Страница 23 из 30
Арба понеслась, пес залаял, кот замурлыкал и петух закричал. Едут они, едут и наконец добираются до семи братьев. Кто-то из них готовит тесто для лапши, кто-то чистит картошку. Увидели они соседскую дочь, решили, что это их сестра. Взяли ее на руки, усадили рядом и стали угощать. А Мульталь осталась у дверей.
Вечером стали готовиться ко сну. Соседскую дочь уложили в переднем углу, а Мульталь – у порога. В полночь отправили братья Мульталь поить лошадей. Ярко сияла луна. Мульталь поила лошадей и пела:
Потом, глядя на луну, Мульталь запела так:
А луна ей в ответ:
Один из братьев услыхал это и разбудил остальных: «Выходите скорей, там у озера кто-то очень печально поет». Вышли все и стали слушать:
А луна опять:
Семеро братьев подошли и спрашивают у Мульталь:
– Почему ты так печалишься?
Мульталь сквозь слезы обо всем рассказывает:
– Меня соседская дочь обманула. Переоделась в мою одежду и назвалась вашей сестрой…
Братья берут сестренку на руки, несут ее в дом, а соседской дочке для испытания дают еду в собачьей плошке. Та все съедает. Наступает полночь. Посылают ее поить лошадей. Приходит она к озеру, а лошади не пьют – лягаются. И луны не видно. Пробует она петь, и песня не получается.
Тут семеро братьев поняли, что это не Мульталь, подошли к ней и спрашивают:
– Что возьмешь: конский хвост или лукошко?
Та отвечает:
– Все сгодится, из лукошка буду есть, на конском хвосте скакать.
Посадили они лгунью в лукошко, привязали к конскому хвосту и пустили в поле.
А потом братья вместе с Мульталь вернулись домой. Все семеро женились и зажили на радость матери в достатке. Говорят, и по сей день живут.
Падчерица
В давние-предавние времена жил на свете один человек и были у него сын да две дочери. Одна из дочерей была ему чужая, поэтому ни он, ни другие домашние ее не любили. Однажды посоветовались они да и решили извести ее, навсегда избавиться от падчерицы.
– Пойдем со мной в лес. Я буду дрова рубить, а ты тем временем ягоды собирать, – говорит ей старший брат.
Взяла падчерица клубок и пустое ведро, и отправились они с братом в лес. Завез ее брат подальше да и стал распрягать коня.
– Ты иди-ка по ягоды, а как перестанешь слышать стук топора, возвращайся назад, – велел ей брат.
Взяла падчерица ведро и пошла в чащу, а брат выбрал дерево, что повыше, повесил на него деревянную колотушку, сам запряг коня да со спокойной душой домой уехал.
Собирает падчерица ягоды и время от времени прислушивается: не умолк ли стук топора. Но нет: колотушка качается на ветру да бьется о дерево и кажется девочке, что это брат все еще рубит дрова. Долго она ягоды собирала, вот и ведерко наполнилось с горкой. Тут и вечер наступил, и ветер тем временем потихоньку утих.
«Наконец-то брат кончил дрова рубить», – подумала падчерица, вернулась было на прежнее место, а брата и след простыл. Не видать нигде. Заплакала падчерица горючими слезами и побрела куда глаза глядят. Долго шла она по лесу, пока не увидела поле и дорогу. Выбралась тогда на дорогу и пошла по ней. Идет падчерица, горько плачет и приговаривает:
– Покатился мой клубочек, не видал ли ты, дружочек?
Увидала тут она табун лошадей и спрашивает пастуха:
– Покатился мой клубок, не видал ли, пастушок?
– Видал, – отвечает ей пастух. – Попаси-ка мне табун хоть денек, обещаю, будет твой тот конек, – и показывает ей на красивого жеребенка.
Согласилась девочка, попасла она табун день один, получила за это в награду жеребенка и, попрощавшись, отправилась дальше в путь. А дорогу-то ей указал тот пастух.
Через некоторое время повстречала она стадо коров. Попасла она стадо день один, получила за это корову. Так встречала она каждый день то овечек, то коз, пасла их и за это получала то овцу, то козу. Вскоре у нее у самой набралось целое стадо. Так они вместе продолжали свой путь. Но вот однажды застала их ночь в дороге. Испугалась падчерица, подумала: «Что же теперь со мной будет? Бедная я, несчастная!..» Но тут увидела она, что далеко-далеко слабый свет забрезжил, несказанно обрадовалась и погнала свое стадо на тот огонек. Вышли они вскоре к небольшому дому, что стоял на краю деревеньки. Постучалась, вошла и видит: сидит седая старуха. Не знала тогда девочка, что это злая ведьма – колдунья, одним словом.
– Покатился мой клубочек, ты не видела, случаем, бабушка? – спросила ее девочка.
– Видела я твой клубок, да только ты, я вижу, пришла издалека, не мешало бы тебе отдохнуть. Поживи-ка у меня немного, – отвечает ей старуха.
Встали они поутру, и велела ей ведьма затопить баню. Жарко натопила девочка баню и зовет старуху мыться.
– Хорошо бы, доченька, – отвечает ей старуха, – да только ведь я сама до бани не дойду. Ты возьми-ка меня за руку да поддай сзади коленкой.
– Нет, бабушка, – отвечает девочка, – ты уже старенькая, не хочу тебя обижать.
Взяла ее девочка на руки и отнесла в баню.
– Ты возьми-ка меня за волосы да тащи на полок, – велела старуха.
– Нет, бабушка, – ответила ей девочка. – Ты уже старенькая, тебе больно будет.
Взяла ее девочка на руки и положила на полок.
– Ты возьми-ка веник обратным концом да бей меня по спине что есть мочи, – говорит старуха.
– Нет, бабушка, не могу я так, – отвечает девочка и принимается парить ее мягким березовым веничком.
После бани приносит она ее в дом и кладет на чистую постель.
– Теперь, доченька, расчеши-ка мне волосы, – просит старуха.
Взяла девочка гребешок, стала чесать ее седые волосы, а на каждом волоске у старухи – золото да серебро, жемчуга да кораллы висят, аж глаза слепит!
Причесала ее девочка, в косу волосы заплела.
– Попляши-ка, доченька, сделай милость, – просит ее старуха. – Уж больно мне посмотреть хочется, как ты пляшешь.
Стала девочка плясать, каблучками притопывать да по полу кружить, но нет, ни камушка с нее не упало.
После этого послала ее старуха в баню посмотреть, не высох ли тот солод, что намедни поставила она на полок сушиться.
Вошла девочка в баню и видит: стоит на полке деревянное корытце, а в нем золота да серебра, жемчугов да кораллов видимо-невидимо! Вот вернулась она из бани, старуха у нее и выспрашивает:
– Ну как, высох ли солод на полке?
– Высох, высох, – отвечает девочка.
– Хорошо, доченька, – говорит старуха, – уж больно мне понравилось давеча, как ты пляшешь, не потешишь ли меня, старую, еще разок?