Предан(н)ая

От наркоза Сережа отходил очень тяжело. Он так метался на кушетке, что медбрат, дежуривший в реанимации, не смог удержать его и привязал широкими ремнями к кровати. Юлька не отходила от него ни на секунду. И когда Сережа открыл глаза, ожидание чудесного прозрения так всколыхнуло Юльку, что доводы разума о том, что все происходит совсем не так быстро, не были услышаны.

- Сережа... Сереженька, - прошептала она, хватая его за руку, - ты как? - и с трудом сдержала рвущийся наружу вопрос: «Видишь?»

- Юлька, - ответил он тоже шепотом и сглотнул, - пить... я ничего не вижу...

- Сережа, но так не бывает, чтоб сразу, - она поднесла к его губам трубочку, - надо немного подождать. Для восстановления нужно время...

- Я знаю, - ответил Сережа, сделав пару глотков, - но как же хочется сразу.

И потянулись дни томительного ожидания чуда. Каждое утро, прибегая из гостиницы, Юлька первым делом спрашивала:

- Как? Чувствуешь что-нибудь? Есть изменения?

- Пока нет, - отвечал Сережа... сначала улыбаясь, ведь они оба понимали, что нужно ждать. Но улучшений все не было, и с каждым днем улыбка таяла. И Сережа стал раздражаться, слыша этот вопрос. Юлька понимала, что она заставляет его нервничать, но не спросить не могла. Она так ждала, так верила в то, что Сережа будет видеть, что каждое утро бежала к нему уверенная, что все случилось.

Через пару недель, когда стало ясно, что улучшений нет, немецкие врачи решили повторить операцию. Они сказали, что успех первой был маловероятен, обычно такие пациентам делают несколько трансплантаций. Но и вторая операция прошла с тем же успехом.

Шли дни. И надежда на то, что все будет хорошо гасла. Состояние Сережи не улучшилось, и каждая следующая трансплантация оставляла все меньше шансов на благополучный исход. Профессор, проводивший операции успокаивал и говорил, что шанс пока еще есть. Хотя обследования тоже не показали сколь-нибудь лучшие результаты.

Сережа нервничал с каждым днем все больше, невольно рыча на тех, кто рядом. Чаще всего на Юльке. А ее сердце замирало от жалости и любви к нему, и обнимала и успокаивала его, уверяя, что стоит потерпеть еще немного, еще чуть-чуть и все наладится.

А он с каждым днем впадал в уныние. Он потерял всякую надежду на лучшее, желание бороться. И у него осталась только жалость к самому себе. Жалость, которую он лелеял и вскармливал долгими бессонными ночами. И от которой становилось только хуже. Сережу не радовало ничего. Ни Юлька, ни родители, которые приехали навестить сына. Иногда он целыми днями не вставал с кровати, иногда по несколько дней отказывался от еды и Юлька со слезами уговаривала его проглотить хотя бы ложечку... Но самыми тяжелыми были дни, когда Сережа срывался и тогда доставалось всем. И персоналу, и больше всего, конечно, Юльке.

- Пошла вон! - кричал он, в очередной такой день, - что ты сидишь со мной?! С калекой?! Думаешь мне нужна твоя жалость?! Видеть тебя не могу! Отвали!

- Сережа, - рыдала Юлька, - пожалуйста... я люблю тебя. И ты мне нужен любой.

- Я?! - хохотал он, - я тебе нужен? Или мои деньги?! Мое положение?! Да ты и не посмотрела бы на меня, будь я здоров! Я может и слеп, но не дурак!

- Сережа, зачем ты так?! Зачем ты так со мной?

- Как?! А как ты со мной? Как вы все со мной?! Оставь меня уже! Возвращайся в свой город! Будь счастлива! И забудь, что где-то есть калека, который умирает от любви к тебе! Когда тебе от него нужны только деньги! Уходи!

- Все.. - Юлька встала. Сил не осталось совершенно. Эти бесконечные недели вымотали ее окончательно, - хватит. Я больше не могу. Раз ты считаешь, что я с тобой из-за денег... ну и оставайся с ними. Они мне не нужны. А я поеду домой.

Она встала и пошла к двери. Хватит. Как же она устала.

- Юлька... Юленька, - Сережа скатился с кровати и ринулся к двери, - прости меня. Прости... я не знаю, что на меня нашло... Юля... Юленька... я люблю тебя. Пожалуйста... не уходи. Прости меня Юленька...

Такие ссоры происходили у них с завидным постоянством. Но Юлька каждый раз прощала его. Иногда потому что любовь все так же жила в ее сердце, не смотря ни на что, иногда потому что жалость к нему, такому беспомощному, захлестывала ее с головой, иногда потому... просто потому что не могла себе представить, как оставить его одного. Здесь. В чужой стране. Но сегодня... нет. С нее хватит.

- Прощай, Сережа. Я позвоню твоим родителям. Ты не останешься здесь один. Но я больше не могу. Ты не такой. Я не верю, что тот, кого я любила, мог сдаться и превратиться в такое.

- Ю-ууля-а-а! - животный вой раздирал ее сердце и душу на клочки, но она решительно закрыла двери. Вышла из больницы. И выдохнула. Все... все закончилось. Можно пойти и просто отдохнуть. Полежать на кровати, посмотреть телевизор, пойти на прогулку. Стыдно сказать, но за эти недели она не гуляла нигде кроме больничного сквера. Теперь можно все... и надо купить билеты. Домой. В гостинице Юлька решительно набрала Сережиного отца:

- Алексей Михайлович, здравствуйте.

- Юля? Здравствуй? Что случилось? Что-то с Сережей?

- Нет. С ним все хорошо. Относительно. Но я ухожу. Простите, но выносить его истерики выше моих сил. Я улетаю домой.

- Юленька, - Алексей Михайлович подобрался, это было слышно даже по голосу, - давай. Ты сейчас пойдешь в гостиницу, отдохнешь, расслабишься, а потом мы с тобой поговорим. Хорошо?

- Нет. Алексей Михайлович, - Юлька кричала в трубку не сдерживаясь, - вы же все понимаете?! Вы сами сбежали от него через два дня! И я не могу больше! У меня нет сил. Ни физических, ни моральных! Я здесь уже почти два месяца, а еще вещи толком не разложила! Потому что у мен я нет времени ни на что, кроме Сережи! Все! Я больше не могу!

- Юля, успокойся... Да, понимаю, ты устала. Я прямо сейчас отправлю к нему мать, а ты возвращайся в Россию. Пару недель поживешь тут, отдохнешь, развеешься... Тут, кстати, подруга твоя объявилась... Василиса.