Охота на Золушку

- Я убью Бориса. Клянусь! - возмущалась Свиридова. - С ним невозможно иметь дело.

- Что случилось? - поинтересовалась Ходосеева, заходя в квартиру подруги.

- Этот потенциальный Дон-Жуан, - так Свиридова стала в последнее время называть Борю, - обещал подвезти нас к особняку Бачуриной и прихватить по пути отпечатанные образцы буклета. До встречи с Татьяной Николаевной осталось меньше сорока минут, а до сих пор нет ни Бориса, ни образцов.

- Он звонил мне с утра и сказал, что его срочно вызвали в Петербург. А образцы он передал Талисманову. Тот привезет буклет и отвезет нас на Богоявленскую.

- Борис уехал? Надолго?

- Не больше, чем на неделю. В Ровске у него еще дела, обязательно вернется.

- Что за дела?

- Этого я не знаю.

- Вот, голубушка, еще один пример того, что на мужиков полагаться нельзя. Давай готовиться к выходу. Возможно, нам придется добираться на такси и без образцов. Талисманов еще более ненадежный товарищ, чем твой Борька.

Как и предрекала Свиридова, Талисманов задержался. Но художник догадался позвонить и предупредить, что образец все еще не готов и его подвезут прямо на Богоявленскую. Буквально через двадцать минут.

- Что я говорила?! - торжествовала Свиридова. - Придется дело передать в надежные женские руки.

Маша тут же позвонила куда-то, вызвала какую-то Иришу и, продиктовав адрес рекламного агентства, в котором изготавливался оригинал-макет буклета, попросила позаботиться о выполнении заказа. Люба удивлялась предприимчивости Свиридовой: без году неделя в городе, а обзавелась множеством знакомств. Сама Ходосеева не была способна на подобное и завидовала подруге. Как и Борису, также обладавшему способностью устанавливать связи с нужными людьми. Люба удивлялась, почему место директора Фонда предложено не этим двоим, а ей. Только потому, что она жена мэра?

- А Борька точно уехал? - Свиридова посмотрела на подругу так, будто подозревала ее в обмане. - А ну, дай-ка браслетик, попробую высвистеть твоего дружка. Может, он просто загулял. И сходи, завари кофейку. Приятно выпить перед выходом горячего.

Охотник затаился. В этот день везению Бачуриной должен прийти конец. Но и умирающая змея способна ужалить, и поэтому он предпочел не рисковать и держаться подальше от места осуществления акции. Все, что от него требовалось, он выполнил, остальное сделают "добровольные" помощники. А Охотник залег на конспиративной квартире, никуда не выходил и все время проводил за телевизором, положив рядом с собой радиоприемник, настроенный на милицейскую волну. О результате акции он узнает одновременно с ментами. Жаль, что в новостях сообщат об этом лишь вечером, а то и на следующий день. Однажды Охотник работал в Америке, в Нью-Йорке. Ему понравилась эта страна. Хотя бы тем, что новости там распространяются значительно быстрей. И Охотник смог увидеть на экране "ящика" труп своей жертвы уже через пять минут после совершения акции. Впрочем, то было совсем простое дело - жертва практически не предпринимала мер безопасности. Единственная сложность заключалась в том, чтобы "снять" ее в людном месте. Это было показательное убийство, демонстрация силы.

Охотник взглянул на часы. Пора бы стражам порядка и забеспокоиться. А на милицейской волне - тишь и покой. Заняты какими-то пустяками: кражами да драками. Что ж, подождем еще.

У себя дома Татьяна Бачурина казалась совсем иной, чем в актовом зале "Цесаря": более женственной, домашней. Не было того ощущения силы и властности, которое исходило от нее во время голосования акционеров. Татьяна Николаевна была младше Ходосеевой. Ее молодость и красоту не смогла победить даже болезнь. Но стоило хозяйке дома заговорить, как Люба ощутила, что духовно собеседница более зрелая личность. Речь скорей шла о взгляде на жизнь, способности управлять обстоятельствами, а не плыть по воле случая - что, собственно, и определяет зрелость человека. В этом отношении Бачурина была взрослой, а Ходосеева, пожалуй, - еще подросток. И количество прожитых лет не имело никакого значения.

И все же Любе было легко и приятно общаться с Бачуриной. Вскоре женщины перешли на "ты".

А вот Свиридова, всегда такая бойкая и не лезущая за словом в карман, держалась скованно и напряженно, будто пребывание в обществе Татьяны Николаевны действовало на нее угнетающе.

Обсудив деловые вопросы и перейдя к болтовне о пустяках, Ходосеева случайно взглянула на одну из фотографий, стоящих на столе. Этот снимок был знаком ей по газетам: Бачурина улыбается Гайнанову в одном из парижских кафе. Только это цветное фото было, куда лучшего качества. Мелькнуло воспоминание о слухах по поводу отношений вдовы Великого с молодым замом покойного, но тут же угасло. Не Любе, неспособной разобраться в своих отношениях с Борисом, осуждать молодую женщину за увлечение. Однако глаза невольно вернулись к фото. Ходосеева едва не воскликнула, обратив внимание на деталь, которая отличала эту фотографию от тех, что были помещены в газетах.

Когда две подруги вышли из дома Бачуриной на холодный воздух, Свиридова спросила с усмешкой:

- Что это ты, голубушка встрепенулась, когда увидела на столе фото Бачуриной?

- Ты заметила?

- Конечно. Мне этот снимок тоже знаком.

Ходосеева помолчала, раздумывая, говорить или нет подруге, но затем схватила Свиридову за локоть и взволнованно прошептала:

- Там третья фигура. Мужчина за спинами Бачуриной и Гайнанова. В газетах его лица нельзя было различить из-за журнала, которым он прикрылся.

- Ну-ну, - нетерпеливо проговорила Свиридова, учуявшая нечто интересное и неожиданное.

- На фото видно лицо третьего.

- Не томи!

- Мне показалось, что это Борис.

Люба ожидала, что подруга рассмеется, заявит, что ей везде мерещится потенциальный любовник. Но Свиридова прищурилась, что-то обдумывая, и проговорила тихо, будто поняв нечто недоступное Ходосеевой:

- Борис в Париже?.. Занятно.

Татьяна получила удовольствие от беседы с Ходосеевой и Свиридовой. Она с радостью поговорила бы еще, и не только о делах Фонда, но проклятый график... Пришлось попрощаться с посетительницами. Следующим в кабинет вошел новый управляющий банком - бывший директор авторынка, принадлежащего "Цесарю". Затем Ира доложила о приезде Гайнанова, которого не было в списке посетителей.

- Андрюша, как ты думаешь, чем можно достать Гуковского?

- Это в смысле получения кредита? На этот вопрос, кроме Петра Алексеевича, мог ответить разве что Гришин. Я как-то спросил Великого, чем тот заинтересовал Модеста, но Петр Алексеевич отрезал: "Тебе это не интересно".

- Значит, у него имелось что-то интересное для старика? Деньги?

- Не думаю. Разве что речь бы шла о гигантских суммах.

- Компромат? Ну там, вино, девочки, возможно, какие-то извращения.

- Этим Гуковского не проймешь. О его оргиях пол-Москвы знает.

- Тогда чем же Великий приманил Гуковского?

- В его сейфах, как я понимаю, ничего, связанного с Гуковским, не обнаружили?

- Ничего, кроме того, о чем я тебе говорила.

- О девочках... Должно быть еще что-то. И не обязательно компромат. А если компромат, не обязательно на Гуковского. Если не возражаешь, я прикажу Сироте заняться этим вплотную.

- Давай лучше отложим до моего возвращения из Москвы! В таких делах требуется предельная осторожность. Не дай Бог, Сирота облажается и о наших изысканиях узнает Модест. Все мои усилия накроются.

- Таня! От тебя ли я это слышу?

- Андрюша, ты, наверное, забыл, что мое сиятельство родилось в коммунальной квартире?

- Честно говоря, иногда мне кажется, что ты появилась на свет среди порфиры и золота.

- Спасибо за комплимент, но давай вернемся к теме. Гуковского пока оставим в покое. Я попробую посмотреть, что имеется в архиве Петра Алексеевича. Этим и ограничимся.