Заколдованная душегрея

– Да на кой мне твои девки?

– Стало быть, в прорубь? Егорка, веревку неси. Свяжем раба Божия, до темноты полежит в чулане, а потом и вынесем, благословясь.

Егорка, судя по росту и дородности, был то ли сыном, а то ли младшим братом целовальнику. Он неторопливо подошел и перенял из рук своего старшего грудки Данилкиного тулупчика. При этом в его мохнатом кулаке была зажата сложенная в несколько раз веревка.

– Не накликать бы греха, – предупредил он целовальника. – Может, тот, кто его прислал, поблизости сторожит. Задержится тут парень больше положенного – к нам и пожалуют гости.

– Ах, чтоб он сдох! – от всей души пожелал Данилке целовальник. – Погоди! Придумал!

И поспешил прочь.

– Стой, не дергайся! – посоветовал Данилке здоровенный Егорка. – Коли ты у нас невинная душа – то, может, и обойдется. Богу лучше молись! Мы тут таких, которые вынюхивают, не любим, понял?

Целовальник уже возвращался с чаркой в одной руке и с граненой темной скляницей – в другой.

– Две части водки, одну – зелья? – уточнил он у Егорки.

– А шут его знает! Тебе толковали, не мне.

– Ладно, как Бог даст…

Он плеснул из скляницы в чарку.

– Выпьешь – жив останешься! – сказал Данилке. – Не выпьешь – хуже будет! Разевай пасть-то!

Данилка, так уж вышло, до сих пор не оскоромился. В Орше еще мальчишкой был, а на Аргамачьих конюшнях – кто ж ему нальет? Мудрую целовальничью мысль он понял – ежели кто-то ждет его, засланного, снаружи да придет на выручку, то целовальник и покажет на пьяного Данилку – мол, кто ж его знал, что с одной чарки так развезет, забирайте своего дурака, чтобы и духу его тут не было! Но для чего же зелье?

Страх напал на парня – как напал бы на всякого человека, которому предлагают этакое угощеньице. И тут же проснулся норов.

Данилка гордо отвернулся от поднесенной к губам чарки.

Целовальник сшиб с него шапку и, ухватив за пушистые волосы, запрокинул ему голову. Данилкин рот сам собой открылся…

– Эй, Григорьич! – раздался вдруг зычный голос. – Ты кого там в угол зажал – не девку?

– Ты знай пей, – отозвался целовальник, не поворачивая головы. – Пей, да дело разумей!

– Я пью! – сообщил незримый мужик. – А вы-то что с Егоркой там затеяли?

Из темного угла появился, воздвигнувшись над столом, молодец – рослый, плечистый, в дорогом лазоревом кафтане с собранными рукавами такой длины, что если распустить – по полу бы мели, но со смутным, как после долгодневного запоя, лицом. Когда он выпрямился, с плеч свалилась богатая шуба, но он и не позаботился поднять ее с грязного пола.

– Все бы вам добрым людям головы морочить! Что, много ли парень задолжал?

– Вот черт разбудил… – проворчал Егорка.

– Поди сюда, слышишь? – велел молодец Данилке. – Со мной – не тронут! Хочешь – выкуплю? Я им полтину дам – отстанут!

Видать, слово смутного молодца в кружале все же имело вес, Данилку отпустили и позволили шагнуть навстречу благодетелю. Парень, схватившись рукой за шею и даже не подобрав шапки, поспешил к столу, уставленному кружками, чарками, скляницами и сулейками.

– Садись! – приказал молодец, шлепаясь на скамью и давая возле себя место. – Кто таков?

– Я с Аргамачьих конюшен… – Тут Данилка вовремя вспомнил, что никакой должности на конюшнях он не имеет, держится исключительно добротой деда Акишева, а в беседе с приличными людьми этим щеголять не с руки, так что придется соврать. – А прозванием – Ивашка Анофриев.

– Пить будешь, Ивашка?

– За чужие не пью, своих пока не нажил, – сразу отрекся от хмельного Данилка.

Молодец поглядел на него, хмыкнул и треснул ладонью по плечу, что означало – хвалю!

– А я Илейка Подхалюга, однако ты меня так звать не смей!

– Илья, а по отчеству? – осторожно спросил Данилка.

Молодцу было на вид лет около сорока, хотя и нарядился он, как молодой жених. Да и седина уж мелькала в крутых нечесаных кудрях. Да и дородства он накопил – широк-то в плечах широк, но, оказавшись с ним рядом, легко можно было оценить немалого охвата чрево. Звать такого богатыря одним именем Данилка счел неприличным.

– Илья Карпович. Ты, коли не пьешь, чего по таким непотребным местам шатаешься?

– Да сестрину душегрею ищу! – снова пуская в ход состряпанное вранье, воскликнул Данилка, тем более что целовальник и Егорка торчали поблизости и слушали беседу. – Сестру на свадьбу звали, а сестрин муж взял да и пропил! Мне сыскать велено, чтобы выкупить. Душегрея только с виду-то хороша, а вся из кусочков сшита.

Тут парню взошло на ум, что нужно наконец-то увязать между собой треклятую душегрею и подьячего Бухвостова.

– Сестра на конюшни прибежала, нашему подьячему в ноги кинулась. Уйми ты, говорит, мужа! Он же до того допьется – конюшни подожжет! Тут Пантелей Григорьевич мне велел бежать искать ту душегрею и обещал денег дать, а потом он их из Родькиного жалованья вычтет.

Вроде бы получилось складно.

– Такой он у вас добрый? – удивился Илейка.

Данилка призадумался. Кто его, Илейку, разберет, одет он на зависть любому дворянину, скорее всего, что имеет в приказах знакомцев. И беречь бухвостовское достоинство от сплетен Данилка тоже не нанимался…

– Добрый, если сунешь барашка в бумажке.

– Вот и я о нем то же самое слыхивал! – развеселился Илейка. – А то, может, сестра ему другим барашком услужила? Бабы – они по-своему расплачиваются!

– Да Бог с тобой! – Данилка совершенно искренне шарахнулся от шутника, но Илейка не унимался:

– А что сестра? Хороша ли собой? Вот я братца вызволил, а она бы меня и отблагодарила?

Данилку дед Акишев столько раз уродом называл, что парень в это уверовал.

– Хочешь знать, какова сестра, на меня посмотри, Илья Карпович, – посоветовал он. – Мы с Татьяной, говорят, на одно лицо получились.

И сам порадовался, до чего ловко ввернул Татьянино имя. Теперь, даже ежели кто вздумает проверять, комар носу не подточит – есть такая Татьяна с мужем-питухом Родькой!

– Ну-ка, поворотись…

Илейка некоторое время глядел на Данилку, наконец хмыкнул.

– Нет уж, видать, мне сегодня бескорыстно доброту являть придется… Есть хочешь, Ивашка?

– В кружалах же не подают.

– Мне – подают! Посиди со мной, сделай такую милость. Выпьем, поговорим.

По правде, есть Данилке хотелось неимоверно. Как вчера утром на конюшнях позавтракал, так по сей час крохами пробавлялся.

– Недолго посижу, а там и пойду, – сказал он. – Мне же душегрею найти надобно.

Про еду не сказал ни слова. Просить, чтобы покормили? Да лучше умереть.

– Григорьич! – позвал Илейка. – А тащи-ка парню чарку! Он не кот, молока не пьет, а от винца не откажется! Время, поди, уж обеденное, а в обед сам Бог велел. Ну-ка, Григорьич, что у нас там еще осталось? Не все же я со вчерашнего дня приел да выпил!

И расхохотался вроде бы и радостно, широко разевая рот и сверкая белоснежными зубами, а приглядеться – так невесело. И было в его смехе что-то очень неприятное…

– Да всего полно! Водка анисовая и коричная, водка боярская, вино боярское с анисом, – стал перечислять целовальник, – вино с махом дворянское… мало?

– Анисовой перед обедом? Под грибки, а? – спросил Данилку Подхалюга.

Парень пожал плечами.

Был он не избалован, и всякая щедрость казалась ему подозрительной. Тем более бурная и безосновательная, как у Илейки.

– А нет ли чего такого, чего я еще не пил? – полюбопытствовал у целовальника Подхалюга.

– Да все, поди, перепробовал, – подумав, сказал тот. – Ты у нас, Илья Карпович, который уж день царева кабака отшельник?

Илюха призадумался было, да вдруг устремил соколиный взор вдаль – туда, где хлопнула дверь.

– Ну, по мою душу!

Подошел высокий и, даже под шубой видать, тонкий мужик, рожа – топором, борода узкая, шапка на нем высокая, заостренная, весь из себя как есть жердь.

– Так и знал, что ты здесь! – сказал он. – На дворе тебя обыскались. Давай-ка, собирайся.