Страница 13 из 16
– Откуда в наших краях цыгане? – отмахнулся хозяин. – Отродясь здесь этих басурманов не видывали. Небось свои, из соседних деревень, умельцы поработали. Не впервой шастают по постоялым дворам да лошадей сводят, обездоливая путешествующих!
В своей комнате наперебой возмущались графиня и госпожа Диомидова, призывая хозяина послать за полицейской командой аж во Владимир. Тот лишь руками разводил: а что проку, дескать, в той команде? Да разве можно сыскать краденых коней и самих воров в дебрях лесных?! У них-то все дорожки нахожены, все тропки проторены. Они своего дела мастера: припрячут коней где-нибудь в зарослях, в тайных балаганах, а потом сведут на ярмарку, замазав приметные пятна, перекрасив или вовсе обрезав гриву и хвосты, да так, что даже если какой упорный хозяин затеет по тем ярмаркам ездить, чтобы пропажу вернуть, он мимо своих лошадушек пройдет, их не распознав.
Все эти разговоры Антонина, впрочем, слушала вполуха. У нее вдруг ноги ослабели, она плюхнулась на тюфяк, а перед глазами так и стояли фигуры конокрадов: одна мужская, другая женская – маленького роста, словно это была девочка. Вспомнилось также, как мужчина присвистнул негромко – и строптивый конек пошел в поводу, словно шелковый. Такой же свист совсем недавно усмирил в лесу близ Арзамаса ее Сивку!
Неужели это были и впрямь цыгане? И не просто какие-то цыгане, а те самые, которые принесли ей столько горя: Яноро и Флорика?!
Да быть такого не может! Откуда им тут взяться? А что до свиста… Швеи все одинаково шьют, все кузнецы одинаково куют, все рыбаки одинаково сети заводят – вот и все конокрады небось одинаковым свистом уворованных лошадок успокаивают!
Антонина изо всех сил убеждала себя в этом, потому что жуть ее брала, стоило только допустить, что здесь и впрямь побывали ее знакомцы, этот братец ее единокровный, да провались он пропадом, убийца, – и его спутница, ведьмочка-цыганочка, которая открыла Антонине, самую страшную, самую позорную тайну: тайну ее рождения!
– Да что ты сидишь, ровно к тюфяку приклеилась?! – вдруг донесся до ее ушей гневный крик Агафьи, а потом и рука ее вцепилась в плечо девушки и немилостиво встряхнула. – Спишь с открытыми глазами! Сколько раз тебе повторять?! Рожу умой, оденься – да за дело! Госпожи завтракать желают, а потом и в путь-дорогу!
– В какой путь, в какую дорогу?! – изумилась Антонина. – Лошадей ведь увели, на чем поедем?!
– Эх, да покуда ты в пустоту пялилась, уже все решилось! – хохотнула Агафья. – Поедем налегке, вместе с барынями Диомидовыми. Диомидовка-то от Стрешневки в каких-то двадцати верстах, через реку. Они нас и отвезут домой, а потом матушка Елизавета Львовна людей да лошадей пошлет, чтобы тарантас да остатние вещи наши наш вывезли. Серёнька, бестолочь, останется его стеречь, в нем и спать будет, чтобы не увели те же удальцы, что коней покрали. Конечно, повозка у Диомидовых невелика, да и ладно, авось как-нибудь уместимся, только вот тебе, конечно, придется на козлах рядом с кучером потрястись. Ну да ничего, кости у тебя молодые, авось как-нибудь потерпишь! А теперь быстро одевайся, хватит рассиживаться: надо вещички собрать, какие графинюшка-матушка пожелает с собой взять! Да как выйдешь к барыням, смотри, пониже кланяйся, помни, что я тебе говорила: знай свое место!
Суматоха сборов длилась едва ли не полдня, и за все это время у Антонины маковой росинки во рту не было. Агафья гоняла ее почем зря, то заставляя перекладывать в два сундучка и увязывать в два узла все, что Елизавета Львовна не хотела оставлять на постоялом дворе; то перемещая в диомидовской карете, красивой, затейливо изукрашенной, однако и впрямь не очень-то поместительной, имущество, лежавшее там прежде. Хоть вещей Диомидовы везли с собой не больно-то много (к родне они ездили ненадолго, да и не столь велико было расстояние, чтобы обременять себя лишней поклажей), никак не выходило разместить узлы и сундучки графини Стрешневой – да еще оставить место для нее самой и Агафьи с Маврой. Наконец додумались взвалить один сундук на крышу кареты, другой привязали на задах, а узлы кое-как затолкали внутрь. Теперь местечко для Елизаветы Львовны отыскалось, однако Агафья и Мавра озабоченно переглядывались: им-то куда деваться?!
Агафья оказалась подогадливей, и ее физиономия вытянулась еще прежде, чем графиня не без виноватинки в голосе сказала:
– А тебе, голубушка Агафьюшка, придется остаться. Сама видишь, посадить тебя ну разу некуда! К тому ж Серёньке я не больно доверяю. Лошадей проспал, а уж имущество мое и подавно проспит, а то и, не дай Бог, пропьёт. Сама знаешь его кучерскую натуру!
– Да как же я без вас? – всхлипнула Агафья. – Лучше Антонину оставьте, а меня возьмите!
– Да разве ж она одна управится, неопытная, непривычная?! – всплеснула руками Елизавета Львовна, однако потом шепнула Агафье что-то такое, от чего кислое выражение лица горничной сменилось хищным и недоверчивым, зато ныть и причитать она перестала.
Антонина почти не сомневалась в том, чтó именно графиня шепнула верной служанке: небось, как бы своевольная девка тут, на свободе, оставшимися вещами не распорядилась, не присвоила чего поценней да не сбежала невесть куда!
Антонина и виду не подала, что обо всем догадалась, однако же зубами тихонько скрипнула. Нет, не потому, что такое предположение графини ее обидело и огорчило – напротив, ее огорчила догадливость Елизаветы Львовны! Именно это девушка и собиралась сделать, втихомолку лелея надежду, что останется на постоялом дворе, а потом сбежит восвояси. И никаких угрызений совести она при этом не чувствовала. Первые потрясения от внезапных событий, обрушившихся на ее голову, уже миновали, а нынешнее утро, когда и графиня, и Агафья шпыняли ее в хвост и в гриву, вполне отчетливо показало то будущее, которое ждет ее в Стрешневке. Агафья пугала: мол, замуж за крепостного выдадут – да ведь Антонина и без того уже почувствовала себя крепостной, подневольной! У них с дедом все работники были наемные: хоть и знающие свое место при хозяине, а все же вольные, не без гордости, не без достоинства. Да, получали они деньги из рук деда, а все же были свободны в любое время уйти, ничем к месту не привязаны, кроме денег. Властелином своих судеб они Андрея Федоровича Гаврилова не считали. Перед некоторыми работниками дед и сам угодничал, боялся их потерять, знал, что таких везде с руками оторвут. Дорофея вообще была деду и Антонине как родная… А вот ее саму, хоть графиня Стрешнева и покровительствует ей, хоть и жалеет сироту, а все же немного презирает, как всякий благополучный человек презирает (пусть и жалея при этом!) обездоленного, а главное, как всякий, имеющий мать и отца, презирает незаконнорожденного.
Не зря Петруха Кулагин назвал так Антонину… И это клеймо носить ей пожизненно, забыть такое не дадут! Поэтому она и возмечтала о побеге. Сейчас подворачивался как нельзя более удобный случай. А что это было бы связано с воровством у графини, нимало не смущало девушку. Графиня богатая, у нее всего вдосталь, а Антонина нищенка. Конечно, Елизавета Львовна пообижалась бы поначалу, однако потом, рассудив, что, утратив малую часть своих вещей, избавилась от докучливой обязанности заботиться о неудачнице всю жизнь, утешилась бы…
Вот как ладно Антонина все обдумала, да сорвалась затея! Однако девушка не сомневалась, что рано или поздно воплотит задуманное в жизнь. Может, даже и к лучшему, что сейчас сбежать не получится. Небось в Стрешневке можно будет раздобыть чем-нибудь более ценное, чем сарафаны и душегрейки графини, которые еще надо будет где-то продавать, а этим, быть может, навести на свой след погоню. Нет, если Антонина даст дёру из Стрешневки, то постарается разжиться серебром, которое поможет ей начать новую жизнь!
Истошный крик вырвал девушку из задумчивости. Всполошенно оглядевшись, она увидела Мавру, которая валялась в ногах у Диомидовой-старшей, рыдая и умоляя не бросать ее здесь, на этом богом забытом постоялом дворе!