Сталинград

На третий день немецкие самолёты висели пад дивизией уже не восемь, а двенадцать часов. Они оставались в воздухе после заката солнца и из высокой тьмы ночного неба возникали воющие голоса сирен «Юнкереов». и, как тяжёлые и частые удары молота, обрушивались на полыхавшую дымным красным пламенем землю фугасные бомбы. С утренней зари до вечерней били по дивизии немецкие пушки и миномёты. Сто артиллерийских полков работали иа немцев в районе Сталинграда. Иногда они устраивали огневые налёты, по ночам они вели изматывающий методический огонь. Вместе с ними работали миномётные батареи. Это было направление главного удара.

По нескольку раз в день вдруг замолкали немецкие пушки, миномёты, вдруг исчезала давящая сила пикировщиков. Наступала необычная тшшша. Тогда наблюдатели кричали: «Внимание!» и боевое охранение хваталось за бутылки с горючей жидкостью, бронебойщики раскрывали брезентовые сумки патронов, автоматчики обтирали ладонью свол ППШ, гранатомётчики поближе подвигали ящики гранат. Эта короткая минутная тишина не означала отдыха. Она предшествовала атаке.

Вскоре лязг сотен гусениц, низкое гудение моторов оповещали о движении танков, и лейтенант кричал:

— Товарищи, внимание! Слева, просачиваются автоматчики.

Иногда немцы подходили на расстояние 30—40 метров, и сибиряки видели пх грязпые лица, порванные шинели, слышали картавые выкрпки исковерканных русских слов, угрозы, насмешки, а после того как немцы откатывались, на дивизию с поной яростью обрушивались пикировщики и огневые валы артиллерии и миномётов. В отражении немецких атак велика заслуга нашей артиллерии. Командир артиллерийского полка Фугенфиров, командиры дивизионов и батарей находились вместе с батальонами, ротами дивизии на передовой. Радио связывало их с огневыми позициями и десятки мощных дальнобойных орудий на левом берегу жили одним дыханием, одной тревогой, одной бедой и одной радостью с пехотой. Артиллерия делала десятин замечательных вещей, она прикрывала стальным плащом пехотные позиции, она карёжила, как картой, тяжёлые немецкие танки, с которыми не могли справиться бронебойщики. Она, словно меч, отсекала автоматчиков, лепивншхся к броне танков. Она обрушивалась то на площадь, то на тайные места сосредоточения. Она взрывала склады н поднимала на воздух немецкие миномётные батареи. Нигде за время войны пехота так не чувствовала дружбу и великую помощь артиллерия, как в Сталинграде.

В течение месяца немцы произвели 117 атак на полки сибирской дивизии.

Был одни страшный день, когда немецкие танки и пехота 23 раза шли в атаку. И эти 23 атаки были отбиты. В течение месяца каждый день, за исключением трёх, немецкая авиация висла над дивизией 10-12 часов. Всего за месяц 320 часов. Оперативное отделение подсчитало астрономическое количество бомб, сброшенных немцами на дивизию. Это цифра с четырьмя нулями. Такой цифрой определяется количество немецких самолётополётов. Всё это происходит на фронте длиной около полутора-двух километров. Этим грохотом можно было оглушить человечество, этим огнём и металлом можно было сжечь и уничтожить государство. Немцы, полагали, что сломают моральную силу сибирских полков. Ояи полагали, что перекрыли предел сопротивления человеческих сердец и нервов. Но удивительное дело: люди не согнулись, не сошли с ума, не потеряли власть над своими сердцами и нервами, а стали сильней и спокойней. Молчаливый, кряжистый сибирский народ стал ещё суровее, ещё молчаливей, ввалились у красноармейцев щёки, мрачно смотрели глаза. Здесь, на направлении главного удара германских сил, не слышно было в короткие минуты отдыха ни песне, ни гармоники, ни весёлого лёгкого слова. Здесь люди выдерживали сверхчеловеческое напряжение. Бывали периоды, когда они не спали по трое—четверо суток кряду, и командир дивизии — седой полковник Гуртьев. разговаривая с красноармейцами, с болью услышал слова, тихо сказавшие ему:

— Есть у нас всё, товарищ полковник, и хлеба — девятьсот грамм, и горячую пищу непременно два раза в день приносят в термосах, да не кушается.

Гуртьев любил и уважал своих людей, и знал он, когда солдату «не кушается», то уж крепко, пo-пастоящсну тяжело ему. Но теперь Гуртьев был спокоен. Он понял: нет да свете силы, которая могла бы сдвинуть с места сибирские полки. Великим и жестоким опытом обогатились красноармейцы и командиры за время боёв. Ещё прочней и совершенней стала оборона. Поред заводскими цехами выросли целые переплетения сапёрных сооружений — блиндажи, ходы сообщения, стрелковые ячейки, инженерная оборона была вынесена далеко вперёд, перед цехами. Люди научились быстро и слаженно производить подземные манёвры, сосредоточиться, рассыпаться, переходить из цеха в окопы ходами сообщения и обратно, в зависимости от того, куда обрушивала свои удары авиация противника, в зависимости от того, откуда появились танки и пехота атакующих немцев. Были сооружены подземные «усы», «щупальцы», по которым истребители подбирались к тяжёлым немецким танкам, останавливающимся в ста метрах от зданий цехов. Сапёры минировали все подходы к заводу. Мины приходилось подносить на руках по две штуки, держа их подмьшками, как хлебы. Этот путь от берега к заводу был протяжением 6-8 километров, и полностью простреливался немцами. Само минирование производилось в глубоком мраке, в предрассветные часы, часто на расстоянии 30 метров от фашистских позиций. Так было заложено около 2 тысяч мин под брёвна разнесённых бомбёжкой домиков, под кучки камней, в ямки, вырытые снарядами и минами. Люди научились защищать большие дома, создавая плотный огонь от первого этажа до пятого, устраивали изумительно тонко замаскированные наблюдательные пунккты перед самым носом у неприятеля, использовали в обороне ямы, вырытые тяжёлыми бомбами, всю сложную систему подземных заводских газопроводов, маслопроводов, водопроводов. С каждый днём совершенствовалась связь между пехотой и артиллерией, и иногда казалось, что Волга уже не отделяет пушек от полков, что глазастые пушки, мгновенно реагирующие на каждое движение врага, находятся рядом со взводами, с командными пунктами.

Вместе с опытом росла внутренняя закалка ладей. Дивизия превратилась в совершенный, на диво слаженный единый организм. Люди дивизии не чувствовали, сами не понимали, не могли ощутить тех психологических изменений, которые произошли в них за месяц пробивания в аду, на переднем крае обороны великого сталинградского рубежа. Им казалось, что они те же, какими были всегда — они в свободную тихую минуту мылись в подземных банях, им так же приносили горячую пищу в термосах, и заросшие бородами Макаревич и Карнаухов, похожие на мирных сельских почтарей, приносили под огнём на передовую в своих кожаных сумках газеты и письма из далёких омских, тюменских, тобольских, красноярских деревень. Они вспоминали о обоих плотницких, кузнечных, крестьянских делах. Они насмешливо звали шестиствольный немецкий миномёт «дурилой», а пикирующих бомбардировщиков с сиренами «скрипупамп» и «музыкантами». На крики немецких автоматчиков, грозивших им из развалин соседних зданий и кричавших: «Эй, рус, буль-булъ, сдавайся», — опи усмехались и меж собой говорили: «Что это немец всё гнилую воду пьёт, или не хочет волжской?». Им казалось, что они были те же, и только вновь приезжавшие с лугового берега с почтительным изумленнем смотрели на них, уже не ведавших страха, людей, для которых не было больше слов «жизнь и смерть». Только глаза со стороны могли оценить всю железную силу сибиряков, их равнодушие к смерти, их спокойную волю до конца вынести тяжкий жребий людей, занявших сяертпую оборопу.

Героизм стал бытом, героизм стал стилем дивизии и её людей, героизм сделался будничной, каждодневной привычкой. Героизм всюду и во всём. Героизм был в работе поваров, чистившим под сжигающим огнём термитных снарядов картошку. Великий героизм был в работе девушек-санитарок, тобольских школьниц Тони Егоровой, Зои Калгановой, Веры Каляды, Нади Кастериной, Лели Новиковой и многих их подруг, перевязывавших и поивших водой раненых в разгаре боя. Да, если посмотреть глазами со стороны, то героизм был в каждом будничном движении людей дивизии. И в том, как командир взвода свази Хамицкий, мирно сидя на пригорке перед блиндажом, читал «беллетристику» в то время, как десяток немецких пикировщиков с рёвом бодали землю, и в том, как офицер связи Батраков, аккуратно протирал очки, вкладывал в полевую сумку донесения и отправлялся в двенадцатикилометровый путь по «логу смерти» с таким будничным спокойствием, словно речь шла о привычной воскресной прогулке, и в том, как автоматчик Колосов, засыпанный в блиндаже разрывом по самую шею землёй и обломками досок, повернул к заместителю командира Свирину лицо и рассмеялся, и в том, как машинистка штаба, краснощёкая толстуха - сибирячка Клава Копылова начала печатать в блиндаже боевой приказ и была засыпана, откопана, перешла печатать во второй блиндаж, снова была засыпана, снова откопана и всё же допечатала приказ в третьем блиндаже и принесла его командиру дивизии на подпись.