Страница 11 из 14
Когда госпожа вернулась домой, то стала рассказывать сыну и, между прочим, дошла до этого разговора. Студент встал на колени перед ней и так стоял все время.
– Мама, – говорил он, – скажу тебе всю правду: этот так называемый студент Пань – я, твой сын, и никто иной!
Госпожа расспросила, как и что, и, узнав от него про все эти обстоятельства, сильно рассердилась.
– Негодный мальчишка, – волновалась она, – ты развратничаешь направо и налево по храмам и монастырям… Смотрите-ка, даоску берет себе в жены! С каким же ты лицом покажешься и ее покажешь на свадьбе родным и гостям?
Студент поник головой, не смея более проронить ни одного слова.
Затем студент поехал на экзамен в уезд[94] и тайком там нанял лодку, чтобы разыскать Ван Даочэн. Когда же он прибыл на место, то оказалось, что Юньци полмесяца тому назад уже куда-то ушла странствовать и с тех пор не возвращалась.
Студент вернулся домой, приуныл и заболел. Как раз в это время скончалась старуха Цзан. Вдова Чжэнь поспешила на похороны матери, но на пути с похорон сбилась с дороги и попала к некоей Цзин, которая оказалась ее двоюродной сестрой.
Тотчас она была приглашена в дом, где увидела какую-то молодую девушку, лет восемнадцати-девятнадцати, красоты совершенно очаровательной, невиданной.
Вдова, все время думавшая о том, как бы найти сыну прекрасную жену, чтобы он только не дулся на нее, была в душе поражена впечатлением от этой девушки и стала расспрашивать свою сестру о ней и ее жизни поподробнее.
– Это некая Ван, – отвечала та. – Она Цзинам племянница. И опора и прибежище[95] у нее потеряны, и она временно живет здесь!
– А кто ж ее жених? – любопытствовала вдова.
– Нет жениха!
Вдова взяла девушку за руку, заговорила с ней. От нее веяло грацией и ласковостью. Вдове она сильно полюбилась, и ради нее она осталась переночевать.
Затем она потихоньку сообщила о своих намерениях сестре.
– Великолепно, – отвечала та. – Только этот человек высоко себя ценит. Иначе зачем бы ей до сих пор так шататься без цели? Разреши, я с ней поговорю!
Вдова пригласила девушку лечь с ней на одну постель, стала с ней болтать и шутить с огромным для себя удовольствием. Девушка сама пожелала считать вдову своей матерью, и та ликовала. Пригласила ее вернуться вместе с ней в Цзинчжоу. Девушка была этому предложению особенно рада, и на следующий же день они обе в одной лодке вернулись домой.
Когда они добрались до дому, то оказалось, что студент все еще болен: так и не вставал. Мать, желая чем-либо порадовать больного, послала служанку шепнуть ему:
– Барыня для вас, барич, привезла красавицу!
Студент не поверил. Припал к окну, взглянул: еще прелестнее, чем Юньци!
И подумал он про себя, что вот уже прошел их трехгодичный срок свидания, а она как ушла куда-то странствовать, так и не возвращалась. Можно предположить, что ее яшмовое лицо[96], наверно, уже нашло себе владельца, так что, заполучив эту красотку, можно очень хорошо утешиться.
Подумал, просиял, заулыбался и изменил выражение лица. Болезнь мигом прошла.
Тогда мать пригласила обоих молодых людей чинно представиться друг другу. Когда студент вышел, вдова спросила девушку:
– Ну что, ты поняла теперь, зачем я тебя взяла с собой сюда?
Девушка улыбнулась.
– Да, уже поняла. Но зато вы, мама, не знаете, что я думала, когда собралась с вами сюда ехать. Я в молодости была просватана за некоего Паня из Илина. Но от него давно уже нет никаких вестей. Должно быть, он уже нашел себе достойную пару. Если так, то я буду вам, мама, невесткой. Если этого еще не случилось, буду веки вечные вам как дочь и скоро-скоро отблагодарю вас за всю вашу ко мне доброту!
– Ну, если у тебя уже дано обещание, принуждать не будем. Только вот что. Несколько времени тому назад мне случилось быть на горе Пяти Патриархов[97]. И вот, знаешь, ко мне является некая даоска-монашенка и спрашивает меня о Пане. Теперь – опять этот Пань! А я наверное знаю, что среди наших илинских более или менее видных людей нет такой фамилии!
– Как, – воскликнула в изумлении девушка, – это вы были, мама, та женщина, которая спала там у Лотосовой горы? Ведь та, кто спрашивала вас про Паня, – я самая и есть!
Тут только мать все поняла, поняла и улыбнулась.
– Ну, если так, – сказала она, – то студент Пань, скажу тебе определенно, – здесь!
– А где? – любопытствовала девушка.
Вдова велела служанке привести сына и спросила его. Тот был поражен.
– Как! Ты и есть Юньци? – воскликнул он.
– А ты почем знаешь? – спросила она.
Студент рассказал все, что было, и она наконец узнала, что история с Панем была только шуткой.
Узнав, что Пань и есть студент, она застыдилась, что с ним все время говорит, и побежала сообщить обо всем этом вдове. Та спросила ее, откуда вдруг у нее появилась новая фамилия Ван.
– Да это моя настоящая фамилия и есть, но даоска, меня наставлявшая, полюбив меня, удочерила, и я шла под ее фамилией.
Вдове все это понравилось. Она выбрала счастливый день[98] и устроила им брачную церемонию.
Возвратясь к предыдущему, видим, что дело было вот как.
Юньци вместе с Юньмянь жили возле наставницы своей Ван Даочэн, но когда той пришлось круто, то Юньмянь ушла от нее в Ханькоу. Юньци была балованна, наивна, работать не умела да и к тому же стыдилась вообще выходить по даосским службам. Даочэн это очень не одобряла.
Случилось затем так, что ее дядя Цзин поехал в Хуанган, где встретился с ней. Она лила слезы. Тогда дядя увез ее с собой и заставил ее снять свой даосский наряд.
После этого он хотел сватать ее за видных людей и упорно скрывал поэтому, что она когда-то была монахиней. Тем не менее всем, кто, как говорится, справлялся об ее имени[99], она выражала несогласие. Дядя и его жена не понимали, чего она хочет, и стали относиться к ней весьма недружелюбно, так что когда в тот самый день вдова взяла ее с собой и они могли вручить ей девушку, то почувствовали, словно свалили с себя тяжкое бремя.
По соединении в чаше[100] каждый из новобрачных все время рассказывал, что с ним приключилось. Их то охватывал восторг, то брали слезы.
Молодая оказалась весьма почтительной к старшим и усердно внимательной, так что вдова очень ее полюбила. Однако она только и знала, что играла на лютне и особенно охотно в шахматы; знать не знала, как вести хозяйство и домашние дела. Вдову это сильно огорчало.
Через месяц с небольшим вдова отправила обоих молодых к Цзинам. Они там погостили несколько дней и поехали обратно. Когда они плыли в лодке по Цзяну, вдруг мимо них прошла какая-то другая лодка, в которой сидела даосская монахиня. Подплыли – оказывается: Юньмянь!
Юньмянь единственная из всех была дружна с Юньци, и молодая, обрадовавшись ей, пригласила ее к ним в лодку. Обе делились друг с другом всем «кислым и горьким», случившимся после разлуки.
– Куда же ты теперь едешь? – спрашивала молодая.
– Я, видишь ли, – отвечала та, – давно о тебе тосковала. Наконец отправилась в дальний путь, пришла в монастырь «Гнездящегося аиста», и вдруг узнала там, что ты пошла к Цзинам. Вот я и решила проведать тебя в Хуангане. А того и не знала, что тебе уже удалось соединиться со своим возлюбленным! Смотрю теперь на тебя: ты словно фея… А я, значит, осталась без тебя бесприютной странницей: то поплыву, то причалю… И не знаю теперь, когда все это кончится!
Сказала и горько вздохнула.
Молодая придумала следующее. Она велела ей переодеться в другое платье, сняв монашеское, и идти под видом ее сестры. А она возьмет ее пока в компаньонки ко вдове, а там понемножку да помаленьку можно будет и ей подобрать приличную пару. Шэн согласилась.
94
Поехал на экзамен в уезд. – Экзамены производились в уездном городе, куда съезжались окрестные молодые ученые. См. подробнее коммент. 24.
95
И опора и прибежище – отец и мать, литературное каноническое выражение, продиктованное гипертрофией родительского пиетета (сяо). Рассказы Ляо Чжая изобилуют примерами религиозного почитания старших (сяо) – главной добродетели патриархального Китая, которая лежит в основе всей конфуцианской морали, определяя как семейный уклад, так и общественный, ибо сыновняя почтительность простирается и на почитание отца большой семьи – государя.
96
Яшмовое лицо – прекрасное. «Яшмовый» не означает, конечно, происхождение, а значит «прекрасный», «чудесный», ибо яшма ценится в Китае выше всех других камней и служит вообще предметом обожания и мистической поэтизации. В литературе это – самый классический и изысканный образ. Яшма чиста, струиста, тепла, влажна, одновременно мягка и тверда. Она не грязнится, не зависит от окружающей ее температуры и, следовательно, есть лучший образ благородного человека, не зависящего от условий жизни. Яшмы в руке поэта – его стихи. Яшмы в порошке – это разбросанные по бумаге перлы каллиграфа. Яшма – это красивая девушка, это – человеческая доблесть; яшма – это милый, прекрасный человек, ибо чистое сердце его сквозит и струится, как яшма. Наконец, «яшмовый сок» – это вино. Так, у Бо Цзюйи:
97
Пять Патриархов – то есть патриархов буддийской церкви в Китае, из которых самый популярный – Бодидхарма, первый патриарх, прибыв в Китай в 520 году, сел у Средней Священной горы в позу созерцателя, повернувшись лицом к стене, и, по преданию, просидел девять лет, так что на скале будто бы запечатлелось его изображение. В монастыре Шаолиньсы мне показывали в 1907 году эту стену с «отпечатавшимся» на ней портретом.
98
Выбрала счастливый день. – См. коммент. 82.
99
Справлялся об ее имени – брачный обряд: отец жениха пишет письмо родителям невесты, прося осведомить его об ее имени. На это родители невесты отвечают подробно, помечая те особые циклические обозначения, которые приходятся по два на каждый – на год, месяц, день и час ее рождения и необходимы для гадания.
Здесь означает сватовство.
100
По соединении в чаше. – Имеется в виду самый торжественный обряд свадьбы: соединение губ молодых в одной чаше вина.