Секретики

Дача в Мамонтовке казалась мне огромной. Дед как офицер-ветеран получил землю, построил на ней дом, но вдруг решил продать половину своему бывшему начальнику, который долго его упрашивал. Ефим хотел сделать жене сюрприз – купить ей меховую шубу. На сделку он взял с собой папу, вероятно, как свидетеля. Был открыт большой, окованный железом сундук. “Столько денег я не видел больше никогда в жизни”, – рассказывал мне папа. Начальник отсчитал нужную сумму и вступил в законное владение половиной земли и половиной дома, тут же построив между участками забор. Несколько дней дед Ефим выбирал шубу, но купить ее не успел: грянула денежная реформа, и деньги полностью обесценились. Папа сказал, что Абрамовна и дед пережили финансовый крах стоически и никогда об этом случае не вспоминали. Бабушка, насколько я помню, дружила с вдовой начальника, заходила к ней в гости, а если шла за хлебом, всегда покупала батон и половину черного на ее долю. Когда лет двадцать назад мне случилось оказаться в Мамонтовке, я подошел к нашему бывшему участку: он сжался до таких крошечных размеров, что заходить внутрь мне расхотелось.

Семейную байку про шубу я узнал много позже, а тогда ходил с мамой и папой купаться на очень холодную Клязьму, через поле, поросшее васильками и ромашками, объедался вареньем, блинчиками и всякими вкусностями, какими принято потчевать внуков в приличном еврейском семействе, где бульон с клецками и сладости были, наверное, единственной данью еврейской традиции. Абрамовну я помню плохо. Помню только, что она всегда улыбалась, но это было так давно, что, кажется, вижу саму улыбку, но вот лицо, как ни стараюсь, припомнить не могу. Зато не забыть мне ее челюсти, которые она вынимала изо рта и клала перед сном в банку с водой. Сперва я их боялся, но потом привык и всякий раз пытался разглядеть из ее рук: трогать их не разрешалось. Я строил планы похитить челюсти и наиграться всласть, но мне всё не удавалось встать раньше бабушки. Просыпалась она чуть свет и тут же бралась за дела: полола грядки, носила воду, штопала мои носки или зашивала рубашки, суетилась на кухоньке среди чадящих керосинок, палила курицу, варила варенье, укладывала в поленницу дрова или отправлялась в магазин. Перед сном она читала мне “Чука и Гека”, “Каштанку”, над которой я горько плакал, и сказки Андерсена, но точно не “Русалочку”, ее я прочитал уже сам на Беговой и ревел так, что мама и Юрьевна долго меня успокаивали, а я только громче плакал и успокаиваться не желал.

Чтобы закончить с папиной родней, следует рассказать еще о моем знаменитом дяде Юзе и его героических подвигах. Юз якшался со шпаной с Калужской заставы. Однажды его подрезали ножом, и он, истекая кровью, добежал до дома, откуда немедленно был доставлен в Первую Градскую. Вызванный милиционер пытал дядю, но тот, блюдя уличный кодекс, имя нападавшего не выдал. Во время войны, лет четырнадцати от роду, Юз сбежал на фронт и каким-то чудом нашел воинскую часть отца. Скорее всего, это случилось еще на территории России, хотя точного расположения подразделения, где служил дед, история не сохранила. Позднее Юз смеялся над моими фантазиями: я почему-то был уверен, что дед служил в дальней артиллерии. Оказалось, Ефим, провоевавший всю юность, к последней войне поумнел и устроился в интендантскую службу, чем, вероятно, и спас свою жизнь.

Итак, четырнадцатилетнего приблатненного и рвущегося в бой дядю привели к отцу. “Накормить, помыть и отправить в Москву!” – приказал майор Алешковский ординарцу, что и было незамедлительно исполнено.

Второй подвиг Юз совершил уже после войны. Тетя Аля из Свердловска, врач и какая-то довольно близкая наша родственница, прошла всю войну вместе с легендарным генералом Доватором. Все эти годы она состояла в близкой связи с начальником его штаба, которого сильно любила и которому осталась верна навсегда. После победы стало понятно, что ее боевой друг возвращается в лоно семьи. На прощание он подарил ей пистолет “ТТ” с дарственной надписью от Доватора, именное оружие заменяло у партизан боевые награды. Тетя Аля никогда с пистолетом не расставалась и носила с собой в сумочке. Юз засек вожделенный пистолет и, воспользовавшись случаем, его выкрал, дождался, пока все уйдут на работу, лег на пол в кухне и через открытую дверь принялся расстреливать водосточную трубу. После второго выстрела пистолет намертво заклинило. Дядя тут же отнес его на улицу и поделился проблемой со старшими товарищами из калужской шпаны. Его поблагодарили, взяли оружие, пообещав починить и вернуть, и той же ночью вломились к вдове какого-то адмирала. В ходе налета бедную адмиральшу застрелили из этого “ТТ” насмерть. На другой день налетчики были пойманы, Юз оказался в кутузке и вскоре предстал перед судом, гордо отказавшись от адвоката.

– Представьте себе мальчика, всю жизнь мечтавшего о боевом пистолете, – начал свою речь дядя Юз. – Когда я его увидел, я просто не смог удержаться и решил пострелять в окно по водосточной трубе…

Марк Алешковский и Герман Фёдоров-Давыдов после заседания научного студенческого общества

И далее и далее – с напором и слезой в голосе. На прошедших недавнюю войну судейских его честное признание произвело впечатление. Случилось невероятное: советский суд оправдал дядю Юза, отобрал “ТТ” у безутешной тети Али, а “калужских” налетчиков и убийц отправил надолго в места не столь отдаленные. Тетя Аля больше с Юзом никогда не разговаривала, сосредоточив всю родственную любовь на моем безопасном папе. Юз, впрочем, “свое отсидел”, как он заявил в одном из интервью, честно добавив, что угодил в лагеря не по политической статье, а за хулиганку. Энергия и задор, сохранившиеся в нем и сегодня, толкали его по молодости на приключения и разрывали сердце тихой любящей матери. Мой законопослушный отец, наоборот, всегда избегал улицы, в дружбе со шпаной замечен не был и знания предпочитал черпать из книг.

12

Дед Герман с бабкой Юрьевной до войны не только сплавлялись по Волге, но и вообще много путешествовали по центральной России, смотрели памятники архитектуры, что важно для всех ценителей изящного, а для искусствоведов особенно. Помню, как они взахлеб рассказывали о новгородских церквях – на Нередице, на Волотовом поле и на Ковалёве, в юности успели их повидать во всей красе, расписанными сверху донизу. Рожденным после войны эти потрясающие древнерусские памятники достались уже отреставрированными, восставшими из руин. Фрагменты фресковой росписи, сохранившиеся на стенах, теперь укреплены и поставлены под охрану. Тонны земли из отвалов, выросших вокруг уничтоженных артобстрелом церквей, были пропущены сквозь проволочное сито. Найденные осколки штукатурки были отмыты, пронумерованы и разложены по цветам. Многолетние титанические усилия реставраторов дали невероятный результат: из тысяч и тысяч кусочков пазла к нам вернулись, казалось, навсегда утраченные лики, которые теперь можно увидеть в Новгородском музее. А знаменитая ктиторская фреска снова заняла свое исконное место на правой южной стене Нередицы, ее собрала и закрепила реставратор Татьяна Ромашкевич. Глядя на нее, особо остро ощущаешь, как мог бы выглядеть весь расписанный объем, которого мы лишились. Великолепие красок, жившее в памяти моих стариков, теперь существует лишь на довоенных черно-белых фотографиях, то есть утрачено навсегда.

Еще бабка с дедом любили ездить в Коктебель, где собиралась московская компания. Правда, к литераторам, загоравшим на собственном пляже, они отношения не имели. Заходить на территорию Дома творчества писателей считалось зазорным. “Пляжи для писателей, читателям же – фиг”, – споет позже Юлий Ким. Презрение к любой номенклатуре ненавязчиво прививалось мне с детства.

По совету участкового терапевта Алёхина бабка однажды вывезла меня в Крым. Считалось, что самый полезный месяц на море – май, когда солнце еще не такое жаркое.