Продолжение круга жизни

– А идти? У меня нет дома… теперь. Прошу вас не беспокойтесь, оставьте меня, я тут посижу ещё. Господи, лучше бы мне умереть! – прошептала девушка.

– Ну вот ещё чего! Ты слышишь, Меер, она собралась тут под нашими окнами ещё и умереть! – возмущённо, и, как сама думала, строго сказала Мирра Ильинична.

– Нам только этого не хватало, – и уже совсем тише, участливо спросила, – сдаётся мне, что вы – сестра милосердия? Я правильно думаю? – та молча кивнула. Мирра немного прищурилась, как бы что-то соображая, – Ладно, уже совсем ночь. Куда вам теперь идти? Это верно-таки некуда… Меер, я имею сказать, что ничего страшного не произойдёт, если мы рискнём предложить ей побыть до утра у нас? Что ты думаешь за это? Мы что звери какие, чтобы человека на улице оставить в такое время? Ну, что ты всё молчишь, таки можно хоть что-то ответить жене, или может ты имеешь возразить мне?

– Да, что же, золотце моё, тут возражать, когда ты всё говоришь правильно, а главное всё сама решила, рыба моя! – закивал он в ответ.

– Барышня, вы можете побыть у нас до утра, – с интонацией некоторой гордости объявила она девушке.

– Лёвка, Меер, помогите ей встать, она видно совсем ослабла. Девушка, попыталась встать сама, но ей пришлось всё же прибегнуть к помощи Меера и Лёвки. Когда опираясь на их руки с обеих сторон, она сделала несколько шагов, взглянув намётанным глазом, Мирра воскликнула, зажав сразу же рот руками: "Боже ж мой, да она же ж ещё и в интересном положении, и похоже ж уже давно… Ну вот это – таки и есть тихое еврейское счастье, как говорила моя покойная бабушка Двойра, мир праху её."

Глава 2

Анечка Воронцова происходила из дворянской семьи, её далёким, хоть и косвенным предком по отцовской линии, был новороссийский и бессарабский генерал-губернатор светлейший князь Михаил Семёнович Воронцов. Семья до войны жила в Санкт- Петербурге, там Аня окончила Смольные Женские курсы, она прекрасно говорила по-английски, по-французски, прилично владела машинописью и стенографией. Её отец, князь Ипполит Андреевич Воронцов, служил верой и правдой Царю и Отечеству, он был боевой морской офицер в чине капитана второго ранга, удостоенный множеством великодержавных наград. В Санкт- Петербурге у Воронцовых был большой особняк на Невском проспекте, где Анечка провела всё своё счастливое и благополучное детство с мамой Екатериной Васильевной и бабушкой Анной Петровной. В начале 1917 года отца внезапно перевели со службы на Балтийском море в распоряжение командования Черноморского флота и они всей семьёй покинув родной город перебрались в Одессу.

В Одессе родственников близких не было. Семья временно поселилась в большой съёмной квартире, окна которой выходили на Николаевский бульвар. В Одессе Анечке всё нравилось и она, даже не имея в этом городе близких подружек, не скучала. Отца постоянно дома не бывало, так как он сразу же по прибытии принял командование большим флагманским крейсером «Георгий Победоносец». Мать и бабушка были заняты подыскиванием через новых знакомых какого-нибудь приличного загородного дома, потому что летом в пыльной Одессе для непривыкших к жаре северян было слишком душно, особенно страдала бабушка. Но внезапно события в стране стали столь стремительно развиваться, что ни о каких удобствах и перемене жилья никто и думать не мог. Было просто не до того. Правда, надежда, что скоро вся смута кончится, ещё почему-то оставалась твёрдой. Но «смута» не кончалась, волнения продолжались и в порту, и на заводах, и, особенно, на кораблях. В городе объявились красные комиссары, которые прямо на улицах объясняли, что власть теперь в Одессе принадлежит рабочим и крестьянам. Город трепетал от ужаса, что в любой момент к любому жителю могут войти с проверкой на благонадёжность, участились доносы и аресты. Слава Богу, это продолжалось недолго. Красные вынуждены были оставить город, в который вступили австро-венгерские оккупационные войска. Начался первый этап интервенции южного, разноплемённого, свободного российского порта. Так продолжалось пока город опять не заняла вновь образовавшаяся добровольческая или Белая Гвардия под началом генерала Деникина, на которую возлагались большие надежды.

Но спокойствие от этой, казалось надёжной охраны, было каким-то призрачным, отец был недоволен, суров и на лишние вопросы предпочитал не отвечать. Ипполит Андреевич неделями отсутствовал, на кораблях постоянно происходили волнения, да и в городе то взрывались какие-то склады, то ночами недовольные личности, которые гордо именовали себя террористами- революционерами, били витрины продовольственных магазинов. Спокойно пройти по улицам можно было, пожалуй, только ясным днём. Неожиданно зимой 1919 года умерла сраженная инфлюэнцей Екатерина Васильевна, через месяц бабушку разбил паралич и пролежав в беспамятстве неделю этот мир покинула и она. Ипполит Андреевич почернел от горя, но вынужден был оставить одну так внезапно осиротевшую дочь и выполнять свой долг службы, его практически не бывало дома. Однажды он пришёл и сообщил, что «Георгий Победоносец» должен срочно и на неопределённое время идти в Севастополь.

– Аннушка, девочка моя, тебе придётся остаться в Одессе. Мне очень больно тебя покидать. Но жизнь такова, что когда-то приходится становиться взрослой. Наверное, самое правильное тебе устроится работать в Госпиталь, там и с едой проблем не будет, и я не буду так волноваться, люди тебя будут окружать интеллигентные, я уже поговорил с Главным врачом полковником Раевским Иваном Николаевичем. Ты завтра же к нему с утра и направляйся, он всё уладит. Конечно, первое время будет тяжеловато, но ты ведь дочь морского офицера. Я верю, родная моя, ты справишься, ты у нас такая умница. Мама бы одобрила такое решение.

Аня видела, что отец с огромным трудом сдерживает себя, что в печальных глазах его уже вот-вот заблестят слёзы. Она бросилась к нему, с нежностью провела руками по его русым с проседью волосам, заглянула в родные ласковые глаза, уткнулась в грудь, ей хотелось последний раз вдохнуть этот такой знакомый до боли в сердце запах, запах единственно близкого ей человека, её отца, самого благородного и самого мужественного, самого нежного и самого верного в этом порушенном мире. Сердце её разрывалось, она остро почувствовала, что больше его никогда не увидит.

Утром следующего дня Аня пошла в Военный Госпиталь, без особого труда отыскала полковника Раевского, который очень тепло её принял, и устроилась работать сестрой милосердия, как многие молодые женщины и девицы дворянского сословия, чтобы помогать раненным солдатам и офицерам воюющей Белой Армии с упорно наступающей Красной Армией. Поначалу Анечке Воронцовой было очень трудно видеть окровавленные бинты, слышать стоны раненных, она стеснялась подавать молодым мужчинам утки, выносить за ними смрадные судна, но потом, уж так устроена человеческая натура, она привыкла ко всему и работу свою выполняла с искренним чувством патриотического долга. Часто приходилось дежурить ночами. Она уставала, не досыпала и, когда совсем не было сил возвращаться домой, то и кемарила прямо под главной лестницей на небольшом диванчике.

С квартиры на Николаевском бульваре ей пришлось съехать. Хозяева, семья домовладельца грека Андропулоса, собравшись внезапно, покинула Одессу, сев на отплывающий в Стамбул пароход. Анечка сняла угол у одинокой глухой старушки неподалёку от Госпиталя. Подругами она так и не обзавелась, как – то замкнулась в себе, и после так резко поменявшейся жизни, ей не хотелось никого пускать в свою теперешнюю, такую однообразно – тусклую. От отца долго не было никаких известий. Где он, что с ним Анечка могла только предполагать по слухам, исходящим от вновь прибывающих раненых офицеров: то о том, что по приказу ген. Шиллинга весь Черноморский флот остаётся в Севастополе для защиты и возможной эвакуации Крыма, то, что какая-то часть флота якобы пошла в Батум.

В конце июля в один из очень редко выпадавших выходных дней Анечка шла по Николаевскому бульвару. Когда проходила мимо такого знакомого серого, каменного дома с красивой лепниной по фасаду, в котором они жили ещё совсем недавно, и посмотрела на безжизненные окна их бывшей квартиры, в груди защемило от нахлынувших чувств невозвратного. По бульвару прогуливались по большей части крикливо разряженные барышни, многие с молодыми офицерами; слышалась французская, английская, румынская, ещё какая-то речь, обрывки светских разговоров мешались с откровенно похабными, вульгарными до непристойности. Ей стало до противного скучно и она пересекла площадь с памятником Дюку Ришелье, потом свернула по направлению к Воронцовскому переулку. Выйдя на тихий переулок с таким родным названием, ей стало как-то спокойнее, как будто здесь её защищало что-то своё, нетронутое, семейно-интимное. Ей казалось, что только этот маленький островок в шумной агонизирующей Одессе способен защитить её, совсем одинокую песчинку Воронцовского рода, ангельским крылом своего далёкого предка.