Куколка

Мысли крутились бешеным хороводом в голове Татьяны, но ни одну она не могла поймать за хвост и додумать. Они просто то выныривали из общего потока на секунду, ошеломляя ее, то пропадали вновь, погружаясь на самое темное дно души. Думалось сразу обо всем, вспоминались какие-то фразы, среди них крутилась и фраза бармена о необязательности успеха и концепции успеха как процесса. Она прокручивала ее раз за разом, словно пыталась изучить со всех ракурсов, но осознать ее пока была не способна.

Выйдя из своего транса и увидев, как девушки заигрывают с барменом, Татьяна только фыркнула от такой пошлости и отвернулась. Ей вдруг стало неловко за представительниц своего пола. Но, с другой стороны, она им даже завидовала, тому, что они могут вести себя так раскрепощенно и не стыдиться этого. Она же себе такого ни в каком пьяном угаре позволить не смогла бы.

Поскольку коктейль закончился, она с желанием принялась за тот «приторный», пользуясь моментом, пока бармен ее не видит. Алкоголя в нем было явно больше, потому что он чувствовался на вкус. Обрамлял его дынный сироп. Свежести добавляли мята и арбуз. Лед уже немного подтаял и разбавил коктейль пресной водой, но в сладости он потерял немного. Люди вокруг продолжали отдыхать и веселиться. Справа большая компания поразила весь бар громогласным хохотом, разразившимся как раз в тот момент, когда одна песня сменяла другую. Потом их гогот приглушила мелодичная музыка в стиле бальных латиноамериканских танцев. Под такую бедра сами шли в пляс. Танцплощадка в центре бара начала потихоньку заполняться людьми. Татьяна тоже стала покачивать головой в такт музыке.

– Я смотрю, от безысходности тебе пришлось выпить и «Поцелуй»? – услышала она возле уха уже знакомый саркастичный голос. – Бедняжка.

– Кхм-кхм. Я просто хотела напиться. А так он отвратительный!

В подтверждение своих слов девушка с напором отодвинула от себя почти пустой бокал и скрестила руки на груди.

– Если хочешь быстро напиться, мой способ эффективнее. И не такой приторный, – бармен подмигнул ей. – Еще по шоту?

Девушка кивнула. Парень повторил все те же самые манипуляции с шотами и текилой. Они снова выпили. На этот раз Татьяна заранее приготовила дольку лайма и успела сразу им закусить горечь мексиканской водки. Так было чуточку вкуснее. Действительно, текила работала быстро и качественно. Девушка почти сразу начала испытывать легкое головокружение и заметила за собой, что говорить ей стало сложнее, а хоровод мыслей в голове начал превращаться в ураган.

– Так о чем все-таки пьешь? – повторил свой вопрос бармен трезво и настойчиво.

В сознании Татьяны все стало немного расплываться. Голова постепенно тяжелела. Захотелось подпереть ее одной рукой, а самой облокотиться на стойку. Боль, которую она тщательно пыталась скрыть от всех и, в первую очередь, от себя самой, начала притупляться. И все воспринималось теперь не таким важным, каким было всего пару часов назад.

– Будущее свое хороню, – неожиданно для самой себя высказала Татьяна самую сокровенную мысль.

– А вскрытие что показало?

Девушка улыбнулась такой постановке вопроса. Парень был совершенно серьезен и даже немного напряжен. Он напряг слух, чтобы услышать ее тонкий голос из-под насыщенной тяжелыми битами музыки, потому что Татьяна начала говорить откровеннее и тише. Он уперся обеими руками в барную стойку, а глазами впился в ее красное от духоты и алкоголя лицо.

– Врожденный порок неудачницы, – произнося эти слова, девушка зажмурила глаза, чтобы сдержать слезы, которые от такого давления, наоборот, выкатились из глаз. Одна из них разбилась о барную стойку, а вторая впиталась прямо в цветоложе одного из подсолнухов на платье.

– Я знал, что дело в учебе.

На лице бармена промелькнуло выражение торжества и застыло в самодовольной улыбке.

– Не совсем,– сказав это, девушка начала плакать.

Зажмурив слезливые глаза, она вспомнила, как отец впервые поставил ее у станка. Она была тогда еще в том возрасте, когда воспоминания не сохранялись. Но это она помнила. Всего один эпизод: молодой отец улыбается, подводит ее к перекладине на двух ножках, похожей на маленькую вешалку, и показывает, как вставать в первую позицию. Ей больно и неудобно, и она плачет. Дальше она помнила себя уже лишь такой, которая легко могла вставать не только в первую, но и во вторую, и в третью позиции.

А сегодня она стояла у станка в экзаменационном зале, как та трехлетняя девочка. Ей было больно и неудобно, хотелось плакать. Но рядом был уже не отец, а пятеро малознакомых ей людей, суровых, ожидающих от нее великих свершений и превосходного мастерства, которым она не владела. Она упала аж два раза, растеряла по дороге свою артистичность. Вставая после падения, она услышала очень тихое замечание от Прохорова: “Кривоножка”. В конце танца в глазах уже стояли слезы, а в горле – острый комок боли. По их опустошенным, потерявшим всякий интерес, даже экзаменаторский, к ее выступлению взглядам, она уже поняла, что не сдала, даже не на тройку. Дав ей все-таки закончить, Афанасий Семенович тяжело вздохнул, стараясь не смотреть на Татьяну, будто видеть ее больше не мог, и сухо попросил позвать следующего.

Алкоголь все еще приглушал боль, горящую адским пламенем где-то на дне души, но этот же алкоголь развязывал ей язык, расслаблял нервы и выпускал эмоции наружу. Татьяна сама не понимала, что с ней происходит. Она ведь никогда до этого не была пьяна и не думала, что может так запросто взять и расплакаться перед незнакомцем в незнакомом месте, наполненном незнакомыми людьми.

– Кто ему дал право называть меня «кривоножкой»? Да, я упала, но с кем ведь не бывает. Он же педагог, в конце концов! – возмущенным тоном начала Татьяна, но постепенно скатилась на жалостливый писк и всхлипывания. Весь тот хоровод мыслей, что крутился у нее в голове, теперь, почти неосознанно, начал вытекать наружу. – А Муравьева спросила у меня потом: «Может, балет – это не твое?». Да какого черта?! Это не ей решать, мое это или нет. Но самое обидное, что она, возможно, права. Это не я!

Девушка ударила ладонью о стол и продолжила рыдать.

– Это все отец. Он хотел, чтобы я стала прима-балериной, раз у него не получилось. А я... я его подвела... Он делал все, чтобы я только занималась, он так в меня верил, единственный, кто верил в меня до последнего. Я разбила ему сердце. Он меня не простит. Я должна была лучше стараться. Но я не могла. Я и так из последних сил танцевала. Я, правда, я, правда, не могла... Муравьева – балерина от бога, а я так... Никчемность!! Неужели все это было зря?! Столько сил! У меня ведь даже детства нормального не было. Только балет. Эти вечные тренировки, репетиции, спектакли. Жесткий график, жесткие диеты. И все только смеются над тобой. Даже подружки... У меня и парня никогда не было. Из-за этого гребаного балета... А теперь все напрасно. Надо же так! Провалиться на госе! Меня теперь не допустят к выпускному спектаклю. И 8 лет – в трубу!

Девушка рыдала в голос, грудь ее сильно раздувалась и сдувалась, слезы уже текли ручьями. Люди в баре стали оборачиваться на них. Бармену стало неловко. Вид у него был потерянный и в то же время сочувствующий. Он достал из-под стойки бумажные салфетки и протянул Татьяне. Она их не видела, потому что глаза у нее были почти закрыты и затоплены слезами. Тогда он помог ей вытереть слезы одной рукой. Девушка взяла салфетки и начала в них сморкаться.

– Еще шот, – слегка успокоившись, сказала она.

Парень убрал грязные салфетки и положил перед ней почти целую пачку чистых, а затем приготовил еще один шот текилы.

– А ты? – жалостливо спросила она, глядя на одинокий шот перед собой.

Бармен молча налил себе тоже. Также молча они выпили. И потом еще какое-то время молчали. Парень смотрел на Татьяну с любопытством и эмпатией, а она отводила опухшие красные глаза. Ей было стыдно и за то, что она неудачная балерина, и за то, что она расплакалась перед ним, и за то, как она сейчас выглядела. Она представляла себя размякшей помидориной, увлажненной рассолом из слез. К ее счастью, бармена позвали две девушки с другой стороны стойки, теперь еле стоящие на ногах. От них исходил пар – они только что вернулись с танцпола. Щеки у обеих были красные, волосы растрёпаны, юбки, и без того мини, задраны до неприличия. К ним тут же подошла пара парней, тоже пьяных, но более сообразительных. Они оплатили девушкам коктейли и начали о чем-то расспрашивать. Девушки кокетливо, хоть и не отчетливо, что-то им пытались отвечать, держась за барную стойку обеими руками и то наклоняясь, то отдаляясь от нее. Их заметно шатало. Татьяна испугалась, что может довести себя до такого же состояния. Теперь ей ничто не казалось невозможным. Она осмотрелась по сторонам. Танцпол уже под завязку заполнился опьяневшей толпой, которая напомнила ей своими движениями банку с червями. Давно в детстве, еще до академии, дед возил ее с собой на рыбалку и просил копать червей для приманки рыб, хотя она всегда делала вид, что не находит их, чтобы они не умирали. Впрочем, это не помогало. Дед находил их сам и скидывал в кучу в тесную банку, где они извивались, ползая друг по другу. Люди в толпе также нелицеприятно извивались под плавную музыку, чуть ли не обвивая друг друга. Но по их лицам было видно, что им нравится. Толпа заряжала весь бар своей энергетикой. Девушка заметила, что даже те, кто сидели за столами, тоже двигались в такт музыке: кто-то качал головой, кто-то топал ногами, кто-то махал руками, а кто-то и всем корпусом извивался вместе с танцующими.