Страница 9 из 13
Галимджан-абзый, никогда не считавшийся мечтательным человеком, тоже не переставал думать о сыне. Несмотря на то, что Гумер после двух лет разлуки явился всего на один час, встреча с ним оказала на отца очень хорошее влияние. Сын показался ему созревшим, поумневшим, настоящим мужчиной с благородным нравом. Отцу захотелось верить, что если сын вернётся живым и здоровым, то найдёт себе пару, достойную сохранять доброе имя семьи, построить счастливую жизнь. И в связи с этим он думал о Захиде.
Гумер своим приездом снова оживил в снохе Камиле угасавшие было надежды. Показалось, что Фатих, от которого уже два года не было вестей, жив и здоров. Ей тоже захотелось верить, что он так же нежданно явится, и Камиля, ложась и вставая, не могла расстаться мыслями о том, как она будет встречать Фатиха, по которому истосковалась, какое уважение ему окажет, какую он увидит любовь и нежность.
А бедняжка Марьям-абыстай старалась помнить и держать перед глазами каждое слово Гумера, каждый его взгляд и движение, как будто она находилась рядом с живым образом сына, и ей всё время хотелось увидеть его более чётко. Поэтому время от времени Марьям-абыстай казалось, что она не узнала что-то о сыне, казалось, что не может вспомнить какое-то его слово. Она побаивалась спрашивать у Галимджана-абзый, но сноху не оставляла в покое:
– Сноха, дитя моё, скажи-ка, сколько чашек чаю выпил мой Гумер?
Или через какое-то время беспокойно спрашивала:
– Сноха, а мой Гумер катык с удовольствием поел?
То вдруг задумчиво задавалась вопросом:
– Сноха, а что Гумер-то говорил?
Временами её охватывало сильное беспокойство. Ей начинало казаться, что Гумер не приезжал и она его вовсе не видела. В такие минуты Марьям-абыстай молча уходила в себя, её снова поглощала пустота бессилия, и она несмело спрашивала у старика:
– Вчера приезд Гумера был сон или явь?
Галимджан-абзый смотрел на старуху с жалостью, но мягко, с улыбкой, желая её подбодрить, громко отвечал:
– Явь, старуха, явь была!
Марьям-абыстай, как ребёнок, услышавший утешение, успокаивалась.
Она подходила к передним окнам дома и смотрела на железную дорогу. Вот перед ней спрятались за старыми ивами станция с красной крышей и выкрашенные в жёлтый цвет аккуратные строения, а по обе стороны от станции вдоль холма далеко, очень далеко тянется железная дорога…
Станция пустая… Похожая на серебряные вожжи железная дорога спокойна… От края деревни начинается широкое хлебное поле. Тяжёлое покачивание молодой красивой ржи похоже на обгоняющие друг друга тени, которые, минуя железную дорогу, теряются на светлом горизонте. Небо ясное. В центре далёких полей сизый туман. В этом тумане как будто плавает бесчисленное множество сверкающих жемчужных пылинок, которые колеблются, щекотя глаза… И душа, уходя вслед за этим лучистым туманом, чувствует, как выходит из центра зелёных полей, шумно гудя, поезд.
Губы Марьям-абыстай тихо шепчут:
– Вернётся свет очей моих, вернётся!
Воспоминания Гуляндам
I
Осенний вечер. За окном ветер, дождь. Что-то шуршит, громыхает, стонет. Время от времени эти странные звуки, затихая, смолкают. Я в испуге, прервав чтение книги, начинаю прислушиваться. Что это? Или к нашим воротам подошли люди? Времена ведь теперь тревожные. По городу ходят страшные слухи. Говорят, ограбления, даже убийства случаются. Боже, сохрани! Этот восемнадцатый год очень уж тревожным оказался! Но вот сейчас тревога моя напрасна: похоже, это злой, немилосердный ветер сходит с ума, из-за него берёза во дворе стонет и, стуча-ударяясь, царапает голыми ветвями стены дома. Вон, в падающем из окна свете видно, как из стороны в сторону, будто чьи-то корявые руки, качаются чёрные ветки.
Успокоившись, я снова склоняюсь над книгой. К тому же эта книга очень интересная, «На берегах Дёмы» называется. Только сегодня я её принесла от Каримы. На этой мягкой постели, подобрав под себя ноги, опёршись о подушку, я читаю её не в силах оторваться. Про неизвестную мне далёкую реку Дёму. Про то, как потрясающе прекрасны её берега… Именно здесь жила семья старого мурзы по имени Исхак. У них в доме жила девочка-сирота Фарида. Короче, великолепная природа, богатая жизнь, красивые люди, но при этом роман и о несчастной любви тоже. Это открывается по мере чтения. Удивительно, какой роман ни читаешь, он всегда повествует о несчастной любви… Интересно, почему это? Или на свете не существует счастливой любви?
Прервав моё сладостное чтение, в комнату вошла Сабира, девушка-домработница.
– Барышня, вас зовёт ваш папа!
– Зачем опять?
– Показать вас одному парню.
– Оставь свои бессмысленные шутки…
– Сами увидите, – равнодушно ответил Сабира и тут же вышла.
Я, конечно, не поверила её словам. От нашего папы не дождёшься, чтобы он показал меня парню. Но раз позвал, надо идти. Нехотя я сменила обувь, надела мягкие чувяки, взглянув в зеркало, поправила причёску и стала спускаться по узкой лесенке. На мне было простенькое ситцевое платье… В таком виде я вошла в зал.
При входе, как будто ударившись о невидимую стену, я резко остановилась. Оказывается, не шутила Сабира! Рядом с папой в мягком кресле сидел молодой человек. Почему-то в этот момент я успела обратить внимание на его большие глаза, тонкие соболиные брови и бело-мраморный лоб. Естественно, от такой неожиданной встречи я смутилась, мои щёки, покраснев, начали пылать.
Похоже, папа понял моё состояние и, слегка усмехаясь, встав со своего стула, просто сказал:
– Доченька, это господин Салих!
Молодой человек встал и молча поклонился мне. Я тоже поклонилась и быстро перебросила косу за спину. Затем папа, глядя на парня, произнёс:
– А это наша дочка Гуляндам.
Парень ещё раз слегка поклонился. После этого папа мне сказал:
– Дочка, я пригласил господина Салиха давать тебе уроки музыки. Мы уже обо всём договорились. Господин Салих милостиво согласился на малое. Теперь, доченька, дело за тобой: Иншалла[24], верю, что ты всеми силами постараешься как можно больше узнать от господина музыканта.
– Спасибо, папа, – сдержанно ответила я.
– Но только одно условие, – добавил он, обернувшись к господину Салиху, – во время занятий вы мне позволите сидеть в сторонке… Я безумно люблю наши мусульманские мелодии, искренне!..
– На ваше усмотрение, – ответил господин Салих, слегка улыбнувшись краешком рта.
Похоже, он не очень поверил в папину «безумную любовь к мусульманским мелодиям». Однако папа и в самом деле очень любит музыку, безгранично любит, если бы не любил, так не стремился бы обучать меня музыке. Но очень возможно, его пожелание «посидеть в сторонке во время урока» исходило не столько из любви к музыке, сколько из необходимости не спускать с нас глаз.
Господин Салих, судя по его давешней улыбке, именно так это и понял. Конечно же, мне стало очень неловко за папу. На самом деле, высказанное им условие иначе понять невозможно. Ученица – девушка, достигшая возраста невесты, учитель – молоденький парень – разве можно их оставить без надзора?
Господин Салих спросил у папы разрешения поговорить со мной. Получив папино согласие, он, глядя на меня, мягко спросил:
– Барышня, вы давно научились играть на пианино?
Я слегка растерялась от прямого взгляда его ярко-синих глаз, непроизвольно снова покраснела и смущённо ответила:
– Нет, недавно.
– У кого учились?
– Сначала сама.
Господин Салих, кивнув в сторону нотных тетрадей, лежавших на пианино, сказал:
– Похоже, вы и по нотам можете играть.
– Да, играю… немного.
– Нотам кто научил?
На его вопрос поспешил ответить папа.
– У нас по соседству жила женщина-еврейка, когда она узнала, что у нас есть пианино, стала заходить к нам. Она оказалась увлечённой музыкой женщиной. Мало того, что дама, будучи в настроении, играла сама, она взялась учить музыке и Гуляндам. «У вашей девочки музыкальный талант, её надо учить по-настоящему», – говорила она. Мы не возражали, особенно её мама… Гуляндам изучила ноты. Ничего не скажешь, постаралась еврейка!
24
Иншалла – Бог даст.