Страница 7 из 10
Услышал Иван фамилию фельдшера – Лойко – и кулаки до боли сжал. Неделю назад подвозил его, точнее – её, до Богородчан. Дитя дитём. Худышечка, с виду – класс восьмой, не старше. В дороге рассказала, что после окончания Одесского медучилища получила направление в Станислав (позже переименуют его в Ивано-Франковск), оттуда в Богородчаны направили. Коротко остриженные волосы, вздёрнутый носик, в руках деревянный чемоданчик. Представилась:
– Надя Лойко.
Иван ещё пошутил: не родственница цыгану Лойко Зобару, о котором Горький в «Макаре Чудре» написал.
– Может быть, может быть, – кокетливо стрельнула в старшего лейтенанта острыми глазками.
Не пожалели, сволочи, этого ребёнка. Среди ночи ворвались бандеровцы в дом, куда фельдшера определили, пожилая хозяйка из местных пыталась защитить девчонку, да куда там, герои были настроены решительно: раз комсомолка – «на гиляку». Надругались, звезду на спине вырезали…
СМЕРШ хлеб не зря ел, раздобыл информацию – главарь банды с группой подельников должны объявиться на глухом хуторе. Командир батальона вызвал Ивана, дал полвзвода – проверить разведданные, если верные – уничтожить бандитов. Выехали по темноте, за километр до места назначения Иван остановил машину, дальше двинулись пешком. На хуторе стояло четыре хаты. Одна выгодно отличалась от других. Если бандиты здесь, решил Иван – в ней разместятся. Не ошибся. Сами себя и раскрыли. Бандеровец вышел под утро по нужде и обнаружил красноармейцев. С предупреждающим криком бросился к дому, толкнул дверь и тут же был срезан автоматной очередью. Бандиты заняли круговую оборону, принялись отстреливаться из окон. Бойцы Ивана своё дело знали туго, все как на подбор фронтовики. Забросали дом гранатами. И всё стихло.
Иван на всякий случай швырнул ещё одну в открытую дверь, подождал и поднялся на крыльцо. Перешагнул труп бандеровца (тот красноармейцам хорошо помог, заклинив собой дверь), сделал два шага внутрь хаты… Всё произошло мгновенно, память зафиксировала тишину до звона в ушах и тараканов, бегущих по глинобитному полу. Похоже, короткий бой стал громом среди ясного неба для их запечной райской жизни, посему, как только стрельба прекратилась, вылезли из укромных мест и пустились наутёк из опасной хаты.
Того бандеровца, как и тараканов, спасла от разрывов гранат печь. Иван услышал шорох за правым плечом и с разворота дал автоматную очередь. Бандит стрелял из пистолета, пуля пролетела по касательной, обожгла шею. Иван не промахнулся, очередь надёжно вошла в грудь противника. Отомстил за фельдшера. Это был главарь банды. Мордатый дядька, усатое лицо обезображено шрамом, он тянулся от уха к подбородку.
Три года с лишним воевал Иван на фронте, почти столько же пришлось ходить после войны под пулями. Но мирная жизнь, даже если под боком в лесах бандеровцы, она не фронтовая. В Богородчанах советский офицер влюбился в Галю. Ему двадцать три, ей девятнадцать. Самое время вспыхнуть в сердце сладкому огню. Кому довелось хоть раз в жизни побывать в начале мая в Киеве, тот не даст соврать: украинские девушки – особый разговор. Утопающий в цвету красавец Киев – каштаны, сирень, белая акация, вишни да яблони с абрикосами – и необыкновенные девушки. На Западной Украине они едва ли не краше. Во всяком случае, есть эксперты, отдающие предпочтение девушкам Западной Украины. Мол, лесной да горный воздух оказывает неповторимое воздействие на формирование женского облика.
Как бы там ни было – влюбился Иван в Галю. Черноброва, голубоглаза, щёки – маков цвет. Если начинала смеяться – сердце у старшего лейтенанта улетало в поднебесную высоту. Песня «Несе Галя воду» будто с этой нашей пары списана.
Несе Галя воду, коромысло гнется,
За нею Иванко, як барвинок вьется.
Она – Галя, он по документам Иван, да по большому счёту – Иванко. Сибиряк настоящий, да Левченко. Предки с Черниговщины. За лучшей долей приехали в Сибирь, там и осели. Увидел старший лейтенант Галю, и сорвалось сердце барвинком. Мать девушки работала в столовой воинской части, где служил Иван, Галя к ней пришла, а тут Иван. Так и познакомились. Никогда больше ни к кому не испытывал Иван такой нежности. Веселя девушку, строил рожицы, что умел делать мастерски. В заразительном смехе Галя запрокидывала голову… Густой румянец щёк, белая до невозможности кожа шеи, в косу убранные чёрные, как смоль, волосы и заливистый смех… Накрывала парня волна счастья, восторга. Всё сошлось той весной: запах цветущих садов, умытых дождём, запах девичьих волос, и состояние влюблённости, не прекращающееся ни на секунду. Где бы ни был, что бы ни делал – перед внутренним взором Галя.
На войну Иван ушёл из Омской области. Его родная деревня Боголюбовка стояла среди лесостепи Марьяновского района. Почему ревностные радетели чистоты советской топонимики, выкорчёвывающие любое упоминание о Боге, не переименовали после революции деревню в Ленино, Сталино или, на крайний случай, в Советское – трудно сказать. Даже в лютые атеистические годы оставалась она Боголюбовкой. Это к слову. Интересней другой факт в нашем повествовании – на войну Иван сбежал. В самом что ни на есть прямом смысле. Приготовил тайком сидор, куда бросил кусок хлеба, шматок сала, и ускользнул из дома. В феврале 1941-го ему исполнилось семнадцать. В июне окончил школу, а тут война. С другом-одноклассником Гошей Самойленко подождали-подождали скорой победы, однако, чем больше слушали сводки «Информбюро», тем крепче становилась решимость идти на помощь нашим войскам, которые отдавали врагу город за городом.
Хоть и двигался фронт под натиском врага на восток, всё равно проходил очень далеко от Боголюбовки. Пешком не добежишь до линии огня. Железная дорога проходила через Марьяновку, это не так далеко от Боголюбовки, да время военное, сел да поехал к местам боевых действий не получится – кругом проверяющие, тут и там патруль. Друзья решили для начала добраться до Омска, это не крохотная станция Марьяновка, где всё на виду, может, в городе удастся проникнуть в состав, идущий на запад. Ожидания оправдались. Потолкались друзья в вокзальной неразберихе, глядь – группа детей, лет по четырнадцать-шестнадцать, готовится к посадке. Человек сорок, двое взрослых с ними. Иван с Гошей затесались среди подростков и проникли в вагон.
Забились наши герои на третьи полки и доехали до Свердловска, где угодили в руки серьёзных органов. Намётанный глаз милиционера засёк на перроне явно не местных парней и сдал в соответствующую службу. Там быстро добровольцев раскололи. Легенду они придумали не бог весть какую: едут домой, в город Клин, отстали от родителей. Врали неубедительно, но упрямо стояли на своём: документы у них украли, поэтому добираются, как получится.
– Вы лазутчики, – вдруг закричал на них офицер с кубарями в петлицах, при этом громыхнул кулаком, надоело ему слушать детский лепет.
– Сознавайтесь, – потребовал, – не то расстреляю!
Выхватил для убедительности пистолет:
– Война, а вы тут мне чушь городите!
Давит на психику.
– Сорокин, – закричал автоматчику, стоящему за дверью, – расстрелять!
Гоша от вида пистолета, от безжалостного «расстрелять!» так испугался, что с ним произошёл казус – обмочил штаны.
Залепетали герои в один голос:
– Дяденька, всё расскажем, не убивайте!
Выложили о своих планах соединения с частями Красной Армии. В Боголюбовку был отправлен запрос. Пока туда-сюда бумаги ходили, посидели герои на нарах, поели тюремной баланды и обрели кой-какой жизненный опыт. Обратно в Марьяновку их отправили в столыпинском вагоне с заключёнными. Тогда-то Иван научился материться и впервые услышал блатные песни.
Сын Ивана Яковлевича Владимир рассказывал автору этих строк: однажды сидят они за праздничным столом в День Победы, вдруг отец, было ветерану уже за восемьдесят, приняв граммов двести фронтовых, заявляет:
– Дети, сейчас буду петь матерные песни.
Никогда ничего подобного, тут ностальгия по военной молодости в непечатном виде. Не остановило, что внучка-любимица рядом. Пусть ей за тридцать, да всё одно – внучка. Всё-таки спел ветеран пару куплетов. Конкретная похабщина.