Чужой, плохой, крылатый

Терцию назвали Великой за её реформы и возвращение Энту его былого величия.

Её боготворили за восстановленные апельсиновые сады и организацию торговли соком, мармеладом, вареньем, ликёрами, апельсиновым маслом — всем, что и по сей день делает Энт богатейшей страной на континенте.

Но её назовут и Кровавой. В равной степени её уважали за набожность и ненавидели за жесточайшие наказания, применяемые за греховные деяния. Особенно при её покровительстве зверствовала Досточтимая Церковь в отношении прелюбодеяний.

И на то у Терции были личные причины. Гибкая как змея, с упругой смуглой кожей редкого цвета сосновой смолы, с янтарными глазами дикой кошки и волосами оттенка эбенового дерева, она выросла исключительной красавицей. Но в дикой и полуголодной деревне в Афрае ей ещё подростком вырезали всё, что может доставлять женщине удовольствие.

Проданная вождю самого могущественного из племён она должна была только рожать ему детей. Но она и этого не смогла. Зато научилась всему, что умел вождь: воевать, интриговать, держать в страхе подчинённых и быть на шаг впереди своих врагов.

Её путь к трону Энта был долгим и трудным, но она его прошла.

Она правила тридцать шесть лет и, несмотря на свою бездетность, оставила трон династии Феллингеров по праву крови.

А право крови, что ввела Терция с той поры никогда и не оспаривалось. Хотя говорили, что на тот крайний случай, если обнаружатся равноудалённые от престола наследники, имеющие одинаковые права или возникнут другие спорные случаи, есть некий ритуал, что должен подтвердить это право лишь одному из них. Но к нему ни разу не прибегали.

Феллингеры же за пятьсот лет мешали свою кровь и с брюнетами, и с блондинами, и с рыжими представителями династий других стран и престолов. Но как бы ни тасовались карты, а была в помёте очередной коронессы щенок-девочка, чьи черты обязательно совпадали с изначальными, теми, что сохранились на многочисленных портретах и фресках Терции: та самая медовая кожа, тёмные волосы, янтарные глаза и лебяжья шея.

И совсем не глупая Лулианна, как и сестра рыжеволосая, конопатая, но в отличие от Оранты, худая, словно трое детей и четвёртый в утробе высосали из неё все соки, вышивая "наследный гобелен", безошибочно обозначила каждого наследника династии по характерным чертам, в том числе и "исконным".

Вернувшись домой, Бесс даже перерисовал для себя увиденное и добавил то, что Лулиана знала лишь приблизительно — правительниц Энта, что были после Терции. И очень удивился, что за сотни лет как бы ни мешалась кровь, а трон всё равно занимала та самая, темноволосая красавица со смуглой кожей и "кошачьими" глазами.

Вот только династия Тру из последних Феллингеров, старшей в которой была мать Оранты и Лули — Фелина, потом шла их двоюродная бездетная тётя Сантивера, и её младший покойный брат Ларс, вся сплошь была разной степени рыжины и бледности. Кроме… Анны.

Анны, которая была так далека от трона, да ещё "шла" от мужской линии, что ну никак не могла на него претендовать.

— Бесс, — окликнул его Ирс Марлок, и тот невольно сморщился: Мурлок всегда говорил так, словно открывали скрипучую дверь, — твой ход.

— Я пас, — скинул Бессарион карты и встал.

Ирс блефовал, у кетлорда справа от него не хватает четвёрки для каре, у остальных двух игроков и того хуже, в плюсе останется только мальчишка. Уходя Бесс с удовлетворением отметил счастливую улыбку на лице Ригга Оланда, покрытого нежным рыжим пушком.

Какого демона Мурлок притащил к нему этого юнца? Неужели в объятиях его опытных жриц решил сделать мужем? И хоть Бесс всё время забывал, что ему и самому сколько? Всего двадцать пять. А "юноше", наверно, двадцать, не меньше. Но тот выглядел таким восторженным девственником, словно в студенческие годы только и делал, что рьяно учился, а не захаживал с друзьями в мелкопитейные заведения, где студентов щедро обслуживали любые "богини" за гроши.

— Тереса, — кивком головы подозвал Бесс главную из своих бестий, что в комнате с красными портьерами и диванами под звуки музыки ублажали гостей, азартным играм предпочитавших женские ласки.

— Да, мой господин, — качнув полуголыми бёдрами остановилась она в позе "шлёпни меня, дорогой".

— Там сейчас юный сьер Оланд выиграет неприличную сумму денег. Проследи, чтобы большая часть её осталась в этом зале.

— Обижаешь, — подняла она глаза болотного морока, как в Пелеславии звали духов болот, что заманивали путников в трясину, светлые с тонким бирюзовым льдом глаза, что в сочетании с её тяжёлым каштаном волос и демоническим бесстыдством делали Тересу неотразимой. — Не волнуйся, я позабочусь о мальчишке. Побудешь со мной? — прильнула она.

— Не сейчас, — отмахнулся Бесс. — Но, когда Марлок уйдёт, зайди. Не раньше.

— Да, мой господин, — покрутила она бёдрами, словно в танце. — Слушаю и повинуюсь.

Он заперся в рабочем кабинете резиденции, что снимал в Арате и, как обычно, держал в ней игорный дом и шлюх, на радость королевскому двору, что притащился за коронессой в Ларсхоф, и прочим гостям, придворным и жителям самого Арата.

Что искал Бесс в бумагах он и сам не знал.

Эти записки, копии чужих писем, подслушанные разговоры, нечаянно брошенные фразы — всё, о чём тайно доносили ему устно и письменно, всё, за что он веками щедро платил, в итоге составляло для него довольно целостную картину того, что происходит в мире. При каждом дворе, в каждой господской спальне, на каждой королевской кухне. Порой так много ему было и ни к чему. А порой он хотел бы знать больше, особенно что происходит за закрытыми дверями одной тайной ложи.

Созданное тысячу лет назад Братство Мастеров только провозглашало идеи единого мира и объединения всех религиозных конфессий. На деле было создано с единственной целью — защитить мир от него, проклятого демона и — как там сказала Анна? — пороков, что устремились вслед за ним в мир из преисподней. Он усмехнулся. Как же любят люди оправдывать свою распущенность тем, что они не виноваты. Это всё он, злой демон. Это всё на них наслали: слабости и мороки.

Несколько раз за тысячелетие Братство даже успешно справлялось со своей задачей: ловило его, приговаривало к смерти, отправляло обратно в преисподнюю.

Ненадолго. Он снова сбегал. И злился, что свои тайны они всё же умели хранить.

Поэтому всё, что касалось Братства, держалось у него в отдельном архиве.

Бесс хотел посмотреть что есть у его на Верховного Эдэлорда Сина. И вдруг совершенно неожиданно наткнулся на упоминание Анны.

— Какого демона они таскали её на свои мужские сборища? — выругался он вслух.

Сначала отец, пока ещё был жив. В их поганой ложе он занимал самую высшую белую ступень. Потом эдэлорд Син всем послушницам Пансиона предпочитал Анну.

В знак уважения к отцу? Как долг памяти? Что это вообще за отчев хрен?

Он плеснул себе квэрка, напитка, рецепт изготовления которого был утерян лет сто назад, а последняя партия была сделана и того раньше, до того, как выгорели последние плантации крылолистного дуба, из чьей древесины делали бочки для квэрка.

Покатал напиток по нёбу. Мягкий душевный вкус прошлого.

Бесс вздохнул. Как много он потерял за свою жизнь.

Как он устал терять.

"А может, плюнуть на всё и сдохнуть? Прожить рядом с ней жизнь. Достойную. Скромную. Благочестивую. Короткую человеческую жизнь. Настрогать потомков. А потом сдохнуть".

Став смертным, он бы смог. И потомков тоже.

Бесс сложил ноги на стол, закрыл глаза и невольно улыбнулся, вспоминая, как кружилась его тонконогая девочка по комнате, примеряя чужие платья. Как радовалась этим разноцветным тряпкам. Как крутилась перед зеркалом, поворачиваясь и так, и сяк, предвкушая завтрашний обед у коронессы.

Он купил бы ей все платья мира. Одел бы в шелка и бархат, органзу и парчу. Поставил бы перед ней целые сундуки с украшениями. Бусы, кольца, браслеты, серьги, каменья, жемчуга — все сокровища мира бросил к её ногам. За блеск в этих глазах, что ярче звёзд. За смех, что звонче горных ручейков. За саму жизнь, её цветение, что она пробуждала в его давно высохшей, истлевшей, пыльной душе, давно не способной, а может никогда и не умевшей по-настоящему любить.