Страница 14 из 28
-- Назад! Твое место отныне там! -- Он указал на парашу.
-- Ты что, Сторож... Обалдел, да? Я же нигде не... Кто-то меня облыжно...
-- Цыц, б...! Мы тут посоветовались про тебя. Поскольку вместе жили, я даже перестукивался с другими. Все. Сам виноват -- взвесил мужика на парашу, да вес не взял... А в таком случае, сам понимаешь, -- твой ответ. С тем чуваком -- отдельная тема, разберемся, но ты -- фить! -- уже свершился... Тетя. Теперь ты Тетя, а не Клещ. Молчи, говорю, б...! Не то зубы вышибу до единого! Единственное, что могу, в память, так сказать, и по доброте душевной: пидорасить тебя не станем. Будешь жить объявленным парафином... Ну, если, конечно, по доброму согласишься, тогда -- никто не запретит! -Сторож расхохотался, остальные напряженно подхватили. -- Уборка, вынос параши -- отныне твои. С мужиком мы разберемся. Но если ты его коснешься, пока он не перешел официально в твою пробу и ниже, -- замесим начисто тебя, прежде всего. Ты знаешь порядки: не смей даже пикнуть против любого не из опущенных. Врубился?
-- Но... Ребя, как же... Вместе же ку...
Один из парней, Квакун, подскочил и с размаху врезал ему в лоб рукой, обутой в ботинок:
-- Пшел на место паскуда! Еще раз вспомнишь -- будешь кушать у меня из штанов. Ну-ка, тряпку в руки -- и пошел мыть полы. Да на четвереньках! На ногах -- люди ходят...
У Клеща началась тяжелая истерика: он закатил глаза, начал трястись... и горько зарыдал. Звякнул глазок в форточке, но все были порознь, никто никого не бил, кроме рыдающего сидельца на полу у входа -- никаких происшествий, сами разберутся.
Да, Клещ всегда был хулиганом и забиякой в своих краях. И попух он за злостную хулиганку -- бутылкой избил директора своей бывшей школы. В "Пентагоне" сиделось ему неплохо, поскольку Сторож был "земеля" -- с того же винегретного района, много общих знакомых и воспоминаний. Матка с сеструхой каждые две недели приносили "дачку", сидеть оставалось год да месяц... Ах, как он любил унизить и потоптать какого-нибудь недотепу из опущенных. Неизъяснимо приятно наблюдать, как трепещет и боится тебя это слякотное существо, которое вот, через секунды будет языком начищать твои ботинки, плакать, умолять сжалиться... А ты -- возьмешь свое, обязательно возьмешь, но сначала потомишь неизвестностью, замахнешься и... сдашь назад... И в чреслах набухает сладостью Он... Теперь можно и начинать... А придет пора, придет воля. Попадется это существо у тебя на пути -- боже мой! Тоже будет клево и очень смешно... Еще лучше, чем здесь. А опустить -- во-още, наверное, кайфово: снять первую пенку...
Клещ плакал. Никогда не предполагал он, что сам угодит в обиженные. Это теперь он должен будет под страхом изнасилования и смерти прислуживать сокамерникам. Это его будут заставлять петь и плясать для их увеселения. И будут теперь избивать каждый божий день, как он избивал. А потом и... А на воле куда деться от пересудов... И вдруг открылась его сознанию истина: нельзя поступать с другим так, как не хочешь чтобы поступали с тобой. Он понял ее как откровение Господне и почувствовал прилив сил и жажду объяснить это другим, товарищам своим... бывшим... Он поднял глаза, и красноречие его, не успев родиться, утонуло в омуте мерзкого страха: во взглядах его сокамерников разгорались предвкушающие огоньки -- ох и многие держали на него зло за пазухой.
Через дней десять он уже созрел для чего угодно, -- избивали его, гада трусливого, не утомляясь и жалости не ведая. Но одна мысль билась у него голове: с обидчиком нельзя сидеть в одной камере -- он не выдержит -- и его убьют. И однажды он постучал в дверь и попросил перевести его в другую камеру... Там было не легче -- много, много труднее: неизбежное свершилось, и его опустили до конца, в девочки.
...Сторож во всеуслышанье пообещал разобраться с новеньким -- Лареем. Этого же от него ждали авторитеты "парочки". Однако на душе у главкамерного было тяжело. Пообещать -- куда проще, чем выполнить. Он видел, как машется этот Ларей. И как держится. И не про него ли слухи -- про мужика, который сумел отсюда уйти в побег и цепи рвал? Его даже надзиралы перебздели. И ребята из-за стенок какую-то парашу несут: первая судимость -- за побег из крытки! Чудно2. Что делать?
Гек вновь переступил порог камеры, в которой поселился за пятнадцать дней до этого. Линия времени, сделав двухнедельную петлю, распрямилась, словно и не было той петли, и действие продолжилось, как после антракта. Только не было уже полотенец на полу, не было полноопущенного Тети, на месте которого, над Сторожем, жил другой сиделец, самбо по кличке Аврал.
Гек в полной тишине поприветствовал всех и направился прямо к Сторожу, каменно сидевшему на своей шконке. Гек видел страшное напряжение парня, готового к немедленной разборке, и устало ему улыбнулся:
-- Ты главный? Ты. Как же ты допустил эти крысиные игры с полотенцами? Я ведь тебе не мальчик-дошкольник. Я тебе в отцы гожусь. А в шизо болтаться по нынешним временам -- ничего хорошего для здоровья, увы, нет. Или у тебя тоже претензии ко мне? -- Голос Гека, хрипловато-добродушный в первых словах, вдруг налился отчетливой, но еще неблизкой угрозой.
-- У меня-то лично нет... -- начал Сторож, пытаясь нейтральными словами выиграть время и перехватить ситуацию в свои руки.
-- А у кого есть? -- Гек медленно развернулся, чтобы дать время глазам, сверлящим его затылок и щеки, сделать выбор. Все выбрали пол и стены.
-- Но вот у...
-- Подожди, не тарахти, дай отдышаться. Угу. Извини, что перебил. У кого-то ко мне претензии есть? Да?
-- Претензии не претензии, а вопросы к вам имеются... у людей... Они...
-- Мы не на приеме у английской королевы. Мое имя Стив, можешь обращаться на ты. Это ничего, что я стою тут перед тобою, не мешаю?
Сторож растерянно двинул рукой, и Гек тотчас (но неторопливо) истолковал это как предложение садиться.
-- Благодарю... Э-э, как тебя звать-величать? Ст... Нет, я имя имею в виду. Тони? Хорошее имя, знавал я кое-каких Тони, все неплохие попадались. Вот так. Теперь можно и поговорить, без спешки и серьезно...
Тони Мираньо был младшим братом известнейшего в определенных кругах человека из банды Дяди Сэма. А Дядя Сэм, в свою очередь, возглавлял крупнейшую бандитскую организацию в одном из правобережных районов Бабилона. (Дяде Сэму настолько понравилась его официальная кличка-титул, что он даже отрастил себе жидкую рыжую бородку, чтобы походить на символьные карикатуры. За это, кстати, и получил заглазную кличку Индюк, которая нравилась ему гораздо меньше.) Паул Мираньо был у Дяди Сэма предводителем боевиков, специалистом по междоусобным проблемам. В тридцать два года он так и не завел семью, мотая направо-налево денежки, но своими "подвигами" досрочно свел в могилу мать-сердечницу; отца и след простыл еще двадцать лет назад. Пришлось взять на воспитание младшего братишку -- и братишка воспитался. Тони, пребывая в тени своего знаменитого брата, успел тем не менее повидать свет, получив два года на малолетке в Песках за грабеж. После отсидки его впрягли в дело, пристроив по блату на рынок, наблюдающим в розничную торговлю героином. Но однажды Тони решил подработать в свободное время и взять кассу -- захолустное отделение сберегательного банка на пустынной улочке неподалеку от рынка. Дали ему шесть лет, три он уже отсидел. Всякое бывало в эти три года -- и ножи, и "понял-понял", -- но с его характером и связями сиделось, в общем, неплохо. Сила была, постоять за себя мог, разумом бог не обидел, ну и братан не забыл, поддержал своей мохнатой лапой. Нормально. Впервые, однако, заробел он чужого человека на своей территории. Тони почувствовал нечто вроде стыда за свою слабость -- но ведь не зуботычины же он, в самом деле, испугался...