Страница 87 из 88
О его необычайно скандальном решении открыть музей для всех желающих посмотреть на античные древности будут спорить ещё десятки лет. Билеты за полпенни на утренние часы расхватали в первую очередь, но он не мог поделиться этими радостными вестями с Дафной, ведь она не пришла.
Энтони приказал держать двери открытыми на час дольше, но вот все ушли, он остался один, а она так и не появилась. Однако герцог продолжал ходить кругами по музею, и его шаги эхом отдавались от каменных полов. Он ждал.
Энтони понимал, что, не рассказав ей прошлой ночью того, что она хотела знать, повёл себя как дурак. Но, Бог свидетель, он в жизни ни с кем не говорил об отце. Никогда не обсуждал случившееся, даже с Виолой. Люди сплетничали, и слуги шептались меж собой, но никто не знал, что произошло на самом деле.
Он столько бы всего рассказал ей, если б она пришла. Рассказал бы каждый свой секрет, прокричал о них на Шепчущей Галерее в соборе Святого Павла (под куполом собора расположено три галереи: внутренняя шепчущаяи наружные каменная и золотая галерея. Шепчущая галерея обязана своим названием не предусмотренной архитекторами особенности её акустики: слово, даже сказанное шепотом, в одном конце галереи, многократно отражается её стенами, в результате чего этот шепот вполне может слышать человек, находящийся на другом конце галереи - прим.пер.), если бы только случилось чудо.
Так трудно раскрывать душу, но Дафна понимала его. Понимала, как никто другой.
Энтони услышал, как открылась входная дверь и как со стуком захлопнулась. Чьи-то шаги в главной галерее. И наконец, тяжело дыша, с розой в руке и в съехавшей на бок шляпке, появилась Дафна. Растрёпанная, взъерошенная, она была совершенно очаровательна.
– Что это означает? – спросила Дафна, направляясь к нему и нервно крутя розу. – Что вы пытаетесь мне сказать?
– Мой отец покончил с собой.
Дафна остановилась и уставилась на него широко раскрытыми глазами, потрясённая внезапностью сего заявления.
– Однажды ночью, спустя три года после смерти матери, он выпил четыре пузырька лауданума. Понимаете, отец так по ней скучал. Она была для него всем, он любил её всем сердцем, а она умерла. Отец не желал жить без неё и покончил с собой. Тело нашёл я.
Так тяжело об этом говорить, даже тяжелее, чем он думал: каждое слово – целый океан боли. Энтони словно вновь было двенадцать.
– Я счёл это благословением. Боже, помоги мне, но это так. Я был рад.
Дафна не произнесла ни слова. Просто стояла рядом, слушая, как из него льётся рассказ.
– Можете представить, каково это – видеть, как твой отец рыдает часами напролет? Он разговаривал о ней со мной и с Виолой. Я вынужден был отослать сестру, ведь в шесть лет она многого не понимала. Дафна, он разговаривал со слугами так, словно мама всё ещё жива. Рассказывал им, что она в комнате и просит чай, или посылал их по иным её поручениям. Ночами он бродил по коридорам, зовя её по имени. Разговаривал с ней за обеденным столом. Вечера напролёт беседовал с пустым креслом.
О, Господи. Дафна зажала рот рукой. Слова лились столь стремительным потоком, что она едва понимала, о чём он говорит. Кое о чём она уже знала, но куда как тяжелее было слышать всё от него. Он был тогда мальчишкой, всего лишь мальчишкой! Когда-то Дафна наивно полагала, будто знает, как разбивается сердце. Как же она ошибалась! Ведь оно разбивалось только теперь. Разбивалось за любимого человека, который, будучи ребенком, видел, как отец сходит с ума.
– Мне было двенадцать, когда он умер, но в действительности я стал герцогом в девять лет, – продолжал Энтони. – Мне пришлось. Он, хоть убей, не мог принять ни одного решения. Часами смотрел на документы, но так ничего и не подписывал. И тогда управляющий стал обращаться ко мне. Одна за другой все обязанности легли на мои плечи. К тому времени, как дядю назначили опекуном отца, я уже несколько месяцев управлял делами. С дядиной помощью и советами я занимался всем. Мне пришлось в одночасье принять на себя всю власть. Я понимал, что это нужно сделать.
– Я помню, вы говорили об этом, – пробормотала Дафна. – На нашем пикнике.
– Мой бедный отец был не в состоянии сложить два и два. Мысли его стали бессвязны. Он не мог говорить ни о чём, кроме матери. Не позволял камердинеру брить себя, всё ждал, что это сделает Розалинда. Мама всегда его брила… это было в некотором роде проявлением близости между ними.
Дафна увидела, как лицо Энтони искривилось в болезненной гримасе. Невыносимо! Она шагнула навстречу. Хотела сказать, что довольно, он больше не должен ничего объяснять. Но, собравшись с духом, всё же заставила себя подождать, пока он закончит.
– Дафна, мне пришлось запереть его. Он такое стал вытворять: заряжал ружья и стрелял по стенам. Он мог убить кого-то. Мог убить себя, поэтому мне пришлось запереть его в одной из верхних комнат. – Голос его сорвался. – Не знаю, где он раздобыл лауданум. У доктора, полагаю, хотя тот и отрицал. – Выпрямившись, Энтони внезапно посмотрел на неё, словно вспоминая, где находится. Должно быть, он заметил ужас в её глазах, потому что прибавил: – Теперь вы знаете самый глубокий мой страх. Я боюсь стать таким, как отец. – Герцог отвернулся и, стоя спиной к Дафне, продолжил: – Его сумасшествие не могло быть вызвано горем, горе лишь усугубило его. Как знать, вдруг это наследственное. Понимаю, вы вправе были узнать об этом, ещё когда я сделал предложение, но, Боже правый, Дафна, я просто не мог рассказать вам.
Она не знала, что ответить. Разве слова тут помогут? Она хотела приблизиться, но стоило ей шелохнуться, как Энтони отошёл ещё дальше.
– Больше я не стану вас преследовать, – бросил он через плечо. – Я только прошу… если прошлой ночью мы зачали ребенка, позвольте мне, по крайней мере, исполнить свой долг.
Дафна замерла в паре метров от него. Тихонько кашлянула.
– Спасибо, что рассказали, что поделились со мной. Но на самом деле я пришла, ибо слышала, что якобы в вашем поместье пустует одна вакансия. Какими данными должна обладать герцогиня?
Окаменев, Энтони долго не произносил ни слова. Затем сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Обернувшись, спросил:
– Претендуете на должность, мисс Уэйд?