла! Аня была вне себя от того, что счастье приближалось к ней с такой невероятной реальностью.

Глава 4

– Меер, Лёвка, давайте поаккуратнее, подхватите её на руки… Боже ж мой, ведь она уж и идти сама не может, – Мирра качала головой и оглядывалась по сторонам тёмной улицы. Вроде бы никто их не видел, а там всякое может быть. Ох, и зачем Меер попёрся через арку? И что теперь делать в создавшейся ситуации Мирра просто не представляла. Одного только сделать-таки было нельзя – это оставить девчонку погибать прямо у них под носом на мокрой мостовой под ледяным февральским ветром, Мирру аж передёрнуло от одной этой мысли: «Нет, хорошо, что Меер пошёл через арку…ну ничего теперь не поделаешь, только бы никто не увидел, такое время страшное… а мы таки до утра что-нибудь придумаем.» Девушка старалась идти сама и всё приговаривала словно в бреду: «Я сама, право, не стоит так беспокоиться… я сама, ой, сколько хлопот со мной, простите… я тут посижу чуть-чуть… только передохну, простите… сколько хлопот, я сама… простите…» Когда Мееру и Лёвке всё же удалось спуститься с ней по крутым ступенькам в свой подвал и втащить её на кухню, где было тепло и даже чуть душновато, едко пахло лавровым листом и чесноком, она сразу же потеряла сознание.